Вместе с тем все эти их начинания походили на танец поредевшей осенней листвы, терзаемой порывами ветра. Оставались лишь немногие из старых преданных сторонников. Геринг все еще был в изгнании в Швеции. Рем, чьи энергичные действия по реорганизации «Союза борьбы» и СА, пока Гитлер находился в заключении, рассматривались как возможные причины затягивания освобождения Гитлера, оказался в немилости. Эта его ошибка, которую он повторил позже, состояла в желании иметь слишком большую независимость. Она привела к разрыву отношений, и в конце апреля он ушел со всех своих постов. Штрассер отдалился и перенес свою деятельность в Берлин, Рурскую долину и Саксонию, оплоты коммунистов, действуя практически автономно. От Людендорфа избавились. Гитлер намеренно допустил создание коалиции с радикальными правыми, чтобы, когда она распадется, выстроить нацистскую партию полностью под своим контролем. В результате наступил явный период затишья.
Я был крайне разочарован тем, какой оборот приняли события, и решил заняться личными делами. Мне казалось малоосмысленным продолжать связь с этой дискредитировавшей себя группой политических авантюристов, и я чувствовал, что только фундаментальное расширение взглядов Гитлера может сохранить мою веру в его будущее. Его личные привычки не менялись. Поздним летом 1925 года, с помощью Бехштайна, я полагаю, он приобрел виллу Хаус Вахенфельд в Берхтесгадене, которая и позже с привлечением государственных средств оставалась его частной резиденцией. Именно туда он устроил фрау Раубаль со своей дочерью Гели своей домохозяйкой. Но до этого времени всегда, когда Гитлер бывал в Мюнхене, его обычно можно было застать в узкой компании в кафе «Хек» на Галериштрассе, которое стало постоянным местом встреч после освобождения из Ландсберга. В хорошую погоду они обычно встречались в Хофгартене.
Я продолжал довольно часто присоединяться к нему там, в последней попытке избавить от пагубного влияния вульгарного окружения. Хотя, честно говоря, там была пара исключений. Карл Антон Райхель, эксперт в области искусства, был образованным человеком, еще одним завсегдатаем был отец Бернард Штенфль, который в свое время работал редактором небольшой антисемитской газеты под названием Miesbacher Anzeiger и помогал редактировать «Мою борьбу». Кроме этих двух, все остальные на тех тайных вечерях принадлежали к тому сорту людей, которые теряют свой путь после любой войны и начинают вести скромную жизнь, продавая страховки или что-то в этом роде.
Если кто-либо хотел сколько-нибудь обстоятельно поговорить с ним, успех этого зависел от его настроения или компании. Тупоголовые провинциалы, остававшиеся ему верными, противились моему присутствию, как и присутствию любого другого человека, который мог бы оказать на Гитлера какое-либо влияние, отличное от их собственного. Некоторое время я пытался заинтересовать его мыслью изучить английский язык. Я думал, что если бы он читал британские и американские газеты сам, то мог хотя бы осознать, что за границами Германии существует и живет своей жизнью другой мир. «Дайте мне два дня в неделю, герр Гитлер, – говорил я ему, – и через три-четыре месяца вы будете знать, с чего можно начинать». Он отнесся к этой затее, с одной стороны, с недоверчивостью, с другой – с воодушевлением, но так и не решился. Как и у большинства невежественных людей, у него был комплекс, когда человек считает, что ему не нужно учиться чему-либо.
Я пытался объяснить ему, что существует более одного взгляда на проблему, и, чтобы проиллюстрировать это, описывал рабочие привычки таких классических художников, как Альбрехт Дюрер и Вермеер. У них позади мольберта стояло зеркало, и время от времени они могли повернуться и увидеть в отражении всю картину целиком, чтобы одним взглядом окинуть все рисуемые детали. «Вы должны смотреть на проблему с разных сторон, – говорил я ему. – Нельзя сформировать правильное мировоззрение, не увидев весь мир. Почему бы вам не воспользоваться этим затишьем, чтобы попутешествовать по миру. Вы увидите проблемы Германии совершенно в новом свете». – «Um Gotteswillen[31], Ханфштангль, откуда же я возьму время?» – «Вы забываете, герр Гитлер, что мир становится меньше с каждым днем. Три или четыре месяца, максимум полгода, и вы сможете увидеть Америку, Японию, Индию, даже если вы проведете пару недель во Франции и Англии, то сможете увидеть, насколько малую часть земного шара занимает Европа, не говоря уже о самой Германии. Вы откроете для себя новую Германию, взглянув на нее со стороны».
«В ваших устах это звучит так просто, – ответил он. – Но что произойдет с движением, если я так сделаю? Все пошло прахом за то время, что я провел в заключении, и теперь нужно все строить заново». «Может быть, и так, – сказал я, – но вы не сделаете этого за одну ночь. Кроме того, не забывайте, что могли легко провести еще пару лет в Ландсберге, и это время нужно считать подарком провидения. Ничего особенного не произойдет, пока вы будете в отъезде. Германия не убежит от вас, а вы вернетесь полным новых планов на будущее».
«Какие у вас любопытные идеи, – ответил он слегка заинтересованно. – А где, по-вашему, я провел войну? В конечном счете я сражался за пределами Германии, не нужно это вам объяснять, и я провел месяцы и годы солдатом в Бельгии и Франции». Я чуть не задохнулся: «Но, герр Гитлер, нельзя же судить о стране по впечатлениям солдата. У вас в руках оружие, и население либо пресмыкается перед вами, либо презирает вас. Вы никогда не увидите их истинного лица и не сможете составить правильное представление. Вам нужно встретиться с ними как с равными в мирное время, чтобы узнать их настоящие качества».
«Я знаю их, говорю вам, – продолжил он. – Я видел этих француженок, как они выходили из домов поздно утром в грязных передниках и ночных тапочках, чтобы купить хлеба и овощей, даже не умывшись. Они не изменились. Что, по-вашему, я смогу узнать от них? И почему мне стоит учить чей-либо язык? Я слишком взрослый, и мне не интересно, у меня нет времени. И вообще, немецкий – это мой язык, и мне его вполне достаточно. В конце концов, ваши британские друзья тоже отказываются говорить на других языках».
Тем не менее зерно этой идеи было заронено, и он явно размышлял на эту тему, хотя бы только затем, чтобы привести новые контраргументы. Я пытался завести разговор об этом каждый раз, как только получалось. Нет, он, конечно, не мог путешествовать под своим именем. Но я сказал ему, что у меня есть друзья в крупных немецких транспортных компаниях и будет совсем нетрудно организовать его путешествие инкогнито. Я даже предложил поехать вместе с ним, после чего был обвинен в том, что разговариваю как турагент, когда я живописал ему удивительные контрасты Соединенных Штатов, необъятные просторы Тихого океана и очарование Дальнего Востока, которое так хорошо помнил мой отец.
Когда я говорил о Японии, мне показалось, что мои увещевания увенчались успехом, потому что он начал лирические размышления об этой нации воинов с их священными традициями, о единственном истинном союзнике Германии и так далее – весь этот хаусхоферовский бред. Мне стоило прикусить свой язык, но я не мог не начать спорить с ним, напомнив о том, что Германия и Япония являются смертельными врагами в мировой торговле, что японцы сбивают нам цены везде, где это возможно, что они подделывают немецкую марку, чтобы подорвать наши конкурентные возможности, не говоря уже о политических последствиях противостояния Америке.
«Это характерно для вашего буржуазного менталитета, – резко оборвал меня Гитлер. – Вы со своей семьей и связями. Вы обо всем судите с позиций торговли. Вы забываете, что это только материальная сторона вещей и все это можно изменить в один момент с помощью соглашений. Важно, что мы должны мыслить одинаково в терминах политики и мировоззрения. Мы, немцы, привыкли мыслить с военных позиций, и в Японии мы любим именно это отражение наших собственных идей. Кроме того, какую роль может сыграть Америка? Достаточно будет взорвать Панамский канал, и они не смогут что-либо сделать со своим флотом».
«Ну а как же быть с проходом через Панамский канал, пока он действует?» – возразил я, чтобы исправить свою ошибку. Гитлер выдавил улыбку, но дальше мы не продвинулись. В следующие два или три посещения кафе я не смог и слова сказать на эту тему. Снова все внимание отдавалось местной политике, в кафе всегда был постоянный поток политических знакомых, обсуждающих события в баварском парламенте, ситуацию в Северной Германии, статьи в Beobachter, проблемы расширения ее иллюстрированного еженедельного издания и бесконечные личные свары, которыми питался Гитлер. Когда мне снова удалось оказаться с ним с глазу на глаз, он опять изменил свою позицию. «Учтите, я бы действительно хотел это сделать, – признался Гитлер. – Но я просто не могу исчезнуть на столь долгий срок. Хотя я был бы не прочь провести неделю-другую в Англии». Что ж, подумал я, это лучше, чем ничего. Британия – только часть мировых проблем, но, по крайней мере, он увидит что-то еще. Поэтому я попытался вызвать его энтузиазм рассказами о Виндзорском замке, Национальной галерее и парламенте. Гитлера это захватило, и он стал набрасывать на оборотной стороне меню изображение Вестминстерского дворца по памяти. Это был своего рода салонный фокус, который он мог продемонстрировать – рисунок был идеально точен. Это был лишь архитектурный эскиз, но все детали и пропорции были соблюдены, и очевидно, что он узнал о них, читая старые издания шпамеровской или мейеровской энциклопедии, которые я часто видел у него в квартире.
«Конечно, всегда стоит посмотреть Тауэр и Хэмптон-корт, которые остались в том же виде, как их оставил Генрих VIII…» Здесь он по-настоящему разволновался. «Генрих VIII, вот уж действительно был человек. Если бы кто-нибудь так понимал политику, как он, и за границей, и здесь дома. А сколько у него было жен?» «Пять или шесть, кажется», – ответил я, отчаянно пытаясь вспомнить их имена, а потом объяснить, что такая необычная ротация была вызвана в основном стремлением Генриха гарантировать появление наследника и продолжение рода. «Шесть жен, – пробормотал Гитлер. – Неплохо, даже если выбросить из головы эти казни. Мы должны сходить в Тауэр, чтобы посмотреть, где их казнили. Я и правда должен уехать. Это действительно стоит того, чтобы увидеть». Это все, что осталось от моих планов о путешествии по миру. Он желал увидеть эшафот лондонского Тауэра. Его явно привлекала успешная беспощадность этого британского монарха, который боролся с папой, укреплял свою власть и возвысил династию Тюдоров.