Это привело к моей итальянской поездке. Не буду говорить, что я был совсем не заинтересован. Я надеялся, что если нам удастся показать фильм там, то мы сможем вернуть свои деньги. Я поговорил с Черрути, которые считали, что это может стать прекрасным поводом встретиться с Муссолини и даст мне возможность обсудить гораздо более широкие вопросы. Они вручили мне прекрасное рекомендательное письмо, и я отправился в Рим.
Я рассказал Нейрату о своих планах, и он назвал их прекрасной идеей. Его сын служил секретарем в римском посольстве, где нашим представителем в то время был фон Гассель, женатый на дочери адмирала фон Тирпица, ставший позже более известным как оппонент и жертва Гитлера после путча 20 июля 1944 года. Даже в этот период они дали Муссолини понять, что в Германии есть влиятельные группы, которые недовольны развитием событий. Проблем с получением аудиенции у дуче не возникло.
Тем не менее, когда я вошел в его огромный кабинет в палаццо Венеция, меня приняли отчетливо холодно и официально. Он нисколько не был уверен, что я не приехал от имени Гитлера разузнать обстановку и что Черрути не преувеличили мой независимый статус. Он задал несколько кратких вопросов о Гитлере и, когда я перешел к теме фильма, бесцеремонно сообщил, что если я оставлю копию его помощникам, то он посмотрит его и известит меня о своем решении. В отчаянии я начал что-то плести о том, что пленка находится в плохом состоянии из-за сделанных купюр, некоторые из которых были тайком подменены, и что только немецкий киномеханик, которого я привез с собой, сможет должным образом справиться с фильмом.
Пытаясь найти что-нибудь, что смягчило бы его отношение, я лихорадочно вытащил из своего портфеля книгу карикатур Гитлера, которую брал с собой, и даже копию своей собственной книги «От Мальборо до Мирабо». В конечном счете он уступил и назначил мне время, когда я мог бы показать фильм лично ему на его вилле Торлония. К счастью, картина ему понравилась, он похвалил мою музыку, и я собрался с духом и спросил, могу ли рассчитывать на еще одну аудиенцию с ним для обсуждения более серьезных вопросов. Он согласился.
Этот второй визит состоялся 17 февраля 1934 года. Муссолини был в гораздо более приветливом и доброжелательном настроении. Он встал и предложил мне место по другую сторону своего огромного стола, и когда я присел, то заметил на небольшом столе сбоку баночки с йогуртом и сухарики, которые он ел, борясь с язвой. На какое-то время он наклонил голову, лениво переворачивая страницы книги карикатур Гитлера, и я заметил на его классическом римском черепе цвета кофе с молоком большой карбункул, который всегда тщательно удалялся с его официальных фотографий. Он поднял взгляд: «Вы что-то хотели сказать мне».
Я собрался: «Да, ваше превосходительство, я бы хотел поговорить с вами открыто, как мужчина с мужчиной. Отношения между нашими странами плохие. Мне кажется совершенно неправильным, что между двумя нашими фашистскими государствами существуют такие проблемы. Я очень обеспокоен возможным развитием ситуации и провел много бесед по этому вопросу с итальянским послом в Берлине…» «Я знаю, знаю», – перебил меня Муссолини. «Вы должны понимать, – продолжил я, – что я встречаюсь с вами без ведома или одобрения герра Гитлера. Когда я говорю, что в нацистской партии есть движения, вызывающие беспокойство, это мое личное мнение. У нас слишком много старых членов, которые не смогли понять, что теперь они представляют не только партию, но и Германию тоже. Они полагают, что и за границей могут использовать ту же кавалерийскую тактику, с помощью которой они пришли к власти на родине. Я, например, понял, что герру Гитлеру невозможно объяснить опасность поведения нацистского лидера в Австрии, Габихта…»
Муссолини ударил кулаком по столу и уставился на меня: «Габик!.. Габик!.. Неужели ваши люди не понимают, какая это опасная и безответственная политика?» Я понял, что это трудный вопрос, и вернулся к первоначальной теме разговора: «Ваше превосходительство пришли к власти за два года. Герр Гитлер полностью связан с движением, которое выросло до 2,5 миллиона членов за более чем четырнадцать лет существования. СА нельзя распустить, так как это приведет к увеличению числа безработных, и слишком многие из наших лидеров были конспираторами так долго, что не могут адаптироваться к нормальной жизни».
Муссолини кивнул: «Это я понимаю. Это нелегко. Но герр Гитлер прекрасный организатор и должен укротить фанатиков в своей партии. Нельзя позволить солдатне заниматься международной политикой государства. Государство означает закон и порядок, а там, где есть лидер, должна быть и дисциплина. Всегда есть люди, полезные для проведения революции, но после достижения победы они становятся опасными, и от них необходимо избавляться». Интересно, не о Реме ли он думал?
На своем беглом, но с причудливыми ударениями немецком Муссолини был полностью откровенен и говорил ровно те вещи, которые я хотел услышать. Я решил перейти к существу: «Ваше превосходительство, мне кажется очень важным, чтобы вы встретились с герром Гитлером. Вы оба поклонники Вагнера, и это может стать точкой соприкосновения. Подумайте, как будет выглядеть, если вы пригласите его в палаццо Вендрамин в Венеции, где умер Рихард Вагнер. Ему будет полезен ваш богатый опыт, и он сможет познакомиться с таким нужным взглядом на проблемы Европы, как они видятся из-за пределов Германии». К моему счастью, Муссолини поддержал эту идею, и я взял на себя задачу уговорить Гитлера. Я с трудом верил в свою удачу. Наконец Гитлер сможет услышать от равного себе некоторые факты о жизни, которые он, казалось, еще не был готов принять. Более того, он услышит их на своем родном языке, так как они могут встретиться наедине. Даже необязательно будет использовать переводчика.
Когда я собрался уходить, то спросил Муссолини, не подпишет ли он мне фотографию, на что он с юмором согласился. Тогда я подтолкнул ему и вторую. Он на мгновение заколебался. «А для кого эта?» – спросил он подозрительно. «Будет полезно, если я смогу передать ваши приветствия герру Гитлеру», – сказал я. Он снова пригнулся и написал: «Адольфу Гитлеру – Бенито Муссолини, Рим, февраль 1934». Я снова открыл свой портфель и извлек оттуда копию краткого меморандума, написанного мной, – ни один дипломат не смог бы проработать его с большей тщательностью, чем это сделал я, – в котором содержались предполагаемые приготовления к встрече. «Другую копию я передам герру Гитлеру по возвращении в Берлин», – сказал я. «Когда вы уезжаете?» – спросил Муссолини. «Как можно скорее», – ответил я, настроенный заняться другой половиной проблемы. «Va bene, dottore[56], – отсалютовал мне Муссолини, – передайте фюреру мои наилучшие пожелания».
Я все еще был в состоянии эйфории, когда прибыл в Мюнхен только для того, чтобы рухнуть на грешную землю, когда я ждал такси, чтобы доехать с вокзала домой. Совершенно случайно я наткнулся на двух старых друзей, которые немедленно схватили меня за руку и сказали: «Слава богу, ты вернулся, Путци. Партия пытается захватить немецко-американскую школу в Нимфенбурге. Они хотят из нее сделать гитлеровский колледж лидеров или что-то в этом роде. Бедный доктор Пфайфер не знает, что делать. Ты должен что-нибудь сделать, чтобы помочь ему». Боже мой, подумал я, снова они за свое, теперь хуже, чем прежде. Я пообещал сделать все, что в моих силах, попрощался с друзьями и поймал такси. В результате эту попытку захвата мне удалось предотвратить. Я нашел Нейрата и сказал ему, какие ужасные последствия это будет иметь для германско-американских отношений, и приказ был аннулирован. Директор был бесконечно благодарен. На самом деле из всех людей, которым я помог в те смутные времена, думаю, он единственный, кто не только не забыл об этом, но и отзывался на мои просьбы, когда я был в затруднительном положении. По возвращении в Германию в 1947 году, несмотря на мой разрыв с Гитлером и годы изгнания, велись попытки экспроприировать мой дом в Уффинге согласно законам о денацификации. Только благодаря доктору Пфайферу удалось убедить власти этого не делать.
Как только я вернулся домой, то выяснил, что Гитлер находился в Берлине, и я отправился в столицу следующим утром. Прибыв в рейхсканцелярию, первым человеком, которого я увидел, конечно, был Шауб, грубый и, как всегда, любопытный, с желанием устранить все, что ему пришлось бы не по душе. Он спросил в своем резком баварском стиле, что мне нужно и почему я хочу видеть Гитлера, утверждая, что тот так загружен работой, что мне совершенно невозможно встретиться с ним лично. К счастью, в этот момент открылась дверь и вошел сам Гитлер. Он был в хорошем настроении. «Доброе утро, Ханфштангль, где вы были все это время?» – спросил он. «У меня хорошие новости для вас, герр Гитлер. Я только что вернулся из Рима». Его внутренняя психологическая раковина ощутимо закрылась. «Я должен сообщить вам кое-что очень важное». Я видел, что шоферишка уже приготовился встрять. «Ну и что же это? – спросил Гитлер. – Вы можете сказать мне здесь». «Герр Гитлер, я правда должен просить вас на этот раз поговорить с глазу на глаз». «Ну что ж, раз это так важно», – сказал он покорно, и мы пошли вместе с ним по коридору в музыкальный зал.
«Итак, в чем дело?» – «Герр Гитлер, я только что был на аудиенции у Муссолини…» В этот момент он грыз ноготь и смотрел в окно, но при моих словах резко обернулся: «Что, черт возьми, вы имеете в виду, Ханфштангль? Вы же знаете, какие у нас отношения с этими людьми…» – «Герр Гитлер, уверяю вас, я встречался с ним три раза, дважды наедине. Он попросил меня передать вам свои наилучшие пожелания и сказать, что будет рад пригласить вас на встречу в Италию». Я слышал шарканье ног в коридоре. Шоферишки не собирались пропустить это. Дверь была слегка приоткрыта, потому что Гитлер не разрешил мне захлопнуть ее, когда мы вошли. «Что за чушь, Ханфштангль? О чем вы говорите? Что вы вообще делали в Риме?» Я сказал, что изначально поехал туда организовать распространение фильма «Ганс Вестмар» в Италии; это, разумеется, дало ему отличный повод уклониться от главной темы разговора и снова начать разносить фильм.