Вскоре они отправили меня обратно в город, чтобы я узнал, что там происходит. Я добрался до Beobachter, когда стало очевидным, что игра закончена. Полиция открыто срывала листовки с призывами к установлению националистического правительства, подписанные Гитлером, Каром, Лоссовом и Зейссером, а части рейхсвера занимали стратегические точки в городе. Не было никаких следов Штрайхера, нацистского лидера из Нюрнберга, которого я видел выступающим с речью перед толпой и раздающим листовки на Фельдернхалле, с Мариенплац исчезли и другие ораторы, хотя там все еще было большое скопление народа. Ситуация казалась безнадежной, и я поторопился домой, чтобы подготовиться к бегству.
Я недолго пробыл там, когда зазвонил телефон. Это была моя сестра Эрна, которая жила в Богенхаузене на другой стороне реки. «Путци, – сказала она, – мне только что звонил Фердинанд Зауэрбрух (знаменитый хирург). Они маршируют в город и уже перешли через мост и находятся в Тале». Они решились освободить Рема, который был осажден в штаб-квартире армии на Людвигштрассе. Большинство подходов было перекрыто рейхсвером, за исключением одного на Резиденцштрассе, узкой улочке, ведущей на Одеонсплац рядом с Фельдернхалле, которая удерживалась жандармами Зейссера, «зеленой полицией», как их называли, под командованием Фрайхера фон Година, приказавшего стрелять по колонне.
Я схватил свою шляпу и практически побежал в стороне Бринштрассе. Я миновал Пинакотеку, когда огромная масса людей вылилась со стороны Одеонсплац. Я увидел одно знакомое лицо, что-то вроде врача первой помощи в одной из бригад СА, который пробирался сквозь толпу в состоянии шока. «Что, черт возьми, случилось?» – спросил я его. «Господи, герр Ханфштангль, это ужасно, – пролепетал он. – Это конец Германии! Рейхсвер открыл огонь из пулеметов на Фельдернхалле. Это было чистым самоубийством. Они все убиты. Людендорф погиб, Гитлер погиб, Геринг погиб…» Небеса, защитите нас, подумал я и помог тому человеку добраться до его квартиры, а затем поспешил домой: собраться и бежать.
Три лидера, конечно, были живы, хотя Геринг был дважды ранен в живот. Благодаря своей военной выучке старые солдаты бросились ничком на землю при звуке пулеметов. Однако Людендорф промаршировал дальше невредимый, а Гитлера увлек за собой на землю погибший Шойбнер-Рихтер, который держал его за руку и при падении вывихнул Гитлеру плечо. Еще пятнадцать человек было убито и множество ранено. Полицейские в основном стреляли по ногам, но именно рикошетящие пули и осколки гранитной брусчатки привели к большому числу опасных ранений. Лидеров и большинство раненых утащили обратно люди из СА, не вступая в дальнейшее противостояние с полицией.
Когда я спешил по Аркисштрассе домой, то увидел открытую машину, спешащую по ней с севера. Она с визгом затормозила, и я увидел сидящих внутри Эссера, Аманна, Дитриха Экарта и Генриха Гоффмана. В гуле взаимных расспросов я рассказал им новости, которые знал, и мы все отправились на квартиру Гоффмана неподалеку, чтобы обсудить наши планы. «У нас только один выход. Мы должны немедленно покинуть Мюнхен, – сказал я. – Через границу, в Зальцбург или Инсбрук, и там уже прикинуть, что мы можем сделать». Мы в спешке попрощались друг с другом и разошлись.
Внезапно мне пришло в голову, что адмирал фон Гинце, которого я хорошо знал, может помочь мне уехать из города. В любой момент меня могла забрать полиция. Меня легко было узнать со стороны, а теперь я был хорошо известен из-за тесной связи с Гитлером. Тем не менее я решил быстро заскочить в отель «Ляйнфельдер», где жил адмирал. «У вас есть паспорт?» – спросил меня Гинце. Мне пришлось признаться, что нет, – это еще раз показывает, как плохо мы были организованы. «Боже мой, даже у меня есть три», – сказал он мне. Тем не менее он дал мне пару удостоверений, и тем же вечером я был в Розенхайме на австрийской границе. Там секретарь одного врача помог мне незаконно перейти границу, и следующей ночью я был в Куфштайне, где жила небольшая группа из четырнадцати железнодорожников, входивших в нацистскую партию. Одна из тех семей с чешской фамилией держала небольшой цветочный магазин, и я провел ночь на черепичном полу под кадкой с хризантемами. Думаю, это можно назвать моим первым политическим погребением.
Последним местом, куда мне пришло бы в голову поехать, был мой дом в Уффинге, где меня бы точно искали и арестовали. К моему удивлению, я узнал, что Гитлер избрал именно его в качестве своего укрытия. Конрад Хайден представил абсолютно ложную версию того эпизода, где он утверждает, что в то время там находилась моя сестра и что Гитлер провел следующие двое суток в ее постели. Ничего не может быть более далекого от правды. Моя сестра Эрна осталась в Мюнхене, и, хотя по семейным причинам дом в Уффинге был зарегистрирован на ее имя, там проживали только моя жена, которая была на первом месяце беременности нашей дочерью, Эгон и служанка. Гитлер, безусловно, питал одну из своих безрезультатных страстей к Хелене, но она относилась к этой его увлеченности так, как доктор относится к пациенту.
Вечером в день путча в дверь дома в Уффинге постучали: на пороге стояли Гитлер, доктор Вальтер Шульц, врач одного из батальонов СА, и еще пара других людей. Вывихнутое плечо Гитлера было подвязано, и он испытывал сильную боль. На самом деле плечо ему не вправили, пока он не оказался в ландсбергской тюрьме три или четыре дня спустя, и понадобится гораздо более талантливый писатель, чем Хайден, чтобы объяснить, каким образом человек с вывихнутым плечом может провести два дня, как Тангейзер в «Венериной пещере».
Гитлер спросил, может ли он остаться на ночь. Моя жена была в полном неведении относительно последних событий и впустила его, а остальные ушли. Она выделила ему небольшую спальню на чердаке, которую я забил своими книгами, а она спала внизу с Эгоном и горничной. Гитлер был абсолютно подавлен и не мог связно говорить, но моя жена смогла по частям собрать картину того, что произошло. Больше всего Гитлера терзала мысль, что его телохранитель, Граф, бросившийся вперед него и Людендорфа, когда полиция открыла огонь, был мертв. На самом деле его серьезно ранили, но он смог выкарабкаться. Позже, по причинам, которые я так и не смог понять и простить, Гитлер просто чиркнул Графу записку и больше не виделся с ним, а на его место нанял другого, неотесанного детину по имени Юлиус Шауб.
Юлиус Шауб (второй справа), 30 сентября 1938 года
Следующим утром моя жена сказала ему: «Герр Гитлер, ради самого себя вы должны найти другое место, чтобы укрыться. Полиция обязательно заявится сюда, просто для того, чтобы разыскать моего мужа, и вам слишком рискованно здесь оставаться». Это он прекрасно понимал. Он ждал, пока за ним заедет машина Бехштайна, чтобы отвезти его в безопасное место. Так что на некоторое время он остался, проводя большую часть дня на чердаке, где кровать была накрыта двумя английскими дорожными коврами, приобретенными мной в студенческие дни, – их он потом взял с собой в ландсбергскую тюрьму.
Субботним днем появился другой посетитель. Это был «друг» Грайнц, садовник Геринга, по поводу которого я испытывал подозрения. Он попросил поговорить с Гитлером, но, когда моя жена сказала, что его нет у нее дома, ушел и провел ночь в гостинице в Уффинге. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что это он навел полицию на след Гитлера, потому что вечером в воскресенье к дому подъехали два грузовика, полные полицейских в зеленых мундирах. Моя жена поспешила наверх на чердак и обнаружила Гитлера в лихорадке безумия. Он вытащил револьвер здоровой рукой и прокричал: «Это конец. Я никогда не позволю этим свиньям взять меня живым. Я застрелюсь». Так случилось, что я научил свою жену паре приемов дзюдо для выбивания пистолета из рук, которые я знал. Гитлер двигался неуклюже со своим вывихнутым плечом, и ей удалось вырвать у него пистолет и зашвырнуть его в двухсоткилограммовую бочку с мукой, которая стояла у нас на чердаке в качестве запаса на случай дефицита.
Гитлер немного успокоился и в те секунды, что у него оставались, сел и на клочке бумаги быстро набросал политическое завещание. Розенберг назначался лидером партии, Аманн – его представителем, а Герман Эссер и Юлиус Штрайхер – оставшимися членами квадрумвирата. Внизу Гитлер написал: «Ханфштангль будет отвечать за сбор средств для партии». Хотя где, по его мнению, я должен был доставать деньги, осталось для меня загадкой. Кроме того, мне совсем не понравилась компания, в которой я оказался. Там не было никакого упоминания Геринга – начинался долгий период затмения, во время которого Гитлер, все еще страдавший от предательства фон Лоссова, объявил всех представителей офицерского корпуса абсолютно ненадежными людьми.
К этому моменту лейтенант и пара жандармов были у двери. Они только что приехали с фермы моей матери, находившейся неподалеку, где кололи штыками стога сена в поисках Гитлера, и теперь были уверены, что их добыча не ускользнет. Гитлер спустился вниз и не оказал никакого физического сопротивления, однако на пределе своего голоса стал их жутко поносить, обвиняя в нарушении своей присяги, в потворстве разделу Германии и так далее в том же духе. Все это было выше понимания полиции, верность которой крутилась как флюгер предшествующие три-четыре дня в зависимости от приказа их старших начальников. Так что они принесли свои извинения и вежливо сопроводили его наружу.
Нет сомнений, что Гитлер мог бежать в Австрию, если бы захотел, и, хотя он никогда об этом подробно не рассказывал, вполне можно предположить, что у него были какие-то свои причины не делать этого. Годы спустя во время аншлюса гестапо прямиком направилось в штаб-квартиру полиции в Вене и изъяла там некоторое количество досье. Одно из них, я уверен, было на Гитлера и содержало сведения о его молодых годах в городе, однако каковы были обвинения против него, мы, наверное, никогда не узнаем. А машина Бехштайна в конце концов подъехала к дому в Уффинге. Через полчаса после ареста Гитлера.