«Я Гитлер, я Фрейд». И это тебя расслабило, ты, должно быть, расслабилась, потому что ты тихонько застонала, и я видел, что иногда ты проводишь языком к губам, ты перестала плакать и забормотала, что ты Лягушонок, самый красивый лягушонок в деревне, что ты можешь прыгать так высоко, что видишь Землю Обетованную, сияющую за Деревней, что иногда в душе ты писала стоя, моча стекала по ногам, и ты думала, что это прекрасное ощущение, и я сказал, что ты действительно Лягушонок, что я расчленил тебя: сперва перепончатые лапки, затем прекрасные мягкие лягушачьи внутренности, а потом сделал надрез на сердце, чтобы посмотреть, ради кого и ради чего оно билось, и я увидел, как зарумянились твои щеки, ты все чаще облизывала губы, и вдруг сжала ноги вместе, попыталась оттолкнуть мою руку, но я был сильнее, я был мужчиной из той сцены «Догвилля», и я увидел, как твои глаза посветлели, стали как стеклянные отполированные камушки, я снова раздвинул твои ноги и подогрел тебя словами про Лягушонка, и это довело тебя до беспамятства, мое дорогое дитя, ты изо всех сил старалась избежать света, в который я так сильно хотел тебя привести, и я прошептал, что в следующий раз придет время для рога, как будто речь шла о спектакле, о постановке по Беккету, я прошептал, что бывают другие рога, красивее и больше, чем у младенца Иисуса, чем у маленького ангела, что ты сможешь гладить его столько, сколько захочешь, и тогда твое нимфеточное тело задрожало, затрепетало так красиво, так восхитительно, это было похоже на подкожное землетрясение, и я старался прогнать тишину разговором, я не хотел видеть, какой отсутствующей ты стала, как ты впервые по-настоящему потеряла себя, как землетрясение вызвало трещины у тебя в костях, нет, я говорил о Беккете, о его самом известном произведении «В ожидании Годо», я рассказывал тебе о персонажах этой пьесы, о Владимире, Эстрагоне, о Лаки и Поццо, и я сказал, что ты была похожа на Эстрагона, потому что он все время хотел уйти от Владимира, но каждый раз передумывал, что потеря крылась не в уходе, но в самой угрозе уйти, и что многие люди ждали кого-то, кто так и не пришел, но они так долго и с такой надеждой высматривали этого кого-то, что стали слепы к тем, кто в это время проходит мимо, и я надеялся, что ты узнаешь себя в моих словах: ты тоже ждала какого-то Годо, ты фантазировала о том, кто заберет всю твою покинутость и печаль, фантазировала о матери, которая распаковала бы твой чемодан у двери и убрала бы его навсегда; я говорил долго, пока ты не пришла в себя, пока не перестала быть такой бледной и не обрела дар речи, и я дал тебе текст песни Джуэл Эйкенс The Birds and the Bees, это был его единственный хит, сказал я, эта песня попала в Billboard Hot 100 и поднялась на второе место в чартах в Нидерландах, после этого он больше никогда не добивался такого успеха, как с The Birds and the Bees, хотя и выпустил сингл Born A Loser с песней Little Bitty Pretty One Терстона Харриса на би-сайде, и ты взволнованно воскликнула, что эта песня была в фильме «Матильда» по книге Роальда Даля, в тот момент, когда Матильда осознала, что обладает магическими способностями и может управлять всеми предметами в доме, указав на них, ты спела припев, и пока ты звонко щебетала, я подчеркнул в уме фразу: «Tell you a story, happened long time ago, little bitty pretty one, I’ve been watching you grow, whoa whoa whoa whoa[35]». Я высадил тебя у фермы – ты нерешительно распахнула дверь фургона и на мгновение обернулась, и радость мигом прошла, ты снова превратились в забитое существо, и ты сказала, что странно себя чувствуешь, так по-особенному странно, а я улыбнулся и сказал, что это из-за твоих мармеладных бобов, и ты сказала: «нет-нет, я имею в виду сам-знаешь-что», – а я кивнул и ответил, что я все понял, но так бывает, если тебе кто-то очень нравится, я же тебе очень нравлюсь, и ты энергично закивала, и напоследок я сказал, что ты станешь отличным Лягушонком, что я помогу тебе в этом, что я твой парень, твой Курт, и неуверенность исчезла из твоего взгляда, ты снова успокоилась на какое-то время, и я сказал: «Пока, Лягушонок, до скорой встречи, до очень скорой встречи», – и уехал, не заметив, что ты пытаешься идти вприпрыжку, как ходила раньше, пытаешься, но безуспешно.
22
Становилось все более заметно, что ты мечешься. Ты не могла определиться, мальчик ты или девочка, ты становилась все более и более одержимой милыми мальчиками из бассейна, мальчишескими рогами, ты возила милых мальчиков на багажнике после бассейна домой, и Гитлер был прав, ты и правда стала курьером, мальчиком на побегушках; я с грустью наблюдал за тобой из фургона, следуя на безопасном расстоянии, и видел, как ты смотришь на них, когда проходишь через ворота бассейна с банным полотенцем под мышкой и мокрыми волосами в хлорке, как ты меняешь свое поведение рядом с ними и подражаешь им, как ты все время надеешься, что они дадут своему курьеру чаевые и позволят взглянуть на их рога; ты давно забыла про ссохшуюся косточку из пениса выдры под своей кроватью, это была детская игрушка, теперь ты хотела настоящую, и эстетика мальчишеского рога тебе нравилась больше, чем эстетика рога выдры, который был больше похож на карамельку, что тебе когда-то подарила бабушка, и ты расцарапала ею нёбо до крови; нет, ты хотела настоящий пенис, и я однажды рассказал тебе, что в животном мире самый большой член был у синего кита, три с половиной метра, а среди наземных животных – у слона, полтора метра, затем я рассказал про балянусов, ракообразных, которые были одновременно и самцами, и самками, и имели как минимум два пениса, которые были в двадцать пять раз длиннее их самих, но самым красивым представителем животного мира был гамадрил, у которого был ярко-красный член, и он специально садился так, чтобы всем было видно, насколько его пенис красив и велик, так он демонстрировал свою позицию вожака, и ты была в восторге от этой истории, хотя считала несправедливым, что у балянуса два члена, а у тебя – ни одного, и тебе казалось сложным прицеливаться и писать с двумя пенисами; с тех пор ты все время думала о мальчишеских рогах, особенно после того как за полдником я показал тебе несколько репродукций Рафаэля, пока твой отец и брат косили сено на другом берегу Маалстроума: Хэррит Хиймстра объявил о дожде, и поэтому они не могли прервать работу – действительно, надвигался сильный ливень, хотя он проливался над ними уже давно, без единой капли с неба, и я показал тебе Малую Мадонну Каупера Рафаэля, которая висела в Вашингтоне недалеко от здания Пентагона, в который 11 сентября врезался третий самолет, обрушив часть фасада. Я знал, что ты подумала об этом, когда я упомянул о месте расположения музея, что ты опять чуть не провалилась в глубины своей вины, но твое внимание отвлекла репродукция, которую я положил на шаткий садовый столик среди пирожных и кофейных кружек – портрет Мадонны с маленьким Каупером, ангелоподобным мальчиком, которого она поддерживала одной рукой под голую попку, а он обвивал своими пухлыми ручонками ее шею, и я видел, как ты восхищалась его прелестью, и ты спросила, кто такой Каупер, сколько ему на картине лет, о чем он мечтал, и я еще немного рассказал, чтобы поддержать твое сладострастие, я показал тебе Мадонну с младенцем, где маленького мальчика было видно спереди, был виден его крошечный рог, и, конечно же, Большую Мадонну Каупера, но ты не посчитала ее интересной, как я заметил, – на ней ручка младенца прикрывала член, и поэтому нельзя было ничего разглядеть, нет, ты больше рассматривала малого Каупера и черно-белый портрет, его зад и член, и ты как сумасшедшая запорхала вокруг садового стола, а потом снова, вздыхая от волнения, склонилась над портретами и сказала, что Мария, должно быть, была хорошей матерью, ты могла видеть это в ее любящем взгляде; и я извлек очередную картину Рафаэля из своего портфеля, Путто[36], я рассказал тебе, что имя Путто в скульптуре и живописи означало пухлую, обнаженную и крылатую детскую фигуру, также называемую купидоном, и ты снова запорхала вокруг садового стола и пылко закричала: «Я Путто, я Путто». И я не знал, желал ли я такого эффекта, ты была слишком худой для настоящего путто, но я никогда раньше не видел, чтобы птица так исступленно порхала, так что с этого момента я стал называть тебя так, и точно так же, как в тот раз во дворе, птица внезапно исчезла, когда я убрал репродукции, ты снова прошептала, что с тобой что-то не так, что-то в корне не так, и ох, мне стало жаль тебя, мой дорогой путто, мой прекрасный купидон, и я подумал, что Камиллия сказала о тебе то же самое, она сказала, что с тобой что-то не так, после того как несколько дней назад отвела тебя к ортодонту, потому что твой отец был слишком занят коровами, и ты наконец избавилась от внешней брекет-системы, но Камиллия сказала, что вместо того чтобы радоваться, ты всхлипывала на заднем сиденье, даже громче, чем в тот раз, когда мой сын расстался с тобой на аттракционе, ты сразу же решила, что с потерей этого мерзкого подвесного монстра ты потеряешь и ортодонта, хотя он был деспотичным и даже неприятным человеком – потеря есть потеря, и Камиллия сказала, что это ненормально: так чрезмерно грустить, так много фантазировать, что ей приходилось все чаще доискиваться до правды; но я понимал тебя гораздо лучше, я понимал, что дело не в ортодонте, по крайней мере, не на самом деле, дело в ране от покинутости, которую грубо надрезали каждый раз, когда кто-то уходил, и нужно было прощаться; и ты успокоилась только тогда, когда Камиллия сказала, что ты всегда можешь отправить ему открытку, а ты ответила, что всегда можешь выдернуть ретейнер с обратной стороны зубов, чтобы они снова стали кривыми, и эта идея успокоила тебя даже больше, чем открытка, и когда Камиллия рассказывала это, я подумал о песне I’d Do Anything For Love группы Meat Loaf, вышедшей в 1993 году, в год, когда ты лишилась потерянного и покинувшей, и эта песня была написана для тебя, она была о тебе, ты бы сделала ради любви все: