Гитлер никогда в разговорах со мной не упоминал об этой встрече. Зельхов записал подробности происходившего той ночью в своем дневнике, и эти свидетельства неопровержимы. Самым удивительным является то, что Гитлер имел настолько сильное влияние на Лоссова и его окружение, что Окснер мог допустить такое вопиющее нарушение военной дисциплины.
Такая ситуация конфликта лояльностей была как будто на заказ создана для Гитлера. Рейхсвер в прошлом благосклонно относился к нацистам, и, хотя эта поддержка несколько ослабела, ее можно было завоевать снова. Сепаратисты были соперниками, но ненависть к берлинскому правительству делала их потенциальными союзниками. Правильные действия могли объединить все группы в единый фронт. Нацисты завоевывали поддержку во многих слоях общества, и Гитлер чувствовал, что требовалась лишь какая-то общая демонстрация, которая позволила бы прояснить ситуацию. У него были могущественные союзники, и он мог позволить себе некоторые опасные вольности. Франц Гюртнер, министр юстиции Баварии, уже был тайным сторонником Гитлера, и благожелательная поддержка начальника полиции Пехнера и его главного помощника Вильгельма Фрика позволила ему избежать опасных обвинений в нарушении общественного спокойствия со стороны министра внутренних дел Баварии Швейера.
Гитлер продолжал непрерывную череду встреч и переговоров с Лоссовом, Пехнером, Ремом и Шойбнером-Рихтером, еще одним прибалтом и близким другом Розенберга, который был тесно связан с Людендорфом. Макс Эрвин Шойбнер-Рихтер был русским агентом в Константинополе во время войны, перешел на сторону Германии и занял место в одной из организаций правых радикалов в Мюнхене в качестве посланника белой русской и украинской эмиграции. Частью своего влияния он обязан тому, что уговорил великую герцогиню Кобургскую, родственницу российской царской семьи, проводить через него денежную помощь для патриотических организаций. Он был еще одним пропагандистом «удара в спину», видя в поражении Германии только потерю ресурсов и сдачу на внутреннем фронте, что, по его мнению, можно было обратить в свою пользу, захватив контроль над зерновыми ресурсами Украины и Белоруссии.
Гитлеру же было все равно, какую форму принимает противостояние с Берлином, пока оно оставалось противостоянием. Если бы ситуация благоприятствовала, он, возможно, поддержал бы сепаратистский путч, а затем организовал бы контрпутч под старыми имперскими знаменами, которым бы он руководил с позиций национал-социалистов. Я часто сопровождал его в бесконечных поездках по Мюнхену и помню одну его фразу, которую он постоянно повторял: «Wir müssen die Leute hineinkompromittieren – Мы должны скомпрометировать этих людей, чтобы они пошли вместе с нами», – что было вполне в духе шантажистских методов, которые впоследствии выработались у нацистов.
Ключом к ситуации была позиция Лоссова и рейхсвера. Гитлер понимал, что все офицеры страстно желали покончить с унижением послевоенных лет, когда их медали и погоны срывали коммунистические толпы. Хотя их героем оставался Людендорф, они признавали Гитлера в качестве своего политического deus ex machina[26] и многие из них тайно его поддерживали. Даже учащиеся пехотной кадетской школы были затронуты общей атмосферой и стали с полным презрением относиться к властям в Берлине. Один из них, кажется, это был молодой Зиландер родом из одной из самых уважаемых мюнхенских семей, ходил с перевернутой кокардой на фуражке, что означало известную форму для указания знаменитой фразы из гетевского «Геца фон Берлихингена»: «Leck mich am А…»[27] Другим популярным способом выразить это оскорбление было приклеивание почтовой марки с президентом Эбертом вверх ногами.
Иногда я просто восхищался нахальством Гитлера. Однажды он собрал небольшой митинг на улице рядом с офисом Beobachter с охраной из СА, когда пара конных полицейских попыталась разогнать толпу. Они действительно готовы были это сделать, но Гитлер набросился на них со всей силой своего канцелярского языка и спросил, что те имели в виду, когда подняли сабли против его друзей. Неужели они не понимают, что у них есть эти сабли только потому, что такие люди, как Гитлер и нацисты, борются с коммунистами, которые бы эти сабли отобрали. Он выдал такой поток обвинений и аргументов, что в конце концов полицейские просто сдались и убрались восвояси.
Гитлеровский «двухнедельный марш» приобрел новое значение. Его мысли были полностью поглощены его необходимостью. «Ханфштангль, единственный способ организовать путч – это на выходных, – сказал он мне. – Все чиновники будут дома, а не на работе, и полиция сможет действовать только вполсилы. Это как раз время для удара». Он вкладывал всю свою энергию в борьбу. В какой-то момент он забронировал цирк Крон на целую неделю и выступал там с речью каждый день в обед и вечером. Там он провел одни из лучших своих выступлений, а одно, специально для студентов, вообще было настоящим шедевром.
В последний день, в воскресенье, власти запретили любым группам маршировать с развернутыми флагами и знаменами. По завершении митинга люди из СА прошли на Марсово поле со свернутыми флагами. Но то ли в силу недопонимания, или же из-за сознательного пренебрежения приказом, вторая группа под руководством Брукнера развернула свои флаги и на повороте на Арнульфштрассе наткнулась на мощный полицейский кордон. Там произошла стычка, и, как говорят, один из несших флаг был серьезно ранен в руку полицейской саблей. Что бы ни послужило причиной возмущения в штаб-квартире, Гитлер послал Геринга и меня встретиться с фон Каром и пожаловаться на жестокость сил правопорядка. Кое-как инцидент удалось замять. Ситуация стала такой запутанной, что даже Кар не был готов пойти на прямую конфронтацию с нацистами.
Я сидел в кабинете у Гитлера тем вечером, а он был так обеспокоен, что решил взять с собой Геринга, Ульриха Графа и меня, чтобы совершить рекогносцировку по городу и посмотреть, не произошло ли чего нового. Это было очень на него похоже – его невозможно было удержать от улицы. Мы завершили свой тур в Хофбраухаус около восьми вечера, и Гитлеру пришла мысль, что нужно вывести всех людей на большой задний двор и вместе с ними пройти с маршем протеста, просто для поднятия шума. Любители пива не имели ни малейшего желания участвовать, начали поносить нас на чем свет стоит, а потом принялись забрасывать своими тяжелыми кружками. Одна просвистела около моего носа и разбилась о стену, разбрызгав пиво вокруг. А я даже не пригнулся – это говорит о том, что я был абсолютным новичком в таких делах. Нам пришлось в спешном порядке ретироваться.
Для начала путча было бы достаточно любой причины. В одну неделю, это было где-то в октябре, я нашел Розенберга в приподнятом расположении духа. «Мы собираемся заканчивать с пустыми декламациями». «Зачем, черт возьми?» – спросил я его. Он немного собрался и произнес в своем стиле всеведущего балтийца: «В ближайшие дни откроется новая глава, и мы должны быть к этому готовы». Я поспрашивал у людей и выяснил, что он состряпал сумасшедший план по захвату принца Руппрехта и его окружения вместе со всем правительством на церемонии открытия монумента Неизвестному солдату напротив военного министерства.
Герману Эссеру и мне удалось это остановить, убедив, что любое покушение на персону Руппрехта неизбежно приведет к тому, что против нас повернутся части рейхсвера. За этим планом также стояли Людендорф и Шойбнер-Рихтер, что хорошо демонстрирует их полную неосведомленность об истинной ситуации в Баварии. Это дало мне шанс подорвать позиции Розенберга и предупредить Гитлера об опасности слишком тесного общения с прибалтийскими заговорщиками. Однако это было не очень удачное время заводить мой любимый разговор. «Америка далеко, – сказал мне Гитлер, – сначала мы должны думать о марше на Берлин. Когда мы разберемся с текущими делами, можно будет осмотреться, и тогда я подыщу Розенбергу другую работу».
Гитлер продолжал безнаказанно поносить центральное правительство в Берлине, и в начале октября фон Зеект приказал Лоссову закрыть Völkischer Beobachter. Под давлением Кара, который, в свою очередь, считал, что ему удастся использовать силы Гитлера – Людендорфа в своих целях, это решение не было реализовано, а когда Лоссов не смог выполнить следующий категорический приказ от 20 октября, он был отстранен от командования. В конфликте интересов он выбрал сторону своих соседей. Вековые традиции когда-то независимой баварской армии оказались сильны, а неприязнь к центральному правительству в Берлине взяла вверх над военной дисциплиной. Вместе с Каром и полковником Зайссером, главой полицейского управления, Лоссов сформировал триумвират для управления Баварией как независимой территорией. Их целью было восстановить монархию Виттельсбахов, а по их плану, как это выяснилось позже, они собирались сначала использовать силы Гитлера и Людендорфа, а потом разбить их. Сцена для следующего акта была подготовлена.
Глава 5Фиаско в Фельдернхалле
План путча. – Пустобрехи в «Союзе борьбы». – Двойная игра в «Бюргерброй». – Kahrfreitag. – Красное вино для Людендорфа. – Стрельба на Резиденцштрассе. – Мой побег в Австрию. – Попытка самоубийства Гитлера
Мюнхен буквально бурлил: заговоры, контрзаговоры, демонстрации и слухи все двадцать дней после провала фон Лоссова с Баварским военным корпусом. Лучшее место для организации мероприятий и слежения за их ходом было в офисе Beobachter. Я проводил там несколько часов ежедневно. Однажды я сидел с Розенбергом в его кабинете около полудня 8 ноября, когда Гитлер сказал нам, что он решил устроить путч.
Розенберг был жутко непривлекательным человеком. Он совсем недавно женился, но его коллеги по газете рассказывали бесчисленные истории о его ужасной сексуальной жизни, которые обычно включали беспорядочные сношения с полудюжиной мужчин и женщин одновременно где-нибудь в грязной квартире в трущобах. Должно быть, в нем играла татарская кровь. В одежде его вкус соперничал со вкусом осла уличного торговца, и в тот день, помню, он надел фиолетовую рубашку, алый галстук, коричневый плащ и голубой костюм. У него была какая-то теория, по которой стирка рубашек представляла собой напрасную трату денег, и обычно он выкидывал их, когда они становились непригодными для ношения даже по его стандартам.