тчасти. В основном это касается периода после 1932 года, когда на своих выступлениях он начал использовать микрофон. Он становился пьян от металлического грохота своего голоса, который, конечно, уже не был его собственным голосом. Динамики усиливают громкость человеческой речи, но делают ее абсолютно ненатуральной, похожей на гул жабы. Когда он пришел к власти, окончательное обожествление культа Фюрера напитало его паранойю до такой степени, что с ним стало совершенно невозможно вести разговор на равных.
Однако все это было не так в начале, когда у него еще была способность общаться с людьми как с отдельными личностями и пробуждать в них убеждение, что он обращается к их лучшим чувствам.
Его силой была сила речи. Он считал, что если говорить достаточно долго и страстно, повторять свои аргументы десятки раз и десятками различных способов, то больше не останется препятствий, человеческих или технических, которые нельзя было бы преодолеть. Нацистское движение было движением ораторов, за исключением необходимых администраторов, вроде Гиммлера и Бормана, и Гитлер оценивал полезность человека пропорционально его способности довести толпу людей до состояния массовой истерии. Все, кто таким даром не обладал, всегда оставались на второстепенных ролях. Он считал, что весь мир лишь немногим больше пивной «Хофбройхаус» или Дворца спорта в Берлине и в конечном счете с ним можно обращаться теми же методами. Он, как хамелеон, обладал способностью отражать желания масс, а их посыл передавался ему не в виде речи, но с помощью каких-то других вибраций, на которые он мог настроиться. Возможно, это было одной из причин его полнейшего презрения к иностранным языкам и необходимости их изучать и понимать. Он разговаривал с иностранцем, а переводчик переводил его слова, но его способности медиума, казалось, работали одинаково хорошо и в арабском языке, и на хинди.
Помню, в 1923 году, когда я, видимо, находился к нему ближе, чем когда-либо, он однажды рассказал мне о главном воззвании к людям, воззвании, которое потом привело его к власти. Только затем, чтобы провозглашаемые идеалы были разрушены властью, которая его уничтожила. «Когда я говорю с людьми, – сказал он, – особенно с не входящими в партию или с теми, кто собирается порвать с нами по той или иной причине, я всегда говорю так, будто с их решением связана судьба нации. Что они могут показать пример многим, кто последует за нами. Разумеется, это означает взывать к их тщеславию и амбициям, но, когда я подведу их к этой точке, остальное уже просто.
Каждый человек, богатый или бедный, где-то внутри себя ощущает некоторую незавершенность. Жизнь полна тягостных разочарований, с которыми люди не могут справиться. Где-то внутри них дремлет готовность рискнуть последним, отважиться на поступок, который сможет изменить их жизни. Он готовы потратить последние деньги на лотерейный билет. Моя задача направить эти стремления в политическое русло. В сущности, каждое политическое движение основывается на желании своих сторонников, мужчин и женщин, лучшей жизни не только для себя, но и для своих и чужих детей. Это не только вопрос денег. Разумеется, каждый человек желает повысить уровень своей жизни, и марксисты сыграли на этом, но он не может перейти некоторую черту. Кроме того, немцы чтут историю. Миллионы их соотечественников погибли в войне, и, когда я взываю к этим жертвам, высекается первая искра. Чем скромнее человек, тем сильнее его стремление ассоциировать себя с вещами большими, чем он сам. И если мне удастся убедить их, что на весах лежит судьба немецкой нации, то они станут частью неодолимого движения, которое объемлет все социальные слои. Дайте им национальную и социальную идею, и их повседневные волнения по большей части исчезнут. Граф Мольтке как-то сказал, что нужно требовать невозможного, чтобы получить возможное. Каждый идеал должен до определенной степени выглядеть недостижимым, чтобы не быть оскверненным мелочами действительности».
Контраст между Гитлером начала двадцатых годов и Гитлером во власти напоминает различие пророка и священника, Мухаммеда и халифа. Он был красноречивым, но малоизвестным военным, который говорил от имени своих погибших товарищей и пытался возродить страну, за которую сражался. В его движении было много возрожденческих качеств. Я пишу «возрожденческий», потому что будет богохульным сказать «религиозный», однако всякий, кто изучает процесс создания его партии, найдет много параллелей с воинствующей католической церковью. Иерархия нацистов сильно напоминала организацию Игнатия Лойолы[60], что можно отнести на счет влияния Геббельса, который был воспитан иезуитами. Слепое повиновение верховному лидеру было главным принципом в обеих организациях. В центре находился Гитлер со своими магнетизмом и фанатизмом, далее непосредственно шел Геббельс в роли генерала ордена, а следующее звено в цепи образовывали провинциальные гауляйтеры.
К этому необходимо добавить удивительные ораторские способности Гитлера, которые дали ему первоначальный контроль над массами. Он понимал, что в гостиной или в обычном обществе он был относительно незначительной фигурой. Он был необычным человеком, и это стало его крестом на всю жизнь. Присущая ему скромность в общении с отдельными людьми, особенно с женщинами, которым, он знал это, он не может ничего предложить, компенсировалась титаническим стремлением добиться одобрения масс, ставших для него заменой женщины, которую он так никогда и не смог найти. Его реакция на аудиторию была абсолютной копией сексуального возбуждения. Он розовел, как гребешок петуха или бородка индюка, и только в таком состоянии он был восхитителен и неотразим. Когда он пришел к власти, то посчитал, что точно такой же подход позволит управлять страной, и многие годы это было действительно так, до тех пор пока все здание не обрушилось, потому что внешний мир не попал под те же чары. Он расслаблялся только в атмосфере, которая отвечала его духовной сфере, в эротических крещендо вагнеровской музыки. Он мог погрузиться в этот поток звуков и стать тем, кем он не мог быть ни при каких иных обстоятельствах, – ничем, существом среднего рода.
Люди часто спрашивают, был ли Гитлер кем-то большим, чем простой демагог. Я пытался показать, насколько он был выше простой демагогии, но он действительно в огромной степени обладал даром всех великих демагогов – умением сводить сложные вопросы к пламенным девизам и крылатым фразам. Он преклонялся перед британскими методами пропаганды во время войны, с которыми длинные германские заявления, подписанные пятьюдесятью профессорами, никогда и близко не могли сравниться. Опасность обнаружилась в том, что в конечном счете он так и не понял, что начал все упрощать чрезмерно. Серые оттенки в суждениях и ситуациях буквально вливались в него, но то, что выходило наружу, всегда было либо черным как уголь, либо белым как снег. Для него у вопроса всегда была только одна сторона. Розенберг, один из самых его опасных наставников, разработал карикатурную дилетантскую теорию о превосходстве нордической расы. Тем не менее ее прямота была привлекательна для Гитлера, поэтому он проглотил ее целиком. Все те годы я боролся с ним, по сути, чтобы попытаться показать, что вещи никогда не бывают простыми. Когда я только начинал играть для него на пианино, то привел одно сравнение: безнадежно пытаться сыграть его любимый «Liebestod» только на белых клавишах. Он посмотрел на меня с улыбкой, но в то же время озадаченно, а эта фраза запомнилась, и я использовал ее время от времени многие годы, когда мои советы становились все менее и менее желанными.
Гитлер был не столько гениальным винокуром, сколько барменом. Он взял все ингредиенты, которые дали ему немцы, и с помощью своих алхимических знаний смешал их в коктейль, который они хотели испить. Если мне позволят такое смешение метафор, я бы сказал, что он походил на канатоходца, поддерживавшего зыбкий баланс между конфликтующими требованиями всех своих потенциальных оппонентов, пока он не всех их уничтожил. Его так называемая интуиция была не чем иным, как маскировкой несуразных решений, которые могли оскорбить ту или иную группу.
Его величайшая сила заключалась в его узколобости. Многие из нас могли бы стать знаменитыми, прославленными или могущественными, если бы только делали то, что делал Гитлер. Во вторник он делал то, что решил делать в понедельник, и то же самое в среду, каждую неделю, месяц, год. Он оказался в том положении, к которому приводят ошибки и недостатки такого отношения к жизни. Другие из нас составляют план в выходные, просыпаются в понедельник без определенных намерений, на следующий день снова передумывают и более или менее переделывают все, что было сделано накануне, и что-то меняют через день или позже. Гитлер придерживался намеченного курса, как ракета, и добился своего.
Может показаться удивительным, но тайным идолом Гитлера был Перикл. Одним из многих разочарований Гитлера было то, что ему не удалось стать архитектором, и великий греческий политик-архитектор превратился для него в своего рода юношеский кумир. Я знал большинство книг, которые Гитлер прочел в ранние годы. Одной из них был столетний том под названием «Historische Charakterbilder» А.-В. Грубе. Она лежала в куче в его квартире на Тирштрассе, и он помнил множество деталей оттуда наизусть. Для Гитлера совет архонтов, фактически упраздненный Периклом, представлял собой испорченные буржуазные силы, которые нацисты поклялись уничтожить. В своем слепом поклонении символам Гитлер даже не видел, насколько жалкими были прочие параллели. Я полагаю, что Анаксагор, наставник Перикла, был маленьким смешным профессором Петчем, который учил Гитлера в Линце. Если Фидий был Генрихом Гоффманом, тогда Зенон-диалектик, вероятно, был Розенбергом. И здесь, разумеется у вас закончатся имена – для гипотетического Гитлера-Перикла не было Аспазии.
Поскольку голос Перикла метал громы, а на его губах жила богиня убеждения, Гитлер считал, что Перикл всегда использовал только слова, и видел себя реинкарнацией мятежного солдата-агитатора. Но в его случае трагедия оратора стала трагедией его слушателей.