ой Германия принимала активное участие на стороне Франко. «Это приведет лишь к катастрофе, – сказал я. – Только рейхсвер может вмешаться и положить этому конец».
О таком поведении быстро стало известно, и антиханфштанглевские настроения в партии достигли опасной черты. В течение года я писал музыку и помогал в производстве еще одного фильма – «Народ без страны». Я снова ездил в Лондон в конце 1935 года и встречался с сэром Робертом Ванситартом, бессменным главой министерства иностранных дел. Наш разговор был трудным, поскольку, учитывая, что события в Германии демонстрировали признаки стабилизации положения, британское правительство не видело причин для отказа в обсуждении вопроса бывших немецких колоний. Мне казалось, что, если об этой возможности сообщить моим соотечественникам в спокойном тоне, это может отвернуть их мысли от более опасных авантюр и способствовать ослаблению внутренней напряженности.
Фильм стал попыткой добиться этого, сценарий для него написал поэт Ганс Гримм. Кое-какие средства выделил Шахт.
Мне следовало подумать лучше, а не просто закрыть глаза на злобу министра пропаганды. В этот раз Геббельс запретил фильм, даже не посмотрев его, и в последней попытке дискредитировать меня убедил Гитлера, что я выпросил слишком большую сумму денег на его производство. Как мне сообщили, комментарий Гитлера был примерно таким: если мне разрешить зарабатывать слишком много, то я покину партию и что гораздо лучше держать меня в зависимости от них. В последний момент мне удалось занять достаточно денег, чтобы избежать обвинений в растрате фондов, но петля уже затягивалась.
Я никогда не ходил без действующего паспорта с визами в Швейцарию, Францию, Голландию и Англию. Когда наступил 1937 год, я стал ночевать в домах друзей, вроде Фойгта, моего ассистента, и Торака, скульптора, чтобы не рисковать и не увидеть незваных гостей ранним утром в моем собственном доме. Дикая развязка была близка.
Я практически два года не имел никаких контактов с внутренним кругом в канцелярии, но в атмосфере военной секретности не было ничего нового. Тот факт, что Гитлер прислал за мной своего личного пилота, несколько успокаивал. Я подумал, что Гитлер знает об этом. Возможно, в конце концов он понял, что нуждается в холодной голове рядом. Надежда умирает последней.
За таким энергичным началом последовало обычное недоумение. Бауэр не появился, но приказ есть приказ, так что я сел на первый попавшийся самолет «Люфтганзы» следующим утром и оказался в Берлине в полдень. В своем офисе я узнал, что адъютант Гитлера Фриц Видеман интересовался, не прибыл ли я, и попросил появиться в канцелярии в четыре часа. Меньше всего я ожидал увидеть те инструкции, которые он оставил для меня: «Герр Ханфштангль, фюрер желает, чтобы вы немедленно летели в Испанию, чтобы защищать там интересы наших корреспондентов. Несомненно, они сталкиваются с большими трудностями, поэтому для разрешения таких проблем нужен человек вроде вас». Я разом выдохнул. «За каким чертом вся эта спешка? – подумал я. – Послезавтра у меня день рождения, пятьдесят лет, и я устраиваю семейный праздник в Уффинге. Это дело совершенно спокойно может подождать. В любом случае, почему они выбрали меня для этой работы?»
«Как я понимаю, вопрос неотложный, и вы должны отправиться завтра, – ответил Видеман. – Вы ведь, кажется, хорошо знаете генерала Фаупеля, нашего посла там?» Это было правдой. Мой приказ начинал обретать какой-то смысл. Видеман продолжал. «Почему бы вам не начать собираться, Ханфштангль? – произнес он дружелюбно. – Некоторые из нас сильно скучают по вам здесь. Если ваша миссия увенчается успехом, я не сомневаюсь, что фюрер вернет вас сюда, а ваше влияние будет очень ценным».
Оглядываясь назад, я могу только предполагать, что Видеман говорил искренне. Он был гораздо лучше остальных людей из непосредственного окружения Гитлера, порядочный, немного провинциальный кадровый офицер, командовавший пехотой во время войны, на которой Гитлер был курьером. Мы с ним всегда хорошо ладили. Если только он говорит правду, подумал я. Возможно, все еще можно пустить в правильном направлении. «Советник Берндт в министерстве пропаганды введет вас в курс дела, – продолжал Видеман. – Я прямо сейчас пойду и поговорю с ним».
Я знал Берндта. Он был главой отдела прессы у Геббельса и в ежовых рукавицах держал унылую немецкую прессу. Его задачей было следить за тем, чтобы газеты никогда не отклонялись от узкой линии, указанной его шефом. Он принял меня достаточно вежливо: «Наши люди не получают необходимой помощи от властей Франко. Там есть некто капитан Болин, который, по-видимому, является причиной этих проблем. Вы должны заставить его изменить свое отношение. Вы полетите в Саламанку и остановитесь в „Гранд-отеле“, который мы полностью снимаем в качестве штаб-квартиры фиктивной коммерческой организации под названием „Хизма“, к которой вы будете приписаны».
Все это говорилось совершенно напрямую и без обиняков. Затем Берндт пустился в ненужные разговоры о том, как опасно сейчас в Испании, где нет определенных линий фронта, а вражеские патрули появляются в самых неожиданных местах, и так далее. Не знаю, пытался ли он запугать меня, но он сам был в Испании за несколько месяцев до этого и, возможно, нашел в моем лице сочувствующего слушателя. «Нам придется дать вам фальшивый паспорт, – продолжил он. – Пожалуйста, пришлите нам пару фотографий, как только сможете». Эта просьба сопровождалась подробностями об опасности быть сбитым над коммунистической частью Испании и о необходимости в целях безопасности никому не сообщать о моем задании, даже членам моего отдела. «Как долго мне придется там пробыть?» – спросил я. «Пять или шесть недель». – «Слушайте, Берндт, я знаю ваших людей. Это означает три или четыре месяца. Я не могу уехать так сразу на долгий срок. Даже если я отменю празднование своего дня рождения, у меня все же остаются недоделанные домашние дела. Кроме того, практически вся моя одежда осталась в Мюнхене. Я не могу путешествовать в полосатых брюках и фетровой шляпе по территории военных действий». «Вы получите свои вещи из Мюнхена самолетом, – ответил Берндт. – Мы организовали этот полет с большими трудностями, так что вы должны отбыть завтра в четыре часа дня. Мы пришлем за вами машину в три часа, чтобы она отвезла вас в аэропорт. К тому времени я получу ваши документы и улажу все формальности».
Вернувшись в кабинет, я в спешке начал приготовления: сказал, что некоторое время я буду вне досягаемости, своим сотрудникам и всем друзьям и родственникам, которых смог найти, оставил сообщение, что если кто-то станет меня искать, то я тем вечером собирался ужинать в финском представительстве, после чего поехал домой переодеться. Это был сугубо мужской вечер, и за кофе к нам присоединился еще один гость, полковник Боденшац, личный адъютант Геринга, который также сыграл свою роль в последовавших вскоре событиях. Он приветствовал меня с неумеренным дружелюбием, снова повторил мысль, что для меня это прекрасная возможность реабилитироваться перед Гитлером, и заявил, что сам Геринг хотел бы увидеть меня следующим утром, пока я не улетел.
Толстяк был в самом развеселом настроении, как будто враждебности в моих отношениях с нацистским триумвиратом никогда и не было. Он сообщил, что хотел бы, чтобы я отчитывался о ситуации непосредственно ему и давал полностью объективную оценку политической ситуации в Испании. Потом в своей грубой манере с громким хохотом посоветовал мне быть там осторожнее с женщинами, потому что половина его воздушных сил уже переболела венерическими болезнями. Но все это было в стиле Геринга.
Когда к моему дому подъехала машина, я все еще был раздражен спешкой, но более или менее спокоен по поводу цели моей поездки и, возможно, весьма глупо надеялся, что она сможет восстановить мое положение в канцелярии. Не было каких-либо внешних признаков изменения политики Гитлера, но казалось вполне вероятным, что он почувствовал, что перестарался, особенно с немецкой интервенцией в Испании, и что он достиг того момента, когда мой голос Кассандры был бы кстати. Это был пример моих самых идиотских надежд, которые я когда-либо питал.
В машине было два человека: функционер из министерства пропаганды и неряшливый и неаккуратный тип в пальто верблюжьей шерсти, который представился как Яровски и сказал, что будет моим фотографом, что он знает Испанию как свои пять пальцев. Камера болталась у него на шее, но, насколько я заметил, это было единственным доказательством его профессии. Я всегда сам выбирал себе помощников, и мне совершенно не понравилось, как мне его всучили. По пути в аэропорт они с человеком из министерства пропаганды, кажется, его звали Нойман, вели громкую беседу об ужасах гражданской войны в Испании, рассказывая славные подробности и даже демонстрируя друг другу фотографии изуродованных женских тел. Мое мнение о Яровски ухудшилось.
К моему удивлению, я заметил, что машина ехала не на юг к аэродрому Темпельхоф, а по западному шоссе, ведшему из города. Однако мне объяснили, что мы едем на аэродром Штаакен, так как я полечу на военном самолете. На углу площади Адольфа Гитлера в пригороде мы подобрали Берндта. Он залез на переднее сиденье, нагнулся и передал мне немецкий паспорт. «Вас будут звать Август Леман, – сказал он. – По профессии вы художник и дизайнер интерьеров». Что за идиотская идея, подумал я, и резко посмотрел на него. Готов поклясться, что в уголках его губ промелькнула гнусная ухмылка. Подъехав к выходу на поле, мы остановились. Берндт прошел через ворота и исчез там минут на двадцать. Когда он вернулся, мы въехали внутрь и остановились рядом с шеренгой самолетов. Там был Боденшац, ждавший нас с комендантом аэропорта, полковником Кастнером.
С момента, когда мы покинули Паризерплац, Яровски снимал каждую деталь нашего путешествия, хотя я пару раз резко заметил ему не тратить пленку впустую. А теперь его камера жужжала постоянно. Подошел пилот и представился капитаном Фроделем. Кастнер дал мне парашют и сказал, что я должен примерить его. У меня вообще-то не та фигура для этой ерунды со стропами и обвязками, и я в жизни не надевал такие штуки, так что, без сомнения, выглядел я в высшей степени нелепо, особенно учитывая, что Яровски все время снимал весь процесс на пленку. Мне подробно рассказали, как использовать парашют, считать до восьми и затем дергать кольцо, если бы мне пришлось прыгать. Интрига еще более запуталась, когда прибыл зловещего вида тип, настоящий гестаповец, которого Кастнер представил просто: «Его имя не имеет значения». Мы определенно были очень странной командой, и я начал гадать, что происходит.