Я замыкал процессию с американской журналисткой, и, когда другие уже вошли, входная дверь захлопнулась прямо перед нами. Я стоял снаружи и, чувствуя себя крайне глупо, ругался с полицией. «Эта дама представляет американскую газету, – гневно сказал я. – Герр фон Кар произносит там важную речь, и случится первоклассный скандал, если зарубежным репортерам запретят там присутствовать». Помогло нам то, что моя спутница курила американские сигареты, крайне редкий и роскошный запах в нищей Германии, и это убедило полицию в истинности моих слов. Нас провели внутрь, где мы столкнулись с одним из телохранителей Гитлера, которого тот послал выяснить, куда мы запропали.
Входной коридор был абсолютно пуст, за исключением огромной кучи цилиндров, шинелей и сабель в гардеробе. Было очевидно, что здесь собралась элита всего Мюнхена. Я заметил, что Гитлер тихо занял свое место рядом с одной колонной, примерно в двадцати пяти метрах от сцены. Никто не обратил на нас внимания, и мы просто стояли там с невинным видом примерно двадцать минут. Гитлер, все еще одетый в свой плащ, сидел, тихо переговариваясь с Аманном, покусывая ноготь и иногда оглядываясь по сторонам и на сцену, где сидели фон Кар, фон Лоссов и фон Зейссер.
Кар был на ногах и монотонно бубнил какую-то невнятную и скучную речь. Я подумал, что ждать довольно скучно и поэтому не обязательно заставлять себя мучиться от жажды. Так что я вышел в буфет и взял там три литровых кувшина пива. Помню, каждый из них стоил миллиард марок. Я сделал хороший глоток из своего кувшина и передал остальные нашей группе, где Гитлер задумчиво приложился к одному. Я подумал, что нет никакого смысла просто стоять там, а в Мюнхене никто никогда не заподозрит человека, у которого нос в пивной пене, в каких-либо тайных намерениях.
Ожидание казалось бесконечным. Кар все еще бубнил, и я мог внимательно осмотреться по сторонам. Там были все, это совершенно точно: кабинет министров баварской провинции, общественные лидеры, редакторы газет и офицеры. Невдалеке я заметил адмирала Пауля фон Гинца, который до войны служил немецким послом в Мексике, а теперь жил в Зальцбурге. Говорили, что там он выступает в роли посредника в переговорах с Отто Габсбургским. Значит, подумал я, они в этом тоже участвуют со своими планами по созданию католической Дунайской конфедерации!
От болтовни Кара всех клонило в сон. Он только произнес «А теперь я перехожу к заключительной части», что, как я понимаю, должно было отмечать кульминацию его речи, когда двери позади нас, через которые мы прошли внутрь, распахнулись, и внутрь ворвался Геринг, выглядевший как Валленштайн на марше, звеня всеми своими орденами, а вместе с ним примерно двадцать пять «коричневых рубашек» с пистолетами и пулеметами. Что за шум поднялся! Все произошло мгновенно. Гитлер стал прокладывать себе путь к сцене, а мы бросились за ним. Столы с пивными кружками оказались перевернуты. Я видел Вуцгофера, одного из членов баварского кабинета правительства, который заполз под стол в поисках укрытия. По пути мы прошли мимо майора Мукселя, одного из начальников разведки в штабе армии, который начал вытаскивать пистолет, увидев приближающегося Гитлера, но его накрыли телохранители, и стрельбы не случилось. Хорошо помню, что я думал в тот момент: если бы мне пришлось выхватывать свое оружие, я, наверное, мог покалечить самого себя.
Гитлер взобрался на стул и разрядил обойму в потолок. Обычно говорят, что он сделал так для того, чтобы устрашить и подчинить собравшихся, но, клянусь, это было сделано лишь для того, чтобы разбудить присутствующих. Речь Кара была настолько нудной, что по крайней мере треть собравшихся практически уснула. Я сам почти задремал, стоя на ногах. Как бы то ни было, оказавшись наконец в своей стихии, Гитлер экспромтом прокричал воззвание: «Националистическая революция свершилась. Рейхсвер с нами. Наш флаг развевается над казармами…»
Случайно я поймал взгляд Лоссова, брошенный на Гитлера. Его лицо с моноклем, украшенное сабельными шрамами, выражало такое неприкрытое презрение, что я понял: ему больше нельзя доверять в нашем деле. Я повернулся к Герингу и сказал: «Герман, действуй осторожно. Лоссов обманет нас». «Откуда ты знаешь?» – спросил Геринг. «Одного взгляда на его лицо достаточно», – ответил я. Я чувствовал, что назревают неприятности. Гитлер и Лоссов были повязаны друг с другом, как воры, уже много недель, но я знал, что командир армии не давал каких-либо обещаний о помощи. Он так и не смог свыкнуться с мыслью о том, что он был аристократом и генералом, а Гитлер – простым бывшим капралом. В то время в Германии не было места для человека, который бы добился всего сам, и Гитлер боролся с таким отношением многие годы.
Гитлер пригласил Кара и компанию пройти с ним в одну из боковых комнат, чтобы обсудить планы. Там к ним присоединились Шойбнер-Рихтер и Людендорф, выглядевшие совершенно потрясающе в своей форме со всеми знаками отличия. После безрезультатного совещания Гитлер вернулся в зал один и разразился жуткой речью. «Пришло время покарать грешников с их Вавилонской башней в Берлине» – и так далее. Он объявил, что вступил в коалицию с правящим триумвиратом, но аккуратно умолчал, что те явно отнеслись к этому крайне холодно, и вскоре аудитория горела энтузиазмом. Возможно, частично это было связано с тем, что в своем возбуждении он говорил о «Его Величестве наследном принце Баварском». Или же сделал он это сознательно, чтобы привлечь людей на свою сторону, создав впечатление, будто поддерживает восстановление монархии Виттельсбахов. В любом случае это сработало. Он вернулся, чтобы сообщить своим вынужденным союзникам, что все собрание на его стороне и что можно продолжать действия против Берлина.
Чтобы слова Гитлера достигли такого мгновенного эффекта, они должны были найти благодарного слушателя. Для очень большого числа солидных и уважаемых людей в зале он представлял собой обычного авантюриста. Тем не менее все поддались роскошной картине власти, которую он для них рисовал. Со времен Бисмарка, основавшего второй немецкий рейх, Бавария была всего лишь провинциальным вассалом, теперь же для Мюнхена появлялась возможность принять лидерство в Германии, отобрав его у презираемых пруссаков в Берлине. В зале было много женщин, изысканных местных матрон в тяжелых, провинциального вида мехах, которые аплодировали громче всех. Еще один пример того, как женщины могу реагировать на неприкрытое нахальство.
В главном зале люди СА полностью контролировали обстановку. Все полицейские исчезли, и это на самом деле была главная услуга со стороны Пехнера, который до сих пор имел достаточное влияние на Фрика в полицейском департаменте, чтобы заставить его приказать своим людям не вмешиваться. Геринг запрыгнул на сцену и со своим бесподобным отсутствием такта заявил, что лидеры удалились на совещание и все должны оставаться на своих местах. «В любом случае здесь можно пить пиво», – сказал он с явным презрением северного немца по отношению к баварцу, будто предполагая, что, покуда у людей кружки в руках, им больше ничего особо и не требуется.
Примерно в то же время я в свою очередь взобрался на стул с более мирным и до нелепости спокойным объявлением, что представители иностранной прессы должны ко мне присоединиться. Потом я провел импровизированную пресс-конференцию, объяснив, что сформировано новое правительство, что права людей будут соблюдены, собственность перераспределяться не будет, что в стране будут восстановлены порядок и дисциплина и так далее – вещи, в которые я тогда действительно верил. Увидев мою двухметровую фигуру на стуле, к нам подтянулись и несколько моих немецких друзей. Там был фон Боршт, бывший лорд-мэр Мюнхена, доктор Герлих, редактор Münchner Neueste Nachrichten, и другие, которые пришли со своими требованиями. «А, дорогой Ханфштангль, как рад видеть вас здесь, – сказал Боршт, старый друг моего отца. – Вы не можете помочь мне покинуть это место? Нас здесь держат, как заключенных».
Я провел его до главной двери, где дежурил человек из СА, Штрек, который позже стал личным водителем Гитлера. «Никто не выйдет наружу. У меня приказ. Только люди в форме могут командовать здесь, гражданские должны делать то, что им прикажут». Комплекс униформы, подумал я! И с годами он только усугубился. Так что Боршт и я удалились, я взял ему кружку пива из буфета, где, перебросившись парой слов с девочками-официантками, я прошептал на ухо Боршту: «Уходите через кухню». Так он и сделал. Таким же образом я вывел Никербокера и Ларри Рью и Герлиха, который находился в крайне возбужденном состоянии после вечерних событий. «Как прекрасно, Германия опять объединится», – бормотал он. Как только он добрался до расположения своей газеты, сразу же надиктовал огромную статью, прославляющую националистическую революцию, которая вышла на следующий день перед маршем на Фельдернхалле и стала одним из главных доказательств на суде против Гитлера, потому что подробнейшим образом описывала участие в путче Кара и Лоссова.
Спустя примерно полчаса главные конспираторы вернулись в зал. Гитлер снял свой плащ и предстал в приличной, если можно так выразиться, одежде: черный фрак и жилет, но сшитый по баварской провинциальной моде. Вряд ли он мог выглядеть менее похожим на революционера. Он был скорее похож на налогового инспектора в своем лучшем воскресном костюме. Удивительная вещь, он выглядел в этот момент совершенно спокойным. Лишь что-то в его глазах, некоторая сдержанность в поведении заставляли к нему присмотреться. У него все еще было поведение подчиненного, за исключением тех моментов, конечно, когда он начинал говорить, что он перед этим и продемонстрировал. Тогда Гитлер вырастал в сверхчеловека. Это была единственная ситуация, в которой он чувствовал себя полностью в своей тарелке. Представьте разницу между скрипкой Страдивари, лежащей в футляре, – просто несколько кусков дерева и кетгута – и той же скрипкой, на которой играет мастер. Сейчас он был тих и выглядел как немного нервничающий провинциальный жених, которых можно увидеть на сотнях снимков за пыльными окнами салонов баварских деревенских фотографов.