«Maybe I’m crazy, but it’s crazy and it’s true, I know you can save me, no-one else can save me now but you. Maybe I’m lonely, that’s all I’m qualified to be. That’s just one and only, the one and only promise I can keep. As long as the wheels are turning. As long as the fires are burning. As long as your prayers are coming true. You’d better believe it, that I would do. Anything for love[37]». Я заверил тебя, что с тобой все в порядке, хотя и знал, что лгу, я протянул тебе руку и сказал, что мы все исправим с Нью-Йорком, правда, сказал я, мы сейчас же туда отправимся, я пилот, и ты взялась за руку и подозрительно посмотрела на меня, когда я достал два молочных ведра из-за охлаждающей цистерны, перевернул их и поставил в траву на берегу канала; я отпустил твою руку, встал на них и подождал, пока ты не повторишь за мной, тогда я закрыл глаза, вытянул руки и спросил, готова ли ты взлететь, подняться в небо, и я глянул сквозь ресницы и увидел, как ты застенчиво стоишь на ведре с широко раскинутыми крыльями, увидел твои мокрые щеки, и в тот августовский полдень мы полетели на Фултон-стрит, туда, где стояли Башни-близнецы, и я попросил тебя рассказать обо всем, из-за чего ты чувствуешь себя виноватой; ты пробормотала несколько извинений и сказала, что нападения на башню никогда не должно было случиться, что ты сбилась с курса и что иногда, когда ты злилась, ты думала, что, если сломать что-то, это тебе поможет, но нет, такого ты не хотела, и как раз когда я подумал, что все идет хорошо, что это помогает тебе, что я освободил тебя от огромной вины, я внезапно услышал, как ты спрыгнула на землю, опрокинула ведро и закричала, что ничего не помогает, что я дурак, если думаю, что ты на это купишься, ты правда умела летать, тебе правда нужно в Нью-Йорк, и ты сказала, что я не воспринимаю тебя всерьез, что я никчемный пилот, что в воздухе все ощущается иначе, чем на ведре, что я не понял, каково это – видеть вблизи все эти падающие тела, чувствовать пыль и мусор на своей коже; и ты убежала босиком, лавируя между коровьими лепешками, я помчался за тобой и догнал тебя у сливового дерева, грубо схватил тебя за запястье и сказал, что мне жаль, Путто, извини, и мы боролись, ты больше не сходила с ума от похоти, ты сходила с ума от гнева, и я возился с тобой, ты прокусила зубом губу, из нее потекла кровь, я зацепил ботинком твою босую ногу, повалил тебя в траву и лег на тебя, я облизал твой подбородок, шею и губы, как собака-ищейка, а потом потянулся, чтобы достать низко свисающие перезрелые сливы, одну из которых я разломал и достал косточку, я сказал, что это плод зла, что мы умрем, если съедим его, и ты, безумная от ярости, вырвала сочную сливу из моих рук, засунула ее в рот и начала яростно жевать: кровь смешалась со сливовым соком, и ты сказала: «Я злая, я птица зла». И я просунул язык тебе в рот, в сливовую мякоть, и мы ели, глотали и сцеловывали с друг друга фрукты, пока наши щеки и губы не стали липкими, пока ты не успокоилась и гнев не ускользнул прочь, и ты разразилась рыданиями, ты рыдала так сильно, что коровы подняли на нас глаза, и ты прошептала, что сейчас умрешь – я не мог видеть тебя такой, моя дорогая питомица, я пытался умилостивить тебя пустыми обещаниями, сладостями, тем, насколько известной ты когда-нибудь станешь, известнее, чем Джордж Буш, что мы на самом деле не умираем, но порой приятно об этом думать, это заставляет жить еще более полной жизнью, но ты все еще была в печали, и поэтому я надорвал тебя еще больше, я сказал, что заставлю тебя цвести, я засунул липкую руку к тебе в трусики и увидел, как ты ускользаешь, увидел, как высыхают слезы, и ты залепетала: «If you leave me I’ll become a rotting plum where all the space is taken up by wasps[38]». И я сказал, что никогда не уйду, достал из травы сливовую косточку и засунул ее глубоко в твои горячие внутренности, и я обещал, что с каждым годом ты будешь цвести все красивее, обещал, что в следующем году мы будем здесь снова, что мы будем проводить каждое лето под этим деревом, и тогда я не мог знать, что твой брат, прочитав твой дневник, спилит сливу бензопилой, что прямо над нами шел ливень, а небо было пастью, полной кривых зубов.
23
Я бесконечно пролистываю то лето и свои воспоминания в поисках того, где начался надлом в моей жизни. К тому моменту, когда вокруг меня стали роиться любители смерти, потому что нечто во мне начало бродить и гнить, я пролистываю воспоминания туда, где началась болезнь, до первого симптома моей тяги к ребенку, туда, где проявилось уродство, когда все эти годы мне удавалось выбросить из головы каждого ребенка, но почему, о, почему я не сделал то же самое с тобой, моя дорогая питомица, мой небесный Путто, почему я шел с тобой по ярмарке на деревенской площади с большим плюшевым медведем под мышкой, которого мне удалось выловить из автомата – он так злобно ухмылялся, что мне стало тревожно, – почему я тусуюсь с этим человеческим ребенком, который шел рядом со мной и жадно лизал липкий леденец, время от времени делал ленивый прыжок, который больше не был глупым прыжком беззаботного маленького существа, я грубо вырвал его из твоих костей, не желая ничего иного, кроме как удержать его; но ты проросла сквозь мои когти и превратилась в мою страсть, и я внезапно вспомнил, что я никогда не прыгал, когда был маленьким мальчиком, я родился взрослым, а взрослые не прыгают, они ходят прямо и размеренно, но с тобой, моя маленькая добыча, я ощущал желание немного помахать ногами, ты заставляла меня чувствовать себя молодым, и я был уверен, это все из-за моей матери, это она вселила в меня ненасытное желание, нанесла незаживающую рану, которую я пытался залечить тобой, надеясь таким образом забыть студеные годы юности; внутри меня был маленький нуждающийся мальчик, который больше всего хотел играть, который хотел веселиться вместе с тобой, но мне мешала моя удушающая похоть, и каждый раз, когда я чувствовал нежный, сладкий запах твоего тела, я доходил до самого края безумия и восторга, как я мог устоять перед этим? И ты, как всегда, шла по западную сторону от меня, так было нужно, думала ты, потому что тогда я видел тебя с твоей более красивой стороны, хотя к тому времени я знал, что ты прекрасна со всех точек обзора, и я немного плотнее ухватился за шерсть медведя, было удушающе жарко, слишком жарко, чтобы нести такого большого неуклюжего зверя, но ты выбрала его и настояла, чтобы я его выловил, потому что он выглядел одиноким, сказала ты, а одиночество на ярмарке было хуже любого другого, тут все было связано с потерями и находками, а медведь выглядел так, как будто он многое потерял; и это заставило тебя вспомнить среди палаток и аттракционов о тех потерях, которые ты понесла за последние несколько недель, начиная с новостей о том, что мост через озеро Пончартрейн, i-10 Twin Span в Соединенных Штатах, был сильно поврежден, ты видела во сне десятки автомобилей, падающих в пучину, это могло быть результатом урагана «Катрина» и частично – усталости металла, и ты подумала, что это красивое выражение, «усталость металла», и ты сказала, что некоторые люди тоже страдают от этого, что они могут рухнуть в любой момент, и после этой новости ты всегда носила в своем рюкзаке аварийный молоток, которым могла бы разбить окно на случай, если упадешь в воду, хотя у тебя не было машины и ты не собирались ее покупать, и ты узнала, что ураган «Катрина» был самым страшным штормом с женским именем с 1928 года, он уничтожил целый район Галфпорт в Миссисипи, что в Китае и Юго-Восточной Азии разразился птичий грипп, который медленно распространялся по миру, умерли французский спортсмен и голландский мультипликатор, и хотя ты их не знала, ты думала, что это печально, в Лондоне произошло несколько терактов – бомба взорвалась на станции метро «Рассел-Сквер» и в двухэтажном автобусе, в красном AEC Routemaster, и ты дрожащим голосом перечисляла новости, только чтобы потом перечислить свои личные потери: ты потеряла все свои карманные деньги в игровом автомате, в который нужно было вставлять монеты, чтобы получить подарок, указанный на пластиковых табличках, хотя тебя больше привлекало звяканье евро в чреве автомата, этот восхитительный звон. Вдобавок ты проиграла спор Элии, что поцелуешь самого первого милого мальчика, который выйдет с обычной карусели или с карусели брейк-данс, ты бы все равно пошла на брейк-данс, сказала ты, потому что милые мальчики с брейк-данса лучше, чем с обычной на карусели: она крутилась слишком медленно, и милые мальчики, которым она нравилась, обычно были скучными и носили рубашки поло, – но ты стояла и трусила, потому что каждый раз, когда ты видела, как милый мальчик сходит с брейк-данса, ты боялась, что превратишься в птицу и проглотишь беднягу, как ты иногда проглатывала Лягушонка в своей голове, что все будут в ужасе указывать на тебе и шептаться о том, что ты сделала, все будут бояться тебя, как Замка с привидениями, где, как говорили, в углу прятался один из могильщиков, чтобы пугать посетителей, и если ты не будешь настороже, он похоронит тебя заживо; итак, ты проиграла пари, и Элиа велела тебе украсть у кого-нибудь кошелек, чтобы у вас были деньги покататься на автодроме, и я смотрел на тебя с удивлением, когда ты объясняла, как лучше всего красть чьи-то ценности: все дело в отвлечении, ты пошевелила коварными руками в воздухе – я и забыл, что ты воришка, но теперь заметил, что ты лукаво оглядываешься; а потом ты стала рассказывать о своей потере, о той, что была хуже всех, о чем-то, что ты потеряла и никогда не вернешь, и ты не знала, что с этим делать, ты стала говорить тише, когда мы добрались до палатки Счастливого Утенка, и я попробовал поймать для тебя желтую резиновую уточку, и ты, побледнев, сказала, как будто тебя только что напугал могильщик, ты сказала, что проснулась сегодня утром и узнала, что тебя ранили, что птица на что-то наткнулась – в трусах была кровь, три маленьких пятна размером с конфетти, хотя никакого праздника не было, сказала ты слегка озадаченно, потому что из книг ты знала, что теперь ты женщина, что ты созрела, и это все изменит, теперь тебя в любой момент могут сорвать, как перезрелую сливу, которые твой па пускал на варенье, и ты сказала, что это преступление, потому что теперь шанс получить мальчишеский рог был минимален, и ты сказала, что милые мальчики внезапно стали смотреть на тебя по-другому, почти томно, в то время как ты хотела стать одним из них, но птицу ранили, и ты прошептала, что это была атака сверху, от Бога, ты истекала той кровью, которую пролила 11 сентября, и я наклонился, ласково улыбнулся и сказал тебе, что у всех девочек твоего возраста однажды начинает течь кровь, и это созревание вовсе не означает, что тебя в любой момент могут сорвать, ты всегда можешь сказать «нет», ты должна говорить «нет», если чего-то не хочешь, и я провозгласил величайшую ложь века, потому что знал, что сам был тем, кто срывает сливы, это я пускал их на варенье – я сказал, что ты все еще ребенок, несмотря на кровь, ты мой ребенок, моя дорогая питомица, и я спросил, рассказала ли ты об этом своему папе, и ты ответила, что написала про это в списке покупок, между маслом и печеньями, ты написала так: