[157] напечатана секретная сводка сношений главного командования на юге с командованием французским: где же те «дивизии», которые были обещаны французами на смену уходивших с Украины немцев? Вся «помощь» ограничилась только снабжением, данным англичанами, которые, однако, в то же время не преминули поддержать враждебные Деникину кавказские новообразования…
Политика «союзников» была именно своекорыстной: им была нужна противогерманская Россия; а потом?.. Есть основания предполагать, что они продолжали «поддержку» лишь в силу того, что российская неразбериха была просто выгодна для них…
Вспомним и Крым последнего периода, периода командования генерала Врангеля. Англичане закончили свое «содействие» уже в Новороссийске. А французы… Если считать «помощью» словесное «признание» и присылку комиссара Мартеля, то, конечно, они помогли. Но если в помощи видеть что-либо более реальное, то она бесспорно была миражом.
Вывод ясен: «союзники» работали на себя и «помощь» их белым была далеко не так реальна, как это принято изображать.
Однако, говоря так о «союзниках», я считаю себя обязанным вспомнить тех англичан, которые были с нами в самом пекле боевых линий. Так, в Киеве, в конце 1919 года, я помню англичан, которые, зная по-русски только одно слово «ура», ходили в атаку с русскими ротами, оставшимися без офицера. Они поняли, что такое большевики; но убедить в этом своих соотечественников, оставшихся на родине, они не могли. Нельзя не вспомнить и тех французов, которые, будучи на месте действия, не смогли отказать в помощи белым при эвакуации Крыма… Быть может, их изменило то, что они увидели в России? Но вопросы помощи решались не на местах боя, а в Лондоне и Париже, в министерствах иностранных дел.
Останавливаясь на взаимоотношениях с иностранцами, я должен сказать, что в политике белых тоже не все было благополучно и удачно; и в такой борьбе, когда надо было пользоваться всем, быть может даже пренебрегая известными последствиями, мы не умели привлечь и использовать всю иностранную помощь – и великодержавную, и окраинную…
Так, нельзя не пожалеть, что наши старые дипломатические представители, сохранившие на местах свое положение и располагавшие прежними средствами, порою признавали русские белые фронты и силы лишь с оговорками, «постольку – поскольку», неудачно применяя эту формулу проклятия, порожденную революцией!
Но и в сношениях с лимитрофами было много промахов. Так непризнание адмиралом Колчаком или же просто генералом Юденичем – фактически уже осуществленной самостоятельности Финляндии и Эстонии, быть может было основной причиной неудачи белых на Западном фронте; непризнание же поляков генералом Деникиным сделало их постояннымн противниками белых. Возможно, что несколько иначе следовало разговаривать и с «украинцами». Я говорю, конечно, не о Петлюре, ибо мало кто возьмется определить, где кончалось «украинство» Симона Петлюры и где начинался большевизм Льва Троцкого. Но «украинцев» гетмана было целесообразно признать…
И опять, переходя к очередному заключению, я должен повторить, что взаимоотношения с «союзниками», при наличности их своекорыстия и наших упущений, все-таки нельзя рассматривать, как основную причину неудачи вооруженного выступления белых.
Гораздо ближе можно подойти к этим основным причинам, остановившись на изучении тыла белых, к чему я и перейду.
Достаточно только одного беглого взгляда, чтобы бросилось в глаза то неблагоприятное для белых обстоятельство, что если у красных тылом, районом снабжения, неисчерпаемым источником людского резерва, столь необходимого на войне, была вся Россия, – то тыл белых почти неизбежно свешивался в море, только временами, во время успехов белых, отходя от него. Таким образом, белым до самого конца приходилось добывать свои пополнения, как когда-то первым добровольцам свои первые патроны и снаряды, – отбивая их у противника.
Следовало бы подробно остановиться на устройстве тыла белых, так как, быть может, это привело бы ближе к цели моего исследования. По мере возможности я и постараюсь это сделать.
Если красные, для урегулирования своего тыла, прибегали к очень простому, но действительному средству, то есть к террору, к пулемету, которые всегда и на всякий тыл действовали отрезвляюще, то белые должны были применять иные меры, более подходящие к той закономерности, которую они неизбежно несли с собою. У белых были губернаторы; между ними были и плохие и хорошие; но не было стражников, то есть верхи тыловой администрации просто лишены были исполнителей, ибо все то немногое, что было в распоряжении белых вождей по части людского материала, конечно, в первую голову поглощалось боевой линией… И, как следствие, получалось, что при полном произволе в тылу красных там царил относительный порядок, а при полной законности в тылу белых – тыл их был безусловно далек от порядка…
Я не могу останавливаться на подробном рассмотрении всего того, что делалось в белом тылу, – я не могу перечислять все меры по аграрному вопросу, финансовому и иным законодательствам; каждый из участников вооруженной борьбы белых может по своей специальности дать немало материала для разработки этих вопросов; я лично хочу остановиться только на обстоятельствах, непосредственно влиявших на положение белого тыла, и на том, почему это было так, а не иначе. Последнее вытекает уже из моих указаний на методы сторон в этой напряженной борьбе.
Были восстания, но в этом отношении оба тыла, обе стороны были в одинаковом положении – восстания были и тут и там, и этом отношении образцом может служить разбойник Махно, который, несмотря на все свое моральное тяготение к красным, с одинаковым увлечением дрался и против них, и против белых.
Был бич тыла тиф – но был он и тут, и там. И белые, и красные, занимая районы расположения противника, натыкались на бесконечное количество трупов, на мертвые поезда, не имевшие в своем составе ни одного живого человека…
Бичом белого тыла была красная пропаганда. В этом вопросе красные преобладали, так как он был поставлен у них лучше, чем у белых, да и надо признать, что лозунги, проводившиеся ими в жизнь, были всегда бесконечно более заманчивыми для массы, чем то, что могли предложить ей пропагандисты белого фронта… Дальше чем «грабь награбленное», «все дозволено» и настоятельного обещания рая на земле все равно идти было невозможно!
Пропаганда была могучим фактором, разрушавшим белый тыл; восприимчивость к ней толпы, имевшей свой рупор в городских базарах, была поразительна; но на толпу эту – и не только на толпу, но и на так называемые общественные круги в белом тылу – не меньше красной пропаганды действовала и другая работа – работа русской интеллигенции отчасти и несоциалистического толка, но, конечно, главным образом работа самих социалистов…
Если первые, то есть радикальные интеллигенты действовали порой просто бессознательно, повторяя старые зады и насвистанные годами теории, то вторые действовали, конечно, совершенно сознательно.
В своем дневнике, в записи, относящейся к 10-му июня 1919 года, И.А. Бунин рассказывает, как вся Одесса с замиранием в сердце прислушивалась к тому, что делается на фронте, и нервно гадала, удастся ли добровольцам сломить сопротивление красных и занять город, или же Одессе суждено оставаться под красным игом: «Вечером я у Р… и опять: я ему об успехах добровольцев, а он о том, что они в занятых областях “насилуют свободу слова” – кусаться можно кинуться». Да, надо согласиться: разговаривать с этими людьми было невозможно!
Обращаясь к деятельности социалистов в белом тылу, надо раз навсегда установить следующее: лозунг Керенского и комп. «Ни Ленин, ни Колчак», при настойчивой работе социалистов против всякого личного и собирательного «Колчака» всегда говорил о работе на Ленина!
И в действительности, работая против Колчака, можно было помогать только его противнику; не сознавать этого не могли даже и социалисты!
Для наглядности обратимся к фактам. В Сибири почтенная работа социалистов, о которой с гордостью, достойной лучшей участи, прямо и открыто говорит в своей брошюре член Учредительного Собрания Солодовников[158], велась по строго продуманной программе и, пройдя через открытое восстание, устроенное социалистами во Владивостоке, дошла до прямого предательства и выдачи адмирала Колчака и его министра Пепеляева в руки большевиков, конечно, на издевательство и на смерть…
Что мы видим на Севере? Конечно, постоянную борьбу за власть и всяческие попытки насаждения столь не свойственных здоровой армии и массе офицерства и добровольцев социалистических лозунгов. Нельзя винить престарелого, и лично порядочного Чайковского за то, что ему, несмотря на нахождение его во главе правительства, вместе с его «министрами» типа Бориса Соколова и общественными деятелями образца Скоморохова, это насаждение не удалось… они сделали с своей стороны решительно все для разложения белого тыла и фронта и… для торжества красного противника.
То же самое происходило на Западе, с «работавшими» там Кирдецовым, впоследствии сменовеховцем, имевшим тогда несомненне влияние на белую прессу, с «министром» Ивановым и т. д.
И менее всего на Юге! Менее всего потому, что в этом случае на Юге определеннее всего высказались вожди. Я не могу до сего времени установить более или менее точно, действительно ли правильны сведения о том, что в 1917 году в Ростов приезжал и делал попытки проникнуть к генералу Алексееву пресловутый главковерх Керенский; быть может, это и так; однако и он понял, что среди преданных им же на растерзание черни офицеров, – ему делать нечего. Но достоверно, что Савинков там был, и несомненно, что он делал шаги для того, чтобы быть принятым верхами белых в свой круг для «совместной работы»; вопрос был решен категорическим отказом генерала Деникина, тогда еще не главнокомандующего, не соглашавшегося даже присутствовать на одном заседании с Савинковым.