ирусскую линию. Любой, кто мог называть себя экспертом по России, мог петь такого рода песню в партии целыми днями, а Розенберг был самым ярым сторонником этой идеи. За всеми их доводами лежало желание вернуть свои потерянные земли в Прибалтике.
Я попытался повернуть мысли Гитлера в менее фантастическое русло. «Это не очень хорошо, – сказал я ему. – Даже если нам удастся завоевать западную Россию, в долгосрочной перспективе это не поможет. Можно владеть всеми запасами зерна в мире, но для ведения войны нужно нечто большее. Америка – вот страна, с которой нужно считаться, и не только потому, что у нее есть больше пшеницы, чем можно завоевать, но больше железа и стали, больше угля, больше синего неба над головой и больше людей. Если Америка окажется в стане врагов, то вы проиграете любую будущую войну еще до ее начала». Он хмыкнул что-то неопределенное и замялся, но я чувствовал, что этот аргумент не сильно его убедил.
Вскоре он перевел разговор на другую тему, начав жаловаться на дороги, по которым мы только что проезжали. Они и правда были очень плохими, грязными, засыпанными галькой, баварские шоссе – даже хуже прусских. «Посмотрите, мы вынуждены проезжать через территорию Чехословакии, чтобы попасть в Восточную Германию, – сказал он. – Это же нелепость. Половина людей на той стороне границы все равно немцы, и крайне неправильно, что существует это инородное государство, которое стоит на пути наших коммуникаций». А потом, понижая голос: «Более того, нам необходимо будет заполучить в свои руки фабрики „Шкоды“ в Пильсене». И учтите, это происходило в начале 1923 года. В то время мне казалось, что эти мысли – всего лишь заблуждение, которое можно искоренить. Но это демонстрирует и крайнюю приверженность Гитлера собственным взглядам. Возможно, я был абсолютно неправ, полагая, что можно каким-то образом повлиять на точку зрения Гитлера, однако во многих отношениях он все еще оставался внушаемым, и я рассматривал эти его заблуждения как нечто, с чем можно успешно бороться. «Не забудьте захватить пивной завод в Пильсене тоже», – отшутился я. Он вышел из своей задумчивости и рассмеялся.
Мы поднялись и проехали последние несколько миль до дома. Ничего из окружения не привлекало его взгляда. Гитлера не интересовали и не доставляли ему радости красоты природы как таковые. Деревья, ручьи и горы не порождали никакого положительного отклика. Он был в высшей степени городским обитателем и чувствовал себя дома только на рыночной площади. Его мысли были наполнены планами несостоявшегося архитектора. Он любил делать наброски новых зданий и рисовал протяженные урбанистические пейзажи, но загородные картины не имели для него никакого значения. Уже в то время он проводил довольно много времени в Берхтесгадене, который впоследствии стал для него подобием дома, но, хотя он и сидел частенько в задумчивости, глядя на горный пейзаж, его мысли были навеяны исключительно одиночеством. Одиночество и ощущение власти, приходившее от горных вершин, и то, что он мог в спокойной обстановке задумывать и планировать политические дела со своими соратниками.
Несмотря на все это, путешествовать вместе с ним было интересно. Он сидел и насвистывал или напевал фрагменты из опер Вагнера, что развлекало нас обоих многие часы. Однако за все годы, что я его знал, я никогда не слышал его насвистывающим какую-нибудь популярную мелодию. Кроме того, у него был врожденный мимический дар, и он остро чувствовал нелепости в чужих словах и прекрасно умел это обыгрывать. Он превосходно имитировал швабский акцент Ганссера, но его звездным номером было пародийное выступление на гипотетическом симпозиуме, которые были обычным явлением того времени в Германии и не исчезли до сих пор, в роли патриотического оратора, политически грамотного, с академическими представлениями и одиновской бородой. Национализм Гитлера был практическим и прямым, а эти профессора гремели с трибун о мече Зигфрида, вытащенном из ножен, и молниях, играющих на немецком орле, и так далее в том же духе. Он мог придумывать такие высокопарные речи до бесконечности и делал это очень смешно. Он также знал наизусть большую часть ужасной поэмы, которую написал в его честь какой-то поклонник. Этот писака нашел в словаре рифм все немецкие слова, оканчивающиеся на «-итлер», число которых довольно велико, и с их помощью произвел на свет бесконечную серию дурных куплетов. Когда Гитлер был в хорошем настроении, он повторял эти стихи с собственными вариациями и доводил нас до слез от смеха. Среди его прочих салонных номеров была имитация Аманна, доведенного до белого каления упрямым налоговым инспектором, или подражание тому маленькому рыжему ужасу по имени Квирин Дистль, оскорбляющему своего политического оппонента. Он также мог идеально имитировать рыночных торговок и детей. Говорят, что мимический дар является признаком недоразвитой личности. В данном случае это был пример экстраординарной эмоциональной связи, которую он мог установить с другими людьми. Эта черта была присуща Гитлеру, сколько я его знал.
Через день или два после нашего возвращения Гитлер отмечал свой день рождения, 20 апреля. Я тоже пошел к нему с утра, чтобы поздравить, и нашел его в одиночестве, хотя вся неряшливая квартира была загромождена цветами и пирожными от пола до потолка. А у Гитлера было одно из его подозрительных настроений, и он не притронулся ни к одному из них. Они лежали там, покрытые свастиками и орлами из взбитых сливок, и выглядели как палатка булочника на деревенской ярмарке. Я не слишком охоч до сладкого, предпочитаю сосиски и пиво, но при виде этой картины даже у меня слюнки потекли. «Ну что ж, герр Гитлер, – сказал я, – теперь вы точно можете устроить себе пиршество». «Я совсем не уверен, что они не отравлены», – ответил он. «Но все они от ваших друзей и почитателей», – возразил я. «Да, я знаю, – ответил он. – Но этот дом принадлежит еврею, а в наши дни можно капать по стенам специальным медленным ядом и убивать своих врагов. Я никогда нормально здесь не ел».
«Герр Гитлер, вы читаете слишком много триллеров Эдгара Уоллеса», – ответил я, но ничто не могло его переубедить, и мне пришлось в прямом смысле отведать пару пирожных самому, прежде чем он притронулся к ним. После этого его настроение стало улучшаться, потому что я пришел, чтобы сообщить ему хорошие новости, касающиеся еще одного из его предрассудков – астрологии. Я посмотрел на даты и обнаружил, что его день рождения не только совпадает с днями рождения таких почтенных путчистов, как поляк Адальберт Корфанты, возглавивший третье восстание в Верхней Силезии в 1921 году, и Наполеон III, но еще в этот же день Кромвель распустил парламент. У Гитлера всегда было романтическое увлечение фигурой Кромвеля, и этот факт сильно обрадовал его. «А, Кромвель, – сказал он, – это мой человек. Он и Генрих VIII – единственные два положительных деятеля в английской истории».
Мне показалось, что момент подходящий, и я спросил его о том, что беспокоило меня с тех пор, как мы познакомились, о его глупых усиках. Оказалось, во время войны он просто некоторое время не брился и дал им вырасти, но в первый раз, когда я увидел его, эти усы уже были своеобразно подстрижены, образуя нелепое пятно на лице, которое издалека производило впечатление, что он не мыл нос. В качестве примера я привел Ван Дейка, Гольбейна и Рембрандта, чтобы показать ему, что усы должны либо расти, пока растут, либо стричь их надо по длине губ. Я заявил, что если бы он подстриг свои усы таким образом, то выглядел бы гораздо более солидно. На него это не подействовало. «Не беспокойтесь, – заявил он, – я задаю моду. В свое время люди будут с радостью копировать такие усы». И со временем эти усы стали такой же отличительной чертой нацистов, как коричневые рубашки.
Он действительно не заблуждался по поводу своей внешности. Он всегда одевался скромно и неброско и не стремился произвести впечатление исключительно своим внешним видом. Его привлекательность заключалась в его ораторском даре, он знал это и использовал на все сто процентов. Он был Sprachmensch[24] и верил, что сила сказанного слова может помочь преодолеть любые препятствия. Он даже других судил по этим стандартам и никогда не доверял способностям кого бы то ни было, кто не мог убеждать словом, оставляя свое специальное одобрение тем, кто мог держать в повиновении большую аудиторию. Это было одной из основных причин, почему в конце концов он стал полностью доверять Геббельсу, хотя в то время маленький дьявольский доктор еще не появился в поле зрения. Никто из нацистов не был фигурой национального масштаба в 1923 году. Весеннее издание энциклопедии Брокгауза вскользь упоминает Гитлера как Георга Гитлера, а в новостях Times, где он упоминается в связи с Эрхардтом, его имя написали как Гинтлер.
К тому времени я посетил множество его публичных выступлений и начинал понимать их структуру, которая обеспечивала их привлекательность. Первый секрет заключался в подборе слов. У каждого поколения есть свой собственный набор характерных слов и фраз, которые, если можно так выразиться, отмечают на календаре время мыслей и высказываний, принадлежащих этому поколению. Мой отец говорил, как современник Бисмарка, люди моего возраста несли печать времен Вильгельма II, но Гитлер умел создать атмосферу такого случайного окопного товарищества и, не опускаясь до использования просторечной лексики, за исключением особых случаев, умудрялся разговаривать с аудиторией, как свой. Описывая трудности домохозяйки, у которой недостаточно денег, чтобы купить еды для своей семьи на Виктуалиенмаркт, он пользовался точно теми же фразами, которые употребила бы эта домохозяйка, если бы могла сформулировать свои мысли. Если от прослушивания других публичных ораторов создавалось болезненное впечатление, что они снисходят до своей аудитории, то у Гитлера был бесценный дар точно выражать мысли своих слушателей. У него было хорошее чутье, или инстинкт, привлекать женщин в аудитории, которые, несмотря ни на что, были новым фактором в политике 1920-х годов. Много раз я видел, как, стоя в зале, где было множество противников, готовых его прервать или возразить ему, в поиске первых слушателей, на которых молено опереться, он упоминал о нехватке продуктов или домашних проблемах или о здравом женском инстинкте, что рождало первые крики «браво» в толпе. И эти возгласы поддержки приходили от женщин. Как правило, это растапливало лед в аудитории.