[49] заново откроет это дело и посетит Деревню, ты увидишь его в синей рубашке вместе со съемочной группой на заправке, и это в равной степени и успокоит тебя, и испугает, Бенэйденпейлстэйх граничила с Приккебэйнседейк, и ты всегда вздрагивала, когда проезжала мимо дома номер четырнадцать, ты словно погружалась в страх от всех образов, которые преследовали тебя с наступлением ночи, от всех историй, которые рассказывали в округе, их все объединяло одно знание: в Деревне жили те, кто знал больше других, преступник, вероятно, состоял в религиозной общине, и, следовательно, любой юноша был защищен от внезапного похищения, а значит, подразумевалось, что быть девушкой небезопасно; в твоем списке были еще отсутствующие – в пяти могилах от потерянного лежала девушка, которая захотела искупаться, прыгнула с лодки в Тэйхенланде и попала в гребные винты: ты проходила мимо нее, когда посещала потерянного, читала надпись на надгробной плите, и гравий хрустел под ногами – ты не могла понять, почему на кладбище рассыпали гравий, его хруст только усугублял тишину; да, это была деревня, полная отсутствующих, но твоей самой большой потерей был не продавец автомобилей, или дочь друзей твоего отца, или ортодонт, твоей самой большой потерей была покинувшая, она была так далеко, в Ставангере в провинции Рогаланд, она уехала от тебя после аварии, когда тебе было почти три года, и я видел, как велика была эта покинутость, как она гноилась в тебе словно нарыв – так же, как во мне гноилась моя любовь к тебе, хотя это было почти несравнимо, я мог отрезать свою любовь в любой момент, но тебе пришлось носить с собой свою покинутость всю жизнь, и я видел, что как только я ослаблял поводья, ты взрывалась отчаянным трепетом, как будто больше не чувствуя ветра под крыльями, ты кружила как птица с наветренной стороны моего тела, на восходящем ветре, который поднимался с каждым моим словом, тогда ты, казалось, забывала про свой курс на юг; ах, в твоем списке было так много отсутствующих, и ты часто искала в учебнике по географии Норвегию, читала про лунный пейзаж Глоппедальсура, ты была уверена, что покинувшая находится там, среди хаоса валунов, и тебе казалось ужасным, что Википедия не знает ни одной знаменитости, которая жила или живет в Ставангере, потому что тогда покинувшая не была бы одинока, и это успокоило бы тебя, как тебя успокаивало, что Пэйтер Р. де Фрийс склонился над Деревней, взял ее в свои руки и решил отыскать всех ее отсутствующих на диких тропах, но он никого не нашел, он ничего не нашел, а ты смотрела на карту Норвегии и фантазировала, что отправишься туда на купленном Volvo 960, будешь ехать на зимних шинах и осматриваться в поисках; но, может быть, она давно покинула портовый город, думала ты и надеялась, что она поехала в Бекслихит на юго-востоке Большого Лондона, где живет Кейт Буш, что они окажутся соседками, да, они окажутся соседками и каждый день будут пить черный английский чай с молоком, макать в него песочное печенье, болтать о том, как прошел их день, ты надеялась, что в разговорах о том, как прошел их день, они даже о чае забудут, что Кейт Буш споет песню Cloudbusting с альбома Hounds of Love, или Running Up That Hill – любая бы подошла, потому что большинство ее песен о потерях, и ты могла представить, как они сидят вдвоем в типичном британском доме с ковром в узорах из цветов и густым ворсом, часами смотрят BBC, и ты задавалась вопросом, успевает ли Бог наблюдать за Лондоном, когда в Деревне было так много дел; и иногда мне казалось, что левая часть твоего списка настолько полна, что ты забывала про правую, что она менее важна для тебя, потому что ты лучше умела обращаться с мертвыми или отсутствующими, чем с теми, кто был жив, и я понял, что забыл Клиффа, маленького ангелочка, а еще твою подругу по переписке, с которой ты познакомилась через рубрику в газете «Ферма» и которая поначалу часто писала тебе письма, на которых было налеплено сразу несколько марок, потому что они были полны лжи, поэтому ты отвечала, что живешь в Нью-Йорке и пережила падение с небоскреба, что каждый день гуляешь по Центральному парку и видела голубятню из «Потерявшегося в Нью-Йорке», что ты часто проводила время в Карнеги-холле, концертном зале, где выступали Фрэнк Заппа, Билли Холидей и Жак Брель, ты писала, что часами бродила по Пятой авеню и по Бродвею, думая о песнях, которые хотела написать, о жизни, которой там было больше: например, о порциях в «Макдоналдсе», о случайных эспрессо с Аль Пачино, и что он был очень добрым человеком, да, очень добрым, что он ни разу не сказал fuck, хотя в «Лице со шрамом» произносил это слово примерно двести раз, что он носит костюм из «Крестного отца» и что вы ходили к статуе Христофора Колумба и статуе Алисы в Стране чудес, стоящей в Центральном парке, где Алиса сидела на грибе, а вокруг нее расположились кот, кролик и Шляпник, бронза статуи красиво сияла, потому что каждый день сотни детей забирались на нее, и статуя была отполирована их липкими ручками, ты думала, что стихотворение Льюиса Кэрролла «Бармаглот» на гранитном круге вокруг Алисы выразительное, даже хотя ты мало что в нем понимала, ты думала, что оно замечательно звучит, и своей подруге по переписке ты писала целые рассказы о городе, который никогда не спит, но редко – о твоем реальном существовании, о твоем папе, о брате и коровах, о себе самой или о птице, и скоро переписка иссякла: вы далеко не каждый год обменивались школьными фотографиями, и поэтому она исчезла, и вы ограничивались лишь необходимыми любезностями, поздравлениями и рождественскими открытками, пока и этот контакт в конечном итоге не истек кровью, и я не мог не думать о правом списке, в котором были Жюль, Элиа и Лягушонок, где у твоих воображаемых друзей вроде Гитлера и Фрейда тоже было место, и я понимал, что объединяло тебя с Гитлером, по крайней мере, я видел сходство в вашем происхождении и дате рождения – вы оба многое потеряли, но вот что делал основатель психоанализа в твоей хорошенькой головке, я совсем не понимал, я не знал, где ты его нашла, но он занимал слишком много места, места, которое хотел заполнить я, я хотел быть на вершине списка присутствующих, я хотел присутствовать в нем вечно, я хотел карточку с именем, которую нельзя было бы переместить.
29
Была переменная облачность, за день выпало девять целых два десятых миллиметра осадков. Для окончательного прощания потребовался бы счетчик дождя, заполненный доверху, или нет, я хотел увидеть, как он переполнится, мне нужен был образ переполненного датчика дождя, когда я прощался с тобой навсегда, вода должна была выливаться из него, как она лилась в моем сердце, но я не мог проститься, не сейчас, и все чаще и беспокойнее я следовал за тобой от бассейна до середины Приккебэйнседейк, я точно знал, с кем ты тусуешься, с кем делишься своими сладкими лягушками, стоя в купальнике перед бассейном, как ты смеешься над непонятными мне детскими шутками, и я видел, что чем ближе ты подъезжаешь к ферме Де Хюлст, тем больше начинаешь вилять по дороге через польдер, как все сильнее раскачиваешься, объезжая белые полосы; ты была никчемным курьером, любовь моя, и чем больше я присваивал тебя, тем больше милых мальчиков ты возила на своем багажнике, как будто твоя жадность не знала границ, и ты все еще ждала чаевых, но с меньшим рвением, чем раньше, потому что теперь ты знала, как выглядит рог-убийца, ты знала, что у твоего желания была кривая роста, которая будет становиться все круче и круче, хотя тебе по-прежнему больше всего нравились рога ангелочков, эти бледные трубочки с кремом, но были и сомнения, да, были сомнения, потому что мать Жюль во время работы в саду откопала морковь с презервативом, она допросила вас, когда, по обыкновению, раздавала вам свежие апельсины после школы, по вечерам в пятницу ты всегда ела у них куриные ножки с овощами и картофельными крокетами, ты ненавидела куриную кожу, свисающую с ножек, но жадно поглощала семейную атмосферу; вас допросили, и мать Жюль объяснила то, что вы уже прочитали в книжке про секс, найденной на чердаке, ты слушала только рассеянно, ты всегда слушала рассеянно, потому что стояла одной ногой в реальном мире, а другой – в темном царстве своей фантазии, ты хотела услышать все, но тебе нужно было отвлечься, и, находясь в плену уютной домашней атмосферы, ты неожиданно рассказала, что иногда кое с кем целовалась, что ты целовалась со мной, с ветеринаром – ты ожидала аплодисментов, похлопывания по спине, но увидела только серьезные взгляды, и мать Жюль даже сказала, что это серьезно, и ты побледнела от новости о том, что с тобой случилось что-то ужасное, поэтому ты солгала, что это случилось только один раз – тот, о котором знали твой отец и брат, но ты была слегка взволнована, когда мы встретились позже – я с нетерпением ждал, когда, наконец, снова увижу тебя в свете дня, а не только ночью; и когда Камиллия с детьми уехала на день в город, это позволило мне незаметно провести тебя на постановку «Эндшпиля» Беккета, и ты подумала, что это безумие: два человека пытаются вырваться из одиночества, пытаются жить вместе на обломках Второй мировой войны, двигаясь к бесповоротному концу, и ты сказала, что смогла бы жить с кем-то, только если бы могла выдержать жизнь в одиночку, а я иногда оглядывался во время постановки, чтобы понять, не видны ли лица знакомых, которые выдали бы то, что мы вместе, а затем поворачивался обратно, к красивому удивленному личику, наполовину скрытому под панамой и летним шарфом Камиллы; я принес их тебе, чтобы тебя не узнали, да, это было смешно, я даже накрасил тебе губы помадой, и ты сидела в театре, как прекрасная дочь короля, словно актриса, а потом прошла мимо одного из других залов, где играли кукольный спектакль, проскользнула внутрь, и я смотрел из дверного проема, как ты рухнула посреди малышей и завизжала от смеха над глупыми шалостями Яна Клаассена[50], ты выкрикивала его имя громче всех, когда в спектакле собирались что-то украсть, и на мгновение мне стало грустно от того, какой ты еще ребенок, а я оскверняю тебя своим отклонением, но эта мысль исчезла, когда мы пили кока-колу в фойе, и ты была самой красивой из всех зрительниц, я задал тебе вопросы про собаку, почему она так важна в пьесе Беккета, и рассказал тебе, что она служила символом примирения в ссоре между Хаммом и его младшим слугой Кловом в бомбоубежище, что собак часто используют в качестве миротворцев: люди думают, что четвероногий может спасти их дружбу или брак, – и ты сказала, что пьеса была о глупости, безрассудстве, а еще о тщетности существования, когда игроки и марионетки оказались в разрушенном мире, в развалинах, а голос Марии Каллас был взят за отправную точку, потому что в ее голосе можно услышать разруху, отчаяние и разложение, которые забирали жизнь, боль между двумя людьми, которые не могли понять друг друга; и я спросил, что тебе так нравится в Яне Клаассене по сравнению с этим шедевром, тебе пришлось некоторое время поразмыслить, и ты ответила: