дьба всех этих могил – неизвестна, как неизвестна судьба всех исторических реликвий, хранившихся в верхней церкви.
Часовой. № 368. 1956
Полковник князь Ф.Н. Касаткин-Ростовский(Вместо некролога)
Если я блистал восторгом,
С струн моих огонь летел, –
Не собой блистал я, Богом;
Вне себя я Бога пел.
Привычные, к сожалению, слова некролога старого полкового товарища пишутся по заранее намеченному пути. Так могло бы быть и в данном случае: «Полковник князь Федор Николаевич Касаткин-Ростовский, родился 1-го ноября 1875 года, в 1895 году, окончив Пажеский Его Величества корпус, произведен л.-гв. в Семеновский полк, в котором прошел стаж младшего офицера, был батальонным адъютантом, потом командовал второй ротой полка и в 1913 году вышел в отставку и был избран на должность председателя Новооскольской земской управы. В 1914 году, несмотря на то, что занимаемая им должность давала ему полное освобождение от призыва в войска, по собственному желанию вернулся в строй нашего полка, разделив с ним всю его боевую страду… Потом, с крушением России, прошел тяжкий путь революции, Добровольческой армии и эмигрантского жития (не жизни), скончавшись волею судьбы в тяжелом материальном положении 22-го июля 1940 года в деревне Сен-При, недалеко от Парижа…»
Таковы «пути», по которым писались некрологи наших ушедших в мир иной друзей, таковы будут слова некрологов о нас, если когда-либо и кто-либо будет иметь время их написать…
Но вспоминая ушедшего старого друга Федора Николаевича, хочется вспомнить совершенно другое. Хочется стойти от цифр и дат спокойного «некролога» и отметить то, чем выделялся не только из нашей полковой среды, но выделялся из рядов своих современников ушедший… В нашем полку было много офицеров блестящих, выдающихся и просто хороших. Но мало было таких людей, каким был Федор Николаевич, мало таких, которые были особо отмечены перстом Божиим, имели особый дар, отличающий их от других людей.
Таким был князь Федор Николаевич… в нем жили два человека, в нем жил русский офицер, верно служивший в рядах полка, убежденный монархист, что так естественно для потомка Владимира Святого… но кроме того в нем жил и совершенно другой человек, человек, отмеченный Богом, человек, владевший совершенно особым языком, и в минуты творчества свободно говоривший на этом языке; даже нам, старым его полковым товарищам, давно знавшим его, языком новым, неожиданным, для нас недосягаемым… но понятным и близким.
Полковник князь Касаткин-Ростовский и поэт Федор Николаевич – это были две разные натуры, это были два разных человека… в своих творениях, которые так рано начали у него выливаться в поэтические произведения, Федор Николаевич находил такие слова, которые доходили до сердца его читателя, претворялись в образы, которые были близки и дороги многим, затрагивали струны их души… Мне трудно, и по предоставленному мне месту, да и по сухости и сжатости моих образов, точно описать то, что мне думается о творчестве Федора Николаевича, но я не могу не вспомнить его «Писем с войны», которые в самом начале войны 1914–1918 гг. так близко подошли к моим собственным переживаниям. Я не могу и не буду вдаваться в разбор его произведений – это уже делали многие, это только что сделано в недавно вышедшем (к сожалению, далеко не полном), сборнике его стихов под общим заглавием «Крестным путем к воскресению»[170]. К этому сборнику я и отсылаю моих товарищей по полку. В нем не только избранные произведения покойного Федора Николаевича, но в нем и ряд отзывов о нем, как о поэте и как о человеке.
Я же хочу отметить одно, что так дорого именно для нас – се-меновцев, и что, по определению очень авторитетного критика[171], было почти что историей нашего полка в годы 1-й Мировой войны, «вдохновенные стихи семеновского офицера-поэта, которыми увлекалась в те дни вся Россия и где в блестящих стихах описана вся жизнь полка на войне, и биваки, и бои, и все переживания поэта…»
Много вдохновенных и талантливых строк посвятил Федор Николаевич нашему родному полку, всего не перечтешь, и я не буду повторять их всех, но не могу не привести одного, самого талантливого, самого вдохновенного и так ярко и тепло отразившего тяжелые переживания офицеров полка в тяжелое российское революционное безвременье – это, конечно, его «Грузчики», которых долго не могла без слез слушать и читать русская офицерская масса! А ведь эти «грузчики» были наши, были семеновцы!
Мы грузчики… мы разгружаем вагоны,
Мы носим тюки на усталой спине…
Мы те, что носили недавно погоны
И кровь проливали за Русь на войне…
Мы грузчики… тяжесть чужих преступлений.
Ошибки чужих на себе мы несем…
Но сердце не знает в нас гордых сомнений: –
Пред Родиной мы не виновны ни в чем…
Я мог бы на этом закончить мою краткую заметку, посвященную памяти старого однополчанина…
Но мне хочется сказать еще несколько слов о тех произведениям Федора Николаевича, которых нет в изданных уже сборниках его произведений и которых, вероятно, не будет в тех изданиях, которыми возрожденная Россия когда-нибудь почтит его память. О тех произведениях, которые дороги только офицерам нашего полка, потому что в них отражалась вся наша полковая жизнь, всегда ярко отмеченная неизбежной, в таких небольших «памфлетах», критикой.
Я имею в виду те стихи, которые писались покойным, если можно так выразиться, на ходу, в процессе ежедневных полковых переживаний, в которых больше неудовольствий, чем удовлетворений, и которые как-то невольно, вероятно, автоматически, оставались в нашей памяти и вместе с тем удерживали в памяти и события нашего полкового дня.
Всего не вспомнишь, но в них все наши командиры: тут и генерал Лангоф, которому посылается телеграмма:
…на 1000 шагов стреляли мы вторично, –
на этот раз отлично…
тут, конечно, и генерал Мин, велением которого нестроевой роты
сивый мерин, из «Хулигана» стал «Благонамерен»…
тут и генерал Зуров, который, как старый Преображенец, запечатлен (Трансфигуратион) как:
…Лорд Трансвик пред гневом Платона (ген. Лечицкии) дрожал… и перед ним извинялся за неудачно взятого в полк для цензового командования офицера: «простите, он взят по протекции Мити (Д.А. Шелехов)…»
тут и генералы Зайончковский, Гулевич и следующий наш командир генерал Кульнев, которые в виде:
Зайчика, Гульчика и Свинчатки спорят в юбилейный год,
Кто из них вернее в свиту под Полтавой попадет…
тут и памятные всем стрелковые задачи генерала Новицкого, по поводу которых наш полковой поэт иронизирует:
Разочтите свет и тени, всех поставьте на колени
И, взглянув на барометр, отступите вправо метр…
И число попавших пуль,
Как и надо – будет нуль…
тут и более серьезные строки, увидевшие свет во дни полтавских торжеств, когда посещение Государем Николаем II бивака соседнего полка вызвало в среде семеновских офицеров, в среде «вернейших из верных», волнение, вылившееся в строках Федора Николаевича:
Уйди, барбос, люблю я фокстерьера,
Хоть и меня кусает он порой…
Это уже какой-то пророческий переход к «Грузчикам»…
Мне кажется, что нам, старшим в семеновской семье, надо сделать над собою усилие и воскресить в себе эти стихи, чтобы сохранить их для семеновцев будущего…
Семеновский бюллетень. № 19. 1948
Профессор полковник А.А. Зайцов
В ночь на 2-е апреля, в Париже, на 65-м году жизни, от кровоизлияния в мозг неожиданно скончался профессор, Генерального штаба полковник Арсений Александрович Зайцов.
Окончив в 1906 году курс общих классов Пажеского Его Величества корпуса, А.А. Зайцов перешел в Николаевское Инженерное училище и в 1909 году, закончив курс трех классов его, был произведен в офицеры Л. Гв. в Семеновский полк.
Первая Мировая война 1914–1918 гг. прервала прохождение им курса Императорской Николаевской Военной Академии, которую он полностью прошел уже позже, во время войны, выступив на театр военных действий в рядах своего родного полка. Служба его была отмечена рядом боевых наград до Георгиевского оружия включительно.
После окончания Академии Арсений Александрович занимал должности Генерального штаба. Революция и связанное с нею окончание войны для России привели его к решению вступить в ряды Добровольческой армии на юге России опять в строй, где он, в составе 1-го Сводно-Гвардейского полка, командовал Семеновским его батальоном.
Покинув вместе с Русской Армией генерала Врангеля Крым, полковник Зайцов в районе Лемноса делил участь полуинтернированной армии с донскими казаками и только впоследствии прибыл в Париж, где он, убежденный противник большевиков, продолжал свою работу против них.
Исключительный знаток Красной Армии с первых дней ее сформирования на «той стороне», полковник Зайцов был по личному выбору генерала Кутепова привлечен к секретной его работе и пользовался исключительным доверием генерала.
Создание в Париже Высших Военно-Научных курсов генералом Головиным в сильной степени было результатом работы полковника Зайцова, на которого профессор генерал Головин возложил обязанности своего помощника. В беспримерно трудной работе по созданию кадров военно-образованных офицеров в составе русской эмиграции заслуги генерала Головина должны быть в значительной их части разделены с полковником Зайцовым, который и впоследствии, после смерти своего начальника, продолжал объединять группу учеников генерала Головина, стоя во главе ее до дня своей преждевременной смерти.