После революции и разложения русского фронта 1-й Мировой войны часть русских офицеров оказалась в Харькове. Я лично попал туда по родственным связям моей жены, Борис Александрович – по прежней своей службе еще до академии. Общие трудности, которые в такой массе стали перед русским офицером, пережившим революцию, стали и перед нами в богоспасаемом Харькове. Россия кипела в котле революции. Всюду формировались новые фронты и создавались новые очаги борьбы… дошло это и до Харькова, и в один непрекрасный день провокация бывшего командующего одной из армий внешнего фронта генерала Ю.[174]), перешедшего на украинскую службу – все мы, старшие офицеры (полковники), жившие в городе, оказались перед вербовщиком советской армии Сиверса, старавшегося найти для своего командующего пополнение в среде офицеров Генерального штаба. Побывал он и у меня, и в разговоре с ним (это был также старый офицер и притом военный инженер полковник Щ.), я, всеми мерами отбиваясь от «лестного» предложения возглавить штаб советского формирования, не желая принимать которого генерал Ю. назвал ему наши фамилии и адреса – узнал о существовании в Харькове других офицеров, в том числе и Б.А. Штейфона. Скрываясь от советского вербовщика и дождавшись занятия Харькова частями германской армии, я стал разыскивать тех, кого по отношению к сотрудникам Сиверса я мог считать моими единомышленниками.
Это были полковник Штейфон, полковник Ткачев и полковник X. (фамилию последнего не называю, так как не знаю его судьбы) – старшим и при том офицером Генерального штаба был Борис Александрович. С присущей ему решимостью он нас объединил и начал работу, которую он вел, надо признаться, с большой осторожностью, что было, конечно, правильно, потому что надо было «конспирировать» не только по отношению к большевикам, но и к оккупантам. У Бориса Александровича были исключительные организаторские способности (что он потом так блестяще показал в Галлиполи), и под его руководством мы начали работу по пополнению Добровольческой армии, как личным составом, так и переброской туда добывавшимися нами всякими правдами и неправдами вооружения и снарядов.
Работа под руководством Б.А. Штейфона велась в обстановке сложной и опасной. Почва под нами постепенно начала в буквальном смысле гореть, и надо было смываться… Борис Александрович, начиная с меня, отправлял всех нас постепенно в Добровольческую армию, и только впоследствии, когда дольше оставаться в Харькове стало уже невозможным, преследуемый агентами Петлюры, с немалыми трудностями добрался до Екатеринодара. Отмечу, что работа нашей четырехчленной группы, наименованной «Добровольческим центром в Харькове», была признана генералом Алексеевым, и потому все мы, попадая в Екатеринодар, в штаб армии – приходили «к себе», так как уже числились в составе армии, на которую работал «центр полковника Штейфона»!
Началась наша служба в рядах Добровольческой армии. Борис Александрович пошел на строевые должности Генерального штаба. Его командование Белозерским полком и время, в течение которого он был «начальником штаба Полтавского отряда генерала Н.Э. Бредова», известно многим из тех, кто служил в Добровольческой армии. Я лично был в то время в штабе генерала Драгомирова в Киеве – там же был и штаб Полтавского отряда, душой которого конечно был Борис Александрович, верный и точный исполнитель указаний своего начальника отряда.
Судьба Полтавского отряда была очень сложной и очень тяжелой. Постепенно отходя вместе со всей армией генерала Деникина на Юг, отряд попал в Одесский район и не попал в число войск, имевших возможность эвакуироваться за границу… Отряду пришлось «отступать», то есть идти на север с боем, и, наконец, достигнув Польши, оказаться за проволокой польских лагерей, не слишком гостеприимно встретивших русские полки. Много дипломатических способностей пришлось проявить начальнику отряда и его начальнику штаба, чтобы добиться кардинального изменения в судьбе отряда – получения разрешения на переброску через Румынию в Крым, в армию генерала Врангеля. Выполнение этой задачи было возложено на Бориса Александровича, который в сложной обстановке того времени пробился в Крым и, явившись генералу Врангелю, получил от него указания и задачи. В Константинополе, где я был тогда в распоряжении русского Военного представителя, мы встретили полковника Штейфона радостным известием, что его заслуги на должности начальника штаба отряда, а до того и работа по командованию полком, оценены Главнокомандующим, отдавшим приказ о производстве его в генерал-майоры. Борис Александрович был всегда настоящим военным и такое отношение к его службе – очень порадовало его!
В смутной обстановке тогдашней Европы отряд был переброшен в Крым. Можно и не быть военным, чтобы понять, какие трудности стояли при этой сложной операции перед начальником штаба отряда – организаторские способности и всегдашняя жертвенность Бориса Александровича помогли ему с успехом эту операцию провести!
Но крымский период, один из самых ответственных и героических периодов в Гражданской войне в России, закончился эвакуацией армии в Турцию; эвакуацией беспримерной, но… но это было поражение, и этот факт убийственно влиял на настроение и энергию многих. Много старых добровольцев, как тогда говорили, «сматывали свои удочки» и уходили в частную жизнь, устраивая ее в мере сил и возможности, возможно выгоднее для себя. Лишь немногие ушли в лагеря Галлиполи, Лемноса и Чаталджи, где были трудности, доходящие до страдания, и… не было никаких должностей для генералов. Производство Бориса Александровича в этот чин за отличие, казалось, становилось скверной шуткой судьбы над его стремлениями и желаниями…
Это его не остановило – он пошел в Галлиполи рядовым, не надеясь на какую-либо обеспечивающую его должность. Он по натуре своей не мог оставить родной ему армии, и он остался при ней!
Но во главе интернированной армии стоял генерал Кутепов. Он знал Бориса Александровича, и он хорошо понимал, что в невыносимо тяжкой обстановке на полуострове, в положении полупленников, лишенных всех прав, – ему нужны будут выдающиеся помощники, и он не только удержал генерала Штейфона при себе, но и назначил его на трудный и очень неблагодарный пост коменданта Галлиполи. Генерал Кутепов не ошибся в своем выборе – мало кто знает, а кто знал, тот мало об этом говорил, какая доля заслуженной генералом Кутеповым на Галлиполи славы выдающегося организатора подавленной в своих настроениях армии – по праву должна принадлежать его помощнику – коменданту города Галлиполи, с его, теперь даже, пожалуй что, и нежно вспоминаемой «губой» и с неизменными строгостями коменданта. Должность эту и лиц, ее исполняющих, испокон веков не слишком жаловала русская офицерская масса. Но тем труднее положение того, кто честно несет ее, – и таким честным комендантом без страха и упрека был, конечно, генерал Штейфон. Думаю, что многие галлиполийцы теперь согласятся с этой моей оценкой!
Кончилось галлиполийское сиденье… отгремели преследования Стамболийского по отношению к русским «контингентам» в Болгарии. Борис Александрович оказался в Югославии… положение было сложным. Ему, хотя в жизни и одинокому, приходилось напрягать все усилия, чтобы устроить свою жизнь… но он не хотел и не уходил от армии. Личные осложнения привели его к временному конфликту с Главнокомандующим и заставили его применить свою деятельность к иной организации. Борис Александрович всегда был монархистом, и потому все свое внимание и всю свою энергию он перенес на работу в Легитимных организациях и на сформирование «Легитимного Генерального штаба». Сам генерал Врангель писал мне, что его расхождение с Штейфоном наружно, так как, применяя к нему «законную меру» временного удаления из Армии, он выполнял только формальность, которую должен выполнять и сам Главнокомандующий.
Деятельность генерала Штейфона пошла по новому пути. Я с гордостью считаю, что на этот путь толкнул его я, глубоко ценя его во всей его работе со времени наших переживаний в Харькове… Я уговорил его написать свои воспоминания о походе бывшего «Полтавского отряда» из района Одессы на север и переживания отряда в этот страдный период. Эта первая его литературная работа под заголовком «Бредовский поход» была опубликована мною в Летописи Белой Борьбы «Белое Дело» (том III, 1927 г.) и послужила толчком для дальнейших литературных работ Б.А. Штейфона. Насколько он оказался на месте и в совершенно новом ему поприще, показывает его книга «Кризис Добровольчества», книга, посвященная профессору генералу А.К. Банову, и апология русской военной доктрины, которую всегда пропагандировал покойный профессор. А все те статьи, которые появлялись в русской зарубежной печати и которые принесли Борису Александровичу славу крупного военного мыслителя и талантливого военного писателя и звание профессора!
Я много пропускаю, мне поневоле приходится быть кратким в изложении, а между тем я еще не подошел к главному, что сделал генерал Штейфон в своей жизни, – к командованию Русским охранным корпусом, десятилетие сформирования которого в Югославии отмечает сборник, которому я передаю эту мою статью.
Русский охранный корпус в Сербии был сформирован местным военным командованием. Мысль эта была проведена в жизнь Генерального штаба полковником Кевишем, до войны бывшим в запасе и теперь на «русском вопросе» делавшим вновь свою прерванную ранее карьеру. Его планы были достаточно широки, и он не был чужд мысли, что Русский корпус должен быть применен только для борьбы на Востоке, то есть именно там, куда стремились русские бойцы, добровольно, невзирая ни на возраст, ни на имущественные вопросы, стихийно заполнившие ряды вновь формируемого корпуса… но такова была мысль полковника Кевиша, так могло думать военное командование немцев, но так не думала партия и ее возглавление. В этом расхождении и был зародыш будущей драмы и корпуса, и его командования.
В моем изложении я забегу несколько вперед – грядущая драма Русского корпуса была связана также и с судьбой полковника Кевиша. Я знал его лично и по его приглашению должен был вместе с ним на аэроплане лететь в Белград, куда меня звал Борис Александрович, 1-го июля 1942 года. Но в этот день я поехал в Белград поездом (иностранцу одному разрешения лететь не дали) – один, так как мой спутник внезапно заболел… А когда я вернулся в Берлин, то узнал, что он скончался вскоре после моего отъезда.