Ну, это пока еще впереди.
События развертываются с громадной быстротой. Новочеркасск и Ростов в руках красных. На царицынском направлении ими занят уже Слащев, решивший защищать северную Таврию до 10 января, уже отошел на перешейки – словом, все идет чрезвычайно быстро.
Ставка, недавно изменившая задачу Шиллингу, вместо обороны Крыма давшая ему оборону Херсонской губернии, – по-прежнему управляет приказами, а не директивами, даже в период возможности ежеминутного пресечения прямого провода через Каховку; никто из Ставки не подходит к аппарату и не объясняет своих дальнейших планов, что приводит к принятию разрозненных решений Деникиным и Шиллингом.
Я положительно считаю, что Кубань нам не даст сил для возрождения и нам надо так или иначе уезжать из России куда-либо на время, а потом перебрасываться к Колчаку, где и работать хотя бы и год над созданием антибольшевистских сил.
Союзники, объявившие большевиков вне закона и признавшие Колчака Правителем России, – начинают вести переговоры с советским представителем Литвиновым и, по-видимому, бросят нас на произвол судьбы – ни одного союзного транспорта до сих пор в Одессу не пришло.
Итак, надо прийти к выводу – наше дело проиграно. Неужели же России нужен большевизм, неужели же идея национализма побеждена идеей интернационализма только потому, что вся прилипшая к нам грязь и накипь превратила нас в защитников интересов класса помещиков против большевиков, выдающих себя за защитников интересов рабочих и крестьян – неужели же это сознательные и бессознательные маски скрыли от народа истинную подкладку борьбы и удлиняют период анархии в России.
Не знаю, хватит ли у меня сил, но думаю, что если нам удастся уехать за границу – я раз и навсегда уже сниму военную форму, а может, и постараюсь отойти от всякой деятельности, кроме той, что могла бы обеспечить существование нас троих. Так надо бы сузить – люди, погубившие нашу армию, никогда не дадут ей подняться; накипь, пиявки, прилипшие к святому делу, разложили его. А бесконечные грабежи, исполинская спекуляция – докончили дело.
До слез обидно – мы проиграли только потому, что скверно играли, и только. Мы торопились, мы не выказали никакой государственной зрелости и сгубили чистую идею.
А удастся ли ее еще возродить и неужели же над Россией будет продолжать развеваться красная тряпка, пиратский флаг, во славу Интернационала?
1920 год
30, 31 декабря, 1 января (Одесса). Вчера был в штабе обороны одесского района. Во главе его поставлен граф Игнатьев, его начальник штаба Берг. Во главе обороны самой Одессы – Стессель. Ничего решительно не сделано, ничего не обозначено – какие функции Игнатьева, никому не известно. Пока есть только штаб, который добивается утверждения штатов и ведет какие-то переговоры с немецкими колонистами, которые обуславливают свое участие «приспущением флага Добрармии», так как она дискредитирована в глазах населения последними грабежами.
По-видимому, люди до сих пор не поняли, что сейчас работа нужна исключительно интенсивная. Англичанин Энджер говорит то же самое. По-моему, необходимо точно установить степень участия Англии в обороне Одессы, которую она нашла необходимым удерживать… нашими руками, в каком духе, по-видимому, и надавила на Ставку.
Все это не производит на меня хорошего впечатления – мало надежд на исправление положения, а эвакуация всего противобольшевистского за границу – это едва ли возможно без транспортов союзников, а в противном случае все оставшееся попадет в лапы чрезвычайки и погибнет, хотя, конечно, большевикам придется умерить свои аппетиты, уничтожив лишь главных, к которым несомненно буду принадлежать и я по должности.
Говорил с Шульгиным. Он резюмирует свой поход от Киева до Шпол кратко, но сильно: «армии нет», и в этом наше поражение. Грабят все, но самый грабеж, вернее, основа его имеет оправдание – денег никому не дают, их не хватает даже при условии платы одесскими тысячными (аэропланы или колокола, как их здесь называют). А отсюда грабеж вынужденный, а от него один шаг и до широкого грабежа с целью обогащения.
Скверно и с повстанческим движением. Василий Витальевич говорит, что по пути, с которого свернула наша дивизия (читай, 200–300 душ) из-за больших банд, он, не зная этого, прошел с 10 человеками – отсюда видно, что повстанчество было также сильно преувеличено нашими властями на местах, только сеявшими панику, а потому оно и не явится той третьей силой, которая, по моему предположению, должна была сменить и большевиков, и нас. Кто явится ею – не знаю, но сегодня я прочел в газетах, что Ллойд Джордж – противник вмешательства в русские дела мотивирует свой взгляд тем же, т. е. что надо ждать третьей силы.
По последней сводке, бои идут у Батайска, значит красные перешли Дон – положение на кубанском участке усложняется. На крымском наши части на перешейках – лучше всего у Одессы – войска еще на линии Елизаветграда и значительно севернее Бирзулы. Нам опасность будет угрожать с Востока, т. к. красные могут свернуть на запад по Днепру, а части Слащева с перешейков не кинешь на север для удара им во фланг.
Положение, безусловно, близко к катастрофе, а Ставка всячески уклоняется от разговоров с одесским штабом – по-видимому, там так и не могут принять определенного решения и заставляют решать сами события.
А здесь тоже развал – вчера накануне Нового года была такая пьяная стрельба, что у нас в поезде оказался один убитый солдат и раненый офицер – хорошо, переняли у нас кубанский дикий обычай.
А в общем итоги к наступившему Новому Году…
Вчера я думал, что я могу сказать – я, кончая год и подводя итог, скажу одно – страна, которая приютила моих предков, стала для меня настоящей Родиной и настолько, что я, как умирающий гладиатор, гибну, но шлю ей последний привет и питаюсь одной надеждой – мое проклятие победителю приведет и его к поражению и таким образом я, умирая, достигну своей цели – освобожу Родину от разбойников, от моего врага и победителя. По-моему, это максимум, что я могу дать, – дальше идти некуда. Безумно завидую сейчас умирающим, но сам кончить с жизнью из-за семьи не имею права – Родине я дал все, а теперь буду пробивать существование для семьи – если нас судьба вынесет за границу, буду там биться и думаю, что отойду от русского дела. Как-нибудь мы с Татой доживем свой век и вырастим Женю. Грустно делать такие итоги для Нового года, но такова наша судьба. Не вовремя мы живем – тяжело сейчас. Все наши переживания будут интересны в исторических перспективах, но для нас они чрезвычайно тягостны, скоро сил начнет не хватать – надо сжаться в комок.
2 января (Одесса). Сегодня я узнал определенно уже из наших источников, что Ростов сдан красным. Между прочим, там должен был остаться и А.А. Васильев, заболевший сыпным тифом в то время, как он уже получил назначение в Париж по отделу пропаганды.
По-видимому, одесским командованием достигнуто соглашение с румынами, т. к последний плацдарм намечен у Овидиополя тылом к Румынии, т. е., вернее, к Бессарабии. По слухам, Деникиным, находящимся сейчас в Тихорецкой, достигнуто соглашение с Грузией – это несколько улучшает общее положение.
В общем, может быть, мне следовало из газеты идти по пропаганде. Я хватил слишком высоко и хотел быть министром пропаганды – а надо было брать ниже – представителем за границу. Но жалеть об этом поздно – все, что ни делается, – все к лучшему.
Делаю попытки остаться в Одессе – сегодня был у Даровского, он должен говорить с Бергом, очень не хочу ехать на Кубань – там было так много светлых надежд впереди – теперь, когда все поблекло, не хочется возвращаться на старое.
А в общем я думаю, что мне так или иначе, а придется вернуться к журналистике – по Генеральному штабу нас будет так много без дела, что о сносных должностях говорить не приходится.
3 января (Одесса). Сегодня много новостей в печати. Официальное сообщение составлено из избитых фраз и производит очень скверное впечатление неудачно составленного ответа на все сплетни последнего времени: свершение Деникина Врангелем и т. д.
Можно бы и написать и лучше.
Сегодня я получил возможность занять должность наштадив Гвардейской – страшно сейчас – все воруют, войск совершенно нет – трудно делать дело, как я его понимаю. Завтра иду к Игнатьеву, он вызывает меня – посмотрим, что он мне может предложить – может это подойдет – мне не хочется ехать на Кубань.
4, 5, 6, 7 января (Одесса). Я получил предложение занять должность начальника отдела пропаганды в штабе обороны Одесского района, но, поговорив с Даровским и рассудив здраво, отказался. Срок приближения красных к Одессе Даровский исчисляет в две недели, а за это время ничего нельзя сделать – я и отказался, согласившись помогать им в качестве добровольца, может быть, что-нибудь и сделаю.
Вчера был у А. Савенко. Я возмутился их мечтаниями о каком-то курсе, который надо дать местным деятелям, – я вылил им на голову ушат холодной воды, сказав, что надо думать не об этом, а о необходимости подготовить данные для удержания кадров на случай необходимости эмигрировать за границу. Это было для них в достаточной степени неожиданно. Савенку я впервые увидел; до того я его знал как «Ава» в Азбуке и то заглазно.
Пишу очень сжато – опять запустил дневник.
Сегодня узнал, что англичане всемерно снабжают платьем и винтовками, обещали активную помощь на случай занятия нами линии Буга и гарантировали транспортные суда на 30 000 человек для Одессы, а также обещали обеспечить пропуск гражданского населения через румынскую границу, если не ошибаюсь, в Сербию, где за выбытием всей интеллигенции – необходимость в ней острая.
А главное, сегодня я получил предложение занять должность командира 1-го Сводно-Гвардейского полка. Само собой разумеется, что это предложение в достаточной степени неожиданное и редкое, но много в нем тяжелых перспектив. Первая и самая тяжелая – разлука с Татой и Женей и отсутствие уверенности, т. е. уверенность полная в том, что я с ними разойдусь в случае несчастья. Это тяжело, но Тата согласилась со мной, что отказываться от полка сейчас малодушно и некрасиво, а потому я завтра дам согласие. Я учитываю многое – наличие своих кандидатов; то, что я офицер Генерального штаба – до сих пор в Добрармии в Гвардии этого не было, необходимость борьбы с грабежами и с отношением офицеров к строю, не говоря уже о необходимости вести бои в составе чуть ли не 100–150 человек в полку. Попробую – трудно будет, жутко, тяжело за моих – за них очень страшно. Тате тоже нелегко – но я исполню свой долг до конца – никто никогда не скажет, что у меня слово расходится с делом – испытаю и самого себя. Не затем Бог хранил нас до сих пор, чтобы теперь погибнуть. А если мы, старые добровольцы, будем сейчас прятаться в штабы, кто же поможет фронту восстановить силы? Надежды на успех сейчас мало, но мы обязаны сделать все для достижения его. Не удастся – пусть будет так, удастся – это будет наша заслуга. Два года назад я думал о возможности стать рядовым в строй – не отказываться же мне сейчас от поста командира полка – было бы позорно. Помоги Бог, да спасет Он Тату и Женю, боюсь я за них.