Г.В. Месняев любит Толстого. В своей статье он переживает вместе с автором трудности постановки первой пьесы из трилогии, созданной графом. Постановки «Смерть Иоанна Грозного». Еще больше переживает он предсмертную неудачу Толстого, который узнает, что следующая, вторая часть трилогии, «Царь Федор Иоаннович», несмотря на все «связи» Толстого, на сцене поставлена не будет… Похоже на то, что эта печальная уверенность сократила дни графа Толстого, который скончался на 57-м году жизни от быстро прогрессировавшей болезни сердца…
Толстой скончался в 1875 году. Он тогда не знал, что менее чем через четверть столетия его трилогия будет поставлена на сцене целиком и еще более увеличит обаяние его имени. Это уже нашему поколению стало известным, что постановка в Петербурге в «Суворинском» театре «Царя Федора Иоанновича», выдержит у холодной петербургской публики более ста рядовых спектаклей, и что роль Царя Федора Иоанновича создаст из небольшого актера Орленева большую артистическую величину, а Орленев, воплотившийся в исполняемую им роль, увековечит своеобразную натуру Царя!
Малый размер, который отводится газетой отзыву о вышедшей книге, заставляет меня отойти от статьи о графе Толстом и совсем не остановиться на его исключительно талантливой «кузьмыпрутковщине», с которой сказать можно так много.
Центральной статьей нового сборника надо считать, конечно, статью «Кадетские годы. 1902–1909». Это семилетний период, проведенный автором в стенах Орловского-Бахтина Кадетского корпуса. Много памяти, благодарности и любви сохранил Г.В. Месняев по отношению к родному корпусу. Много точности и справедливости в его оценках.
Я сам «кадет», и мой кадетский период кончился на том годе, с которого началось кадетство Г.В. Месняева. Многое, если даже не всё, так знакомо в точном изложении автором своих кадетских лет. Многое, если даже и не всё – совершенно одинаково и для Орловского-Бахтина Кадетского корпуса, расположенного в провинциальном городе в центре России, и для «моего» корпуса, которому судьба предоставила громадный меньшиковский дворец на севере страны. Но и в специально построенном на частные средства полковника Бахтина четырехэтажном доме в Орле и в залах старого дворца жизнь протекала совершенно одинаково, рознясь только в пустяках. Кто и когда установил это единство и как это удалось сделать при том условии, что кадетские корпуса пережили временное превращение в «Военные гимназии»– времен министерства Милютина, – сказать трудно. Но жизнь кадетских корпусов была едина. Даже до таких мелочей, как куплет «Звериады», посвященный (и притом совершенно несправедливо) деятельности кадетских экономов… Такое единство было бы понятным во время умного, ласкового и культурного руководства кадетскими корпусами Великого Князя Константина Константиновича, но если автор переживал это руководство все семь лет, то я лично знал это управление «кадетским миром» Великого Князя только два последних года моего пребывания в корпусе.
С большой справедливостью дает Г.В. Месняев характеристики своих воспитателей и преподавателей, к которым в подавляющем большинстве случаев относится очень положительно. И правда, как не сохранить благодарного чувства к нашим воспитателям (в мое время еще И курсов для подготовки воспитателей не существовало), которых мы в наше кадетское время попросту мучили, мучили с невероятною детской жестокостью. Как не оценить их деятельности потом, когда мы стали взрослыми и могли многое понять и оценить.
В этом отношении полной противоположностью Г.В. Месняеву был покойный пламенный «кадет» полковник Приходькин, который свои кадетские симпатии воплотил в «кадете Изводникове». Да, изводили мы наших воспитателей много, долго и, увы, далеко не справедливо. Ведь надо же признать, что в тяжелую российскую годину наши старые кадетские корпуса суровый экзамен выдержали полностью и с большим успехом. Кто, как не бывшие кадеты, заполнили собою все противобольшевистские формирования гражданской войны в России и кто их них не шел смело на мучения во имя Родины. Откуда это сознание долга и кто заложил их в бывших кадетах. Ведь это сделали именно те воспитатели, которых мы «изводили» и над которыми не уставали смеяться…
В связи с этим интересно отметить то, что Г.В. Месняев считает «обидой» для кадет его времени – это произвольное присвоение политической конституционно-демократической партией себе наименования «кадеты». И, конечно, было на что «обидеться» – политика в кадетских корпусах никогда значения не имела. Как совершенно правильно отмечает Г.В. Месняев, наша «политика», которую нам всем дали наши корпуса, была служба Вере, Царю и Отечеству… И даже немного не в том порядке – раньше всего России!
В связи с этой «обидой» за узурпацию кадетского имени интересно вспомнить и дальнейшие попытки политической партии К.-Д. в том же направлении. Известно из многих воспоминаний и мемуаров, что в период гражданской войны в России «красные» называли «белых» «кадетами» (Тикай, ребята, кадетня прет). Это многие были также склонны объяснять якобы политическим руководством «К.-Д.» в белых рядах. Это совсем и решительно не так… В гражданской войне в России белые ряды всюду раньше всего заполнялись молодежью, и молодежью учащейся. И мальчики-кадеты с самого начала гражданской войны заполняли ряды белых, с трудом пробиваясь сквозь красные кордоны в белые ряды. Нередко там они сознательно увеличивали свои годы, чтобы их приняли в боевые ряды. Нередко и в пути, и потом в передовых цепях белых они сохраняли свои кадетские мундирчики и умирали героями, верные тем цветным кусочкам сукна (как это определили бы «политики»), которые были для этих мальчиков-героев олицетворением Родины и своей верности ей. И настолько это было ярко, что далеко не склонные к сентиментальности красноармейцы или матросы, пораженные храбростью этих полудетей, сохранили для истории России за белыми наименование «кадеты».
Я чувствую, что слова Г.В. Месняева о его родном кадетском корпусе увлекли меня далеко. Думаю, что также они не только увлекут каждого бывшего кадета, но и живо заинтересуют каждого читателя сборника и дадут новой книге вполне заслуженный ею успех.
Я не буду останавливаться на остальных статьях сборника – в них воспоминания о жизни в СССР, об оккупации России немцами и первые дни пребывания автора на чужбине. Каждый, кто поверит моей «рецензии», прочтет книгу Г.В. Месняева и оценит их уже сам.
Я лично имел удовольствие встретиться с Г.В. Месняевым вскоре после его появления в рядах белой эмиграции после Второй мировой войны. Эвакуация белых с фронтов гражданской войны в России не дала ему возможность покинуть страну в 1920 году. Ему пришлось в течение четверти века оставаться в СССР и тяжко переживать условия «плена» у красных. И поразительно, ни одно слово Месняева, ни одна строка в его многочисленных статьях не дает основания даже и подумать, что именно так сложилась его личная судьба. Ничто советское к нему не прилипло, ничего (кроме того, что он добросовестно наблюдал за эти годы) не осталось на нем. Всеми своими переживаниями, всеми помыслами автор сборника – белый!
И дай ему Бог успеха. Радостно, что в невероятно трудных условиях современного книжного рынка удалось выпустить первую книгу его статей, потому что, как бы талантливо ни были написаны статьи, при условии появления их в газетах (и журналах), они подобны однодневкам-мотылькам, и спасти их от забвения может только книга!
Русское Воскресение. № 107. 1958
Знаменательный рапорт
В марте 1917 года все мы частично переживали, и притом очень горячо, события тогдашнего времени, связанные с «бескровной» февральской революцией, находясь на фронте, и притом в самом диком его участке в Прикарпатском районе. Частично же, а в особенности наше начальство, до которого уже доходили слухи о предстоящих переменах среди высшего командного состава при «Гучковской» реформе, положительно растерялись, – я лично, будучи штаб-офицером Генерального штаба в штабе XVIII армейского корпуса, временно исполнял должность начальника штаба корпуса, так как прежний начальник штаба генерал граф С.Н. Каменский получил высшее назначение, а вновь назначенный генерал Э.А. Верцинский еще в штаб не приехал.
Нашим соседом справа был XI армейский корпус и, в частности, 32-я пехотная дивизия. В последней, по-видимому, растерянности не было, так как в первой половине марта я получил из штаба этой дивизии некоторое количество экземпляров рапорта начальника этой дивизии, адресованного, не в порядке подчиненности, прямо Командующему VIII армией, генералу Каледину, и копии командиру XI армейского корпуса генералу графу Баранцеву.
Этот рапорт был совершенно необычным. Изложенный на бланке начальника 32-й пехотной дивизии, датированный «Действующей армией», и подписанный 9-го марта 1917 г. (№ 20-й), он был подписан не только начальником дивизии генерал-лейтенантом Поповым и его начальником штаба генерал-майором Белоусовым, но и старшими начальниками: командирами пехотных полков дивизии 125-го Курского, 126-го Рыльского, 127-го Путивльского, 128-го Старооскольского и 32-й артиллерийской бригады. Такой порядок подписания рапорта начальника дивизии, помимо направления его не «по команде», был тоже нарушением законного порядка. Но в то время, несмотря на то, что революция только что разразилась, это, конечно, хотя и было необычайно, но все же особого удивления не вызвало.
Рапорт генерала Попова говорил о том, что уже наболело у всех настоящих военных сразу же после революции. И потому он, как я потом убедился, вызвал полное сочувствие не только у нас и у тех старших начальников нашего XVIII армейского корпуса, которым я разослал копии его, размножив число этих копий, но и вообще он быстро распространился повсюду и всюду имел успех, так как революционный угар Петербурга еще не распространился на наших чинов, несмотря на то, что XVIII корпус имел в Петербурге, где наш штаб стоял в мирное время, немалые корни.
Вот копия этого знаменательного рапорта (оригинал написан по старой орфографии):