По-моему, это было очень весомой рекомендацией, так что, когда, снова оказавшись в Берлине, Никербокер попросил меня устроить интервью со Штрассером, я это сделал. Это оказалось ужасным позором. Никербокер достал книгу по экономике, опубликованную под именем Штрассера, тщательно ее прочел и обнаружил там целый список противоречий, которые и захотел обсудить со Штрассером. После часа такого перекрестного допроса уже второй носовой платок Штрассера был насквозь мокрым от пота, а он сам мог только огрызаться на вопросы Никербокера: «Если вы прочитаете книгу снова, вы поймете, что я имел в виду». Как только Никербокер ушел, он налетел на меня в ярости и сказал, что если я еще когда-либо приведу кого-нибудь вроде него, то он вышвырнет этого человека вон. Только позже один из служащих в его окружении рассказал мне, что эта книга была написана одним из подчиненных Штрассера и он сам знал о ней меньше, чем Никербокер.
Первый раз подозрения о возможной измене Штрассера заронил во мне Сефтон Делмер. Когда мы разговаривали с ним по телефону, то часто переводили имена на английский язык. «Хемпсток[43], – сказал Делмер, – скажите своему боссу, что мистер Стритер [Штрассер[44]] встречался с мистером Крипером [Шляйхером[45]]». Я спустился вниз в офис Гитлера в Коричневом доме, чтобы сообщить новость. Он просто хмуро что-то пробурчал, что было очень плохим знаком. Много лет спустя я услышал от нашего друга доктора Мартина, частного банкира в Мюнхене, штрассеровскую историю его окончательного разрыва с Гитлером. Ссора произошла 8 декабря 1932 года в отеле «Кайзерхоф» в Берлине. Не нужно говорить, что Геббельс был там и принял сторону Гитлера.
Весь предыдущий год Штрассер поддерживал мнение, что единственный выход из хаоса в Германии – вхождение нацистов в правительство в составе нормальной коалиции. Он знал об антипатии Гинденбурга и Шляйхера к Гитлеру, особенно после случая с телеграммой Потемпа, в которой Гитлер одобрял убийство шахтера-коммуниста пятью нацистскими бандитами. В результате Штрассер был готов работать под началом Шляйхера в качестве вице-канцлера и оставить лидерство в партии Гитлеру. На встрече в «Кайзерхоф» они могли прийти к соглашению, но на самом деле разрыв между ними только усилился. Гитлер объявил Штрассера предателем и сказал, что единственным выходом для того будет застрелиться. Штрассер пожелал того же Гитлеру.
На следующий день доктор Мартин случайно зашел домой к Штрассеру на Тенгштрассе и узнал все подробности того, что случилось. Он обнаружил Штрассера спокойным и смирившимся, несмотря на горечь его слов: «Доктор Мартин, я человек, помеченный смертью. Мы долгое время не сможем видеться, и я советую вам ради собственного блага не приходить сюда больше. Что бы ни случилось, запомните, что я скажу: с этого момента Германия находится в руках австрийца, который является прирожденным лжецом, бывшего офицера, который является извращенцем, и косолапого урода. И скажу вам, что последний – самый худший из них всех. Это сатана в человеческом обличье».
Примерно в это же время я познакомился с Риббентропом, который очень поздно вошел в верхушку нацистской иерархии. Он был другом графа Хеллдорфа, лидера частей СА в Берлине, расположение которого он снискал, посылая ящики шампанского в тюрьму, когда того временно задержали. Я симпатизировал ему, потому что он производил благоприятное впечатление, говорил на французском и английском и явно был умнее своры полуграмотных головорезов вокруг Гитлера. По крайней мере, он был и продолжал оставаться противовесом Розенбергу в области внешней политики. Первая встреча с ним, четко отложившаяся в моей памяти, произошла в президентском дворце рейхстага, который после июльских выборов занимал Геринг. Гитлер был вместе с Гугенбергом в библиотеке на втором этаже и пытался выбить из него больше денег, но в общем без видимого успеха и пришел полностью истощенный. Он увидел меня и, как обычно, сказал: «Ханфштангль, сыграйте мне что-нибудь», – и я начал с мелодий из «Тоски», которые крутились у меня в голове, хотя мне и пришлось начинать трижды, прежде чем я попал на правильную клавишу. Когда представление окончилось, ко мне подошел Риббентроп и напыщенно сказал: «Ханфштангль, вы помогли фюреру пережить тяжелую минуту».
Верхний этаж отеля «Кайзерхоф» на Вильгельмштрассе был практически полностью занят оперативным штабом нацистов. Не могу сказать, чтобы в связи с этим атмосфера там улучшилась. Когда бы там ни собирались поесть высшие руководители, они вели себя как толпа старых уличных музыкантов. Каждый хвастался своими успехами на недавних собраниях и тем, сколько ему преподнесли букетов цветов, или успехами в борьбе с коммунистическими критиканами. Это было ужасно, будто находишься в артистической комнате концертного зала. Берлин уже стал территорией Геббельса. У него была большая квартира на Рейхсканцлерплац на западе города, и, когда Гитлер вдруг решил, что кухонный персонал в «Кайзерхоф» наполнился агентами коммунистов, которые добавляли яд в его пищу, Магда Геббельс завоевала его сердце, готовя изысканные вегетарианские блюда, которые возили для него в отель в термоконтейнерах.
В это время Геббельс по-настоящему начал усиливать свои позиции. Гитлер часто заезжал к нему и проводил остаток вечера у него дома, а меня обычно тащил с собой для заключительного аккорда на рояле. Мои марши высоко ценились, а у меня появился относительно новый под названием «Deutscher Föhn», который очень нравился Гитлеру. «Вот что будет играть оркестр, когда мы войдем в Берлин», – часто говорил он, а Геббельс ревниво посматривал в мою сторону. Эти мои умения давали мне особый доступ к Гитлеру, который Геббельс терпеть не мог, и он взял за привычку включать все радиоприемники в доме на полную громкость, когда приезжали мы с Гитлером, чтобы я не мог больше с ними соревноваться. Геббельс вскоре нашел даже лучшее решение.
Он записывал некоторые из самых удачных речей Гитлера и ставил их записи. Гитлер разваливался в большом моррисовском кресле, в полудреме внимая этому звуковому отражению самого себя, утопая в нарциссическом любовании своим звуковым представлением. После этого Геббельс обычно ставил одну из записей Вагнера, просто чтобы перехитрить меня: он понимал, что, когда Гитлер слушает мою игру на рояле, это своего рода прелюдия к тому, чтобы выслушать меня, а этого нельзя было допустить любой ценой.
Единственное, что как-то примиряло меня с Геббельсами, был их бессовестный энтузиазм в поиске спутницы для Гитлера. Я полностью поддерживал эту инициативу. Я полагал, что, если бы он смог найти себе другую женщину, это могло бы несколько успокоить его и сделать более коммуникабельным и доступным. Одной из их кандидатур стала бойкая блондинка по имени Гретль Слезак, отец которой, Лео, был знаменитым оперным певцом, и она сама обладала весьма приятным голосом. Она была не слишком молода, примерно 27–28 лет, но была профессиональной инженю и задавала восхитительно глупые вопросы о нацистах и о том, к чему стремится Гитлер, и правда ли, что он отвратительно относится к евреям, и так далее. У нее самой бабушка была еврейкой, так что вопрос этот не был безосновательным. Гитлер реагировал нормально и пропускал мимо ушей ее слова, заявляя, что ей не нужно забивать голову такими вещами, а лучше думать о том, чтобы приятно провести вечер. Геббельсы сами выключили радиоприемники и подтолкнули меня побренчать на пианино. Я себя чувствовал как человек, играющий фоновую музыку в публичном доме. Тем не менее мне казалось, что все это только во благо, и, если бы нам только удалось заинтересовать его, кто знает, что из этого могло получиться.
Гитлер и Гретль вышли в темную гостиную за дверью, и я предположил, что там они предались ласкам, так что я убрал ногу с правой педали фортепьяно и отчаянно молился, чтобы это действительно стало началом прекрасной дружбы. Минут через сорок пять мы все покинули дом Геббельсов. Брукнер с компанией тоже ушли с нами и направились в «Кайзерхоф» (к тому времени был уже примерно час ночи). «Я должен проводить эту молодую даму домой», – заявил Гитлер. Если она сможет сделать из вас подобие нормального человека, подумал я, она окажет нам огромную услугу. Остальные выпили по последнему бокалу в отеле для успокоения совести, что Гитлер остался без охраны, и, когда я отправился в свой номер, совершенно точно только ботинки Гитлера отсутствовали снаружи его двери в коридоре – его номер находился совсем рядом с моим. Ну что ж, подумал я, это действительно благоприятное начало. Думаю, что вернулся он довольно поздно, но по его поведению на следующее утро ничего нельзя было предположить о том, что произошло вечером. Мы продолжали видеть Гретль Слезак, и я довольно близко с ней познакомился. Однажды у нее было доверительное настроение, и я спросил ее, что происходит. Она просто посмотрела в потолок и пожала плечами. Это было все, что мне нужно было знать.
Другой протеже Геббельса стала Лени Рифеншталь. Однажды я встретил ее у них в квартире за ужином. Надо сказать, что они считали свои апартаменты верхом роскоши, но на самом деле она соответствовала вкусам всех этих высших нацистов. Не хочу показаться слишком злобным, но, в конце концов, эти люди пришли из ниоткуда, и те роскошные убранства, которые они только и видели в отелях, где останавливались, они стали считать верхом изысканности и утонченности, не понимая их ужасного китча.
Лени Рифеншталь (1902–2003) – немецкий кинорежиссёр и фотограф, а также актриса и танцовщица. Рифеншталь работала в период национал-социалистического господства в Германии. Её документальные фильмы «Триумф воли» и «Олимпия» сделали её активной пропагандисткой Третьего рейха.
Лени Рифеншталь была очень энергичной и привлекательной женщиной, и ей не потребовалось много усилий, чтобы убедить Геббельсов и Гитлера поехать к ней в студию после ужина. Меня взяли с собой. Студия была полна зеркал и необычных декораций, но, несмотря на это, смотрелась довольно неплохо. Там было пианино, чтобы занять меня, и Геббельсы, которые желали оставить свободным поле действия для Гитлера, стали разговаривать, облокотившись на него. Это создало некоторую изоляцию вокруг Гитлера, что привело его в панику. Краем глаза я видел, как он деланно внимательно изучает названия книг на полках. Рифеншталь явно взялась за него. Каждый раз, когда он выпрямлялся и осматривался вокруг, видел ее танцующей под мою музыку рядом со своим л