Райхенау и рейхсвер не только были шокированы выходками СА, но все больше возмущались попытками Рема включить эти части в состав армии и самому стать министром обороны. Он также совершенно не был впечатлен военными способностями СА. Кто-то сравнивал их с рекрутами 1813 года, борцами за свободу против Наполеона, но Райхенау относился к этому презрительно. «Могу вас уверить, что битвы при Лейпциге и Ватерлоо были выиграны пехотой регулярной прусской армии», – раздраженно бросил он. Я обнаружил, что этот момент можно успешно использовать, и всегда предоставлял Райхенау внутреннюю партийную информацию, которую армия могла использовать с пользой для себя, в ответ он передавал мне собственные отчеты, если с их помощью у меня была возможность как-то повлиять на Гитлера. Я все еще был ближе к нему, чем кто-либо из военных, хотя Гитлер и был раздосадован тем фактом, что я так хорошо знаю генерала. «Удивительное свойство Ханфштангля в том, что кажется, будто у него есть друзья и связи везде», – жаловался он как-то в моем присутствии. Он пришел ниоткуда и никогда не мог этого иметь. Другой подобный случай произошел, когда все мы вместе с Гинденбургом присутствовали на церемонии торжественного открытия мемориала Танненбергу в Восточной Пруссии. Старый джентльмен был очень вежлив со мной и своим глубоким басом говорил о моем двоюродном брате, тезке, которого знал в Потсдаме офицером полка гвардейских гренадеров. Мы стояли, перебирая генеалогические линии несколько минут – к крайней ярости и зависти окружения Гитлера.
Нейрат был еще одним значительным человеком, который в ответ на мои тайные сведения предоставлял свою помощь. Он взял меня с собой на экономическую конференцию в Лондон летом 1933 года и помог с приобретением валюты через министерство иностранных дел для моих визитов в Англию. Должен сказать, что их я осуществлял полностью за свой счет. Я хотел дать Гитлеру реальную картину мнений там и представить аргументы, которые могли по крайней мере заставить его действовать более осторожно в области международной политики. Я даже пытался убедить его организовать обмен визитами глав государств. Я полагал, надо делать все что угодно, чтобы вытащить его за пределы страны и как-то нормализовать его взгляды. Единственным результатом стало то, что Геринг заявил о своем желании получить приглашение первым. Он думал, что если бы его принимал король, то тогда он смог бы добавить в свою коллекцию особые британские знаки отличия.
Не нужно подчеркивать, что влиятельные группы за границей и внутри Германии в то время относились к Гитлеру с явной благожелательностью. Даже Ллойд Джордж, к которому я приезжал, не был исключением. Он дал мне подписанную фотографию, чтобы я вручил ее Гитлеру. На ней значилось: «Канцлеру Гитлеру, в восхищении его смелостью, решимостью и лидерскими качествами». Многие люди готовы были признать новую власть, установившуюся в Германии. В один визит в Берхтесгаден поздним летом мне поручили развлекать промышленника сэра Джона Сиддли и его жену. К тому времени относится мое воспоминание, как они с Герингом сидят на балконе с огромными рисунками и чертежами британского военного самолета, который, они надеялись, купит Германия. Все это, должен сказать, прямо противоречило условиям Версальского договора.
В тот же визит – думаю, это случилось, когда я отправился к Гитлеру за согласием на издание моей книги карикатур – я получил еще один пример того, какое удовольствие получали лидеры партии от жестокости, с которой они захватили власть. Я взял с собой Эгона, тогда он уже был сообразительным двенадцатилетним мальчиком. Он играл в кустах, когда прямо рядом с ним прошли Гитлер и Геринг. «Mein Führer, – говорил Герман, – я принес двадцать два смертных приговора на вашу подпись». Эгон рассказал мне, что они были очень довольны собой, потирали ладони. Совершенно очевидно, что это стало для них обычным делом и они не собирались проявлять никакого милосердия.
Если бы мне нужна была еще одна демонстрация хода их мыслей, то все, что требовалось, – это разговор Гитлера с Геббельсом, подслушанный через открытую дверь в гостиной канцелярии. «Пока старик (Гинденбург) жив, – донесся голос Гитлера, – есть две вещи, которых я не могу касаться: армия и международные отношения». Геббельс тут же предложил ликвидацию: «Что касается этого потсдамского сброда, mein Führer, есть только один способ разобраться с ними – выстроить рядами у стены и скосить из пулеметов». Поэтому, конечно, я сразу пошел к Райхенау и рассказал ему эту историю.
Именно обладание властью сделало из Гитлера непримиримого фанатика. Мне потребовался почти весь 1933 год, чтобы осознать, что в него вселился демон. Даже тогда многие из нас не верили, что точка невозвращения уже пройдена. Мы думали, что силу движения можно сломать, направление изменить и даже повернуть вспять. Когда я видел Нейрата, Шахта, Гюртнера или генерала фон Райхенау, что случалось довольно часто, мы разговаривали на одном языке. Никто из них не был вхож к Гитлеру, что было доступно мне, и, несмотря на мое растущее отвращение, они умоляли меня оставаться там, где я был. Гитлер пока еще не достиг того момента, когда больше не обсуждал дела с людьми, которые пользовались его доверием. Окончательные решения человека в таком положении в критические моменты часто принимаются в считанные минуты, и, если я смогу быть там в такие моменты, всегда есть вероятность, что представляемые мною взгляды могут оказать решающее влияние. Проблемой было то, что голос разума находил все меньше отклика в его душе.
Окончательное осознание, что Гитлер со своим движением обманули не только меня, но и нас всех, пришло во время съезда партии в Нюрнберге, посвященного годовщине прихода к власти. Подготовка была несколько оживлена присутствием впервые в Германии сестер Митфорд, Юнити и Дианы, жены сэра Освальда Мосли[53]. Я уже встречал их в Лондоне в этом году, и они появились в Нюрнберге с рекомендательными письмами, кажется, от молодого Отто фон Бисмарка. Они были очень симпатичными, но использовали горы косметики, что напрямую противоречило новому идеалу немецкой женщины, объявленному нацистами. Они намеревались встретиться с Гитлером, и по пути в отель «Дойчер Хоф», где он остановился, в нашу сторону прохожими было брошено столько откровенных комментариев, что мне пришлось вместе с ними спрятаться за здание. Я вытащил свой большой носовой платок и сказал: «Дорогие мои, это не очень удобно, но, если вы лелеете хоть какую-то надежду увидеть его, вам придется стереть часть макияжа с лиц». Что они и сделали.
Мне было приятно помогать им, так как казалось, что их английское прошлое и связи могут помочь показать Гитлеру мир, отличный от той теплицы, в которой, казалось, он прячется от всего окружающего. Гитлер был в своей комнате. Я передал ему сообщение о нашем визите, разные члены его компании вышли наружу, чтобы прогуляться, с нарочитым безразличием проходили мимо нашего столика, чтобы потом вернуться с докладом. Сестры, по-видимому, не смогли достаточно эффективно использовать мой платок, поскольку в конце концов к нам вышел Гесс, сказавший несколько нелепых фраз о том, как занят фюрер, и на этом наша попытка закончилась. После этого Геринг и Геббельс притворно ужасались моей идее представить двух таких размалеванных девок Гитлеру, хотя на самом деле они жалели, что обратились с просьбой организовать встречу именно ко мне. Когда две девушки вернулись в Германию позже и высказали должное уважение клике Гесса и Розенберга, то их, конечно, приветствовали как бесподобных нордических красавиц. Боюсь, они прислушивались к моим оппонентам в партии гораздо больше, чем ко мне, хотя потом я довольно часто видел Юнити в Мюнхене и даже помог ей найти небольшую виллу рядом с Английским садом, где она сняла квартиру.
Как бы то ни было, я взял их с собой на съезд. Они были впечатлены, и, безусловно, я должен был быть польщен тем, что во время церемонии в честь мучеников партии многочисленные оркестры играли «Похоронный марш», который я сочинил на смерть нашей маленькой дочери Герты. Это действительно звучало очень впечатляюще, и Гитлер поздравил меня. Я бы предпочел поздравить его с последним съездом партии, как считали многие из нас. Так называемые неизменные двадцать пять пунктов программы НСДАП, принятые двенадцать лет назад, провозглашали, что когда власть будет захвачена и объединена страна, то партию можно будет распустить. Гитлер явно давно их не перечитывал. Напротив, темой его речи было «государство – это партия, а партия – это государство». Что ж, о том, как будут развиваться события, мы оказались предупреждены.
Глава 12Цирк в канцелярии
Меттерних без галстука. – Три обеда за день. – Круги вокруг диктатора. – Кинг-Конг и Людвиг II. – Америка из кресла. – Шизопедический фанатик. – Торговец вином – дезертир. – Лояльность Фуше. – Флаг без древка. – Ходатайство у Муссолини
Когда Гитлер поселился в канцелярии рейха, он привел с собой своих дружков-соратников – команду зануд, которые делали мою жизнь кошмаром во время предвыборных путешествий, приведших его к власти: Брукнера, Шауба, Шрека, Гоффмана и Зеппа Дитриха. Слишком тупые, чтобы быть чем-то большим, нежели просто лояльными последователями, и слишком неамбициозные, чтобы представлять какую-либо угрозу, они были его внутренним кругом. Они всегда напоминали мне старую комедию Герхарда Гауптмана «Шлюк и Яу», зарисовку в духе Хогарта о Саксонии XVII века. Герцог охотится, а его компания находит пару бродяг, до смерти пьяных и крепко спящих. Забавы ради они решают взять их обратно в Шлосс и положить в кровать Электору, а когда те проснутся, одурачить их, сказав, что они великий герцог и его управляющий. Комедия основана на том, что те поверили в это. Для меня это была картина, царившая в имперской канцелярии, и не только касательно Шоферишки, как я называл его, но и всех остальных. Никто из близкого круга прихлебателей не пытался быть Меттернихом.