Тогда ли он приобрел свои наклонности, из-за которых стал пользоваться дурной славой, – вопрос открытый. Безусловно, в войну он, как и нормальные мужчины, интересовался женщинами, а некоторые говорят, что он стал гомосексуалистом после двух лет изгнания, проведенных в Боливии, в конце двадцатых годов. Но если Гитлер и не был тогда явным извращенцем, вокруг него такими были очень многие. Гайнс и еще пара лидеров патриотических организаций получили известность из-за пристрастий такого рода. И когда я вспоминаю свои ранние контакты с нацистским рекрутером, то понимаю, что вокруг Гитлера было слишком много людей такого склада.
Частью его смутного сексуального облика, который только начинал интересовать меня, было то, что, мягко говоря, он не испытывал явного отвращения к гомосексуалистам. Думаю, верно, что в любом подобном мужском движении, где во главе стоит один мужчина, непременно найдутся неявные сексуальные извращенцы. Такие обожатели мужчин всегда притягиваются друг к другу, и, благодаря тесной связи внутри группы и взаимной поддержке, им, как правило, удается занять некоторые ключевые посты. Но балты и пруссаки, которые составляли большую часть этих организаций, казалось, не разделяли моих опасений. «Не волнуйтесь, эти люди будут драться как львы против большевиков. Они будут как спартанцы древности, – говорили они. – Когда они попадают на фронт к врагу, для них это становится своего рода Liebestod[25]». Гитлер всегда уклонялся от этой темы. «Мои самые приверженные последователи не должны быть женатыми мужчинами с женами и детьми, – заявлял он. – Люди, связанные семейными узами, не годятся для уличной борьбы».
Именно в компании Рема я снова увидел Генриха Гиммлера, однако их связь была не той, о которой вы могли подумать. Школьный подхалим стал своего рода адъютантом, который занимался административными вопросами в «Рейхскригсфлагге», пока Рем исполнял свои военные обязанности. У него было бледное, круглое, бесстрастное лицо, почти как у монгола, и выглядел он совершенно безобидно. Никогда в те годы я не слышал, чтобы он поддерживал расистские теории, хотя впоследствии Гиммлер стал одним из самых ярых их поклонников. В то время когда я потерял его из виду, он учился на хирурга-ветеринара, кажется в Вайгенштефане, но, думаю, так и не закончил обучение. Возможно, это было лишь одним из этапов обучения на сельскохозяйственного управляющего, но, как мне кажется, имея дело с беззащитными животными, он приобрел равнодушие к страданиям, которое потом стало одной из самых пугающих его черт. Тем не менее у нас было общее баварское прошлое, кроме того, я учился у его отца, что вместе добавило немного теплоты в наше знакомство. Он всегда относился ко мне вежливо и приветливо, даже по-дружески.
После прихода нацистов к власти это оказалось полезным. Когда Розенберг и его клика сформулировали свои идеи относительно крестового похода против России, я иногда вспоминал в мыслях отца Гиммлера. В свое время отец Гиммлера предпринял выдающееся путешествие на санях через Россию до Новой Земли, и он никогда не смог забыть своих впечатлений от ее бескрайних просторов. В школе он часто рисовал мелом карту на доске и доказывал невозможность завоевания России с запада. «Россия – это открытый треугольник, – говорил он. – Кто бы ни пытался напасть на нее с запада, сумеет захватить лишь огромные снежные пустоши и неизбежно повторит печальную судьбу Наполеона». Я помню его доводы и рисунки абсолютно четко и иногда цитировал его, пытаясь опровергнуть доводы Розенберга и компании. Но приятели его сына полагали, что им лучше знать!
Чтобы развеяться от этой атмосферы постоянного противостояния, Гитлер часто ходил в кино по вечерам, это был его способ расслабиться, которым он пользовался многие годы, даже когда уже стал канцлером. На самом деле я знаю, что иногда он даже откладывал серьезные совещания, для того чтобы посмотреть фильм. Одним из популярных фильмов того времени был «Король Фридрих» в двух сериях, с Отто Гебуром в роли Фридриха Великого. Я посмотрел первую серию годом раньше в Гармише с Рудольфом Коммером, а вторая серия шла много недель весной 1923 года в кинотеатре на площади у Зендингерских ворот. Мы с женой взяли с собой Гитлера на сеанс. Он был крайне впечатлен, но, как и следовало ожидать, больше всего ему понравилась сцена, в которой старый король в исполнении Альберта Штейнрука угрожал обезглавить наследного принца. «Это лучшая часть фильма, – напыщенно произнес Гитлер, – классический пример дисциплины, когда отец готов приговорить своего собственного сына к смерти. Великие дела требуют жестких мер». Потом мы перешли к разговору о движении сопротивления в Руре во время французской оккупации, и я привел ему в качестве исторической параллели русское сопротивление Наполеону. Внезапно Гитлер взорвался: «Ханфштангль, я говорю вам, что только партизанские действия будут эффективны. Если бы русские хоть сколько-нибудь сомневались в 1812 году, Наполеон никогда не был бы побежден, а Ростопчин никогда не осмелился бы сжечь Москву. Какое значение имеет, что пара десятков наших рурских городов превратятся в пепел? Сто тысяч погибших ничего не значат, если они сложили головы во имя будущего Германии». Меня как громом поразило, мы шли по открытой улице и как раз проходили мимо монумента Шиллеру. Я смог только пожать плечами и сказать, что Ростопчин – это плохой пример, потому что у нас в Германии нет самого главного стратегического элемента той войны – бескрайней территории России. Тогда еще нельзя было предугадать, что этот пироманьяк в душе Гитлера вырастет в законченного нигилиста, готового увидеть Германию превращенной в пыль и пепел.
Я был не единственным, кого волновали эти внезапные взрывы Гитлера. Дитрих Экарт был обеспокоен так же, как и я, и приходил в отчаяние от того, какое влияние на Гитлера приобретали идеи Розенберга. Я всегда был большим поклонником Экарта, этого человека-медведя с бесовщинкой в глазах и изысканным чувством юмора. Но как-то я встретил Дитриха в Beobachter и обнаружил его буквально в слезах. «Ханфштангль, – простонал он, – если бы я только знал, что делаю, когда принимал в партию Розенберга и позволил ему стать редактором здесь, с его неистовым антибольшевизмом и антисемитизмом. Он не понимает Германию, и я сильно подозреваю, что он также не понимает и Россию. И это его имя на первой странице. Он выставит нас на посмешище, если все будет продолжаться в том же духе». Я задумался о замечании Рудольфа Коммера об антисемитской идеологии, которую могут создать еврейские или полуеврейские фанатики. Розенберг внешне явно походил на еврея, хотя яростно открещивался, если кто-либо спрашивал о его происхождении. Вместе с тем я часто видел его сидящим в кафе на углу Бринштрассе или Аугустенштрассе с венгерским евреем Холоши, который был одним из главных его помощников. Этот человек называл себя голландцем в Германии и был еще одним еврейским антисемитом. В дальнейшем Розенберг стал близким другом Штеффи Бернхард, дочери редактора Vossische Zeitung, но это не мешало ему беспрерывно выдумывать новые пропагандистские лозунги, которыми позже нацисты оправдывали свои самые ужасные злодеяния. Я сомневался и в арийском происхождении многих других нацистов. Штрассер и Штрайхер казались евреями, так же как и некоторые члены партии, вступившие в нее позднее, вроде Лея. Франк и даже Геббельс тоже с трудом доказывали свое чистокровное происхождение.
Экарт не стеснялся говорить то, что было у него на уме. Однажды после обеда наша компания шла через Макс-Йозеф-плац, направляясь на квартиру Гитлера, а мы вместе с Экартом шли немного впереди всех остальных. «Я говорю вам, мне надоело до смерти надоело это игрушечное солдафонское окружение Гитлера, – прорычал он. – Бог видит, что евреи в Берлине ведут себя отвратительно, а большевики, они еще хуже, но нельзя же закладывать фундамент партии только на предрассудках. Я писатель и поэт, и я больше не могу идти с ним одной дорогой». Гитлер был всего в паре метров позади и, должно быть, услышал, о чем тот говорил, но не подал виду и ничего не сказал.
В то время я все больше начал беспокоиться по поводу антирелигиозных выпадов Розенберга, тем более что дело происходило в католической Баварии. Мне казалось, это граничит с самоубийством – так лезть из кожи вон, стараясь оскорбить большую часть населения. Однажды я отвел Гитлера в сторону и попытался объяснить ему эту опасность, пользуясь его же словами. Я где-то наткнулся на соответствующие цифры и сказал, что больше 50 процентов награжденных Железным крестом были католиками, хотя католики и составляли только треть всего населения Германии. «Эти люди хорошие солдаты и настоящие патриоты, – настаивал я. – Именно те люди, поддержка которых нам так нужна». Я как-то случайно встретил бенедиктинского аббата по имени Альбан Шахляйтер. Я сел рядом с ним в трамвае и нечаянно ткнул острым концом своего зонта его ногу. Он сказал, что все в порядке, а когда я узнал, что он родом из Байройта, мы прекрасно поладили друг с другом. Он был выдворен из Чехословакии и, хотя отчасти поддерживал политическую линию Гитлера, горько сожалел об отрицании партией Церкви. Я встретил его сновав доме моей сестры Эрны, и мы решили как-нибудь поужинать вместе с Гитлером. Они вполне поладили друг с другом, и Гитлер сидел, слушал и утвердительно кивал головой, и казалось, что аргументы аббата произвели на него впечатление. Я был рад и убежден, что мне удалось оказать на него нужное воздействие, но их взаимоотношения были недолгими.
В некотором смысле я сам был причиной разрыва их отношений, что стало своего рода побочным результатом расстрела Лео Шлагетера. Французы казнили Шлагетера в Дюссельдорфе 26 мая за саботаж. Нацисты провозгласили его своим и сделали одной из самых значительных фигур в своем пантеоне, однако я сомневаюсь, состоял ли он когда-либо в партии. Эта новость настигла меня в Уффинге на озере Штаффель, где я как раз купил себе дом, поскольку оказалось, что найти что-либо подходящее вместо нашей трехкомнатной квартиры в Мюнхене невозможно. Газеты были полны материалов о Шлагетере, и многие патриотические организации планировали организовать массовую демонстрацию в его память на Кенигплац в Мюнхене первого июня, насколько помню, это был понедельник. Родители Шлагетера были набожными католиками, и мне казалось, что для Гитлера крайне важно принять участие в