успешного вторжения в Британию в 1940 году. Там было много известных имен, а скромно посередине списка красовалось и имя доктора Эрнста Ханфштангля. К тому времени меня перевели в лагерь в Станморе рядом с Лондоном. Мое внимание привлекла газета, выпускаемая немецкими евреями-заключеиными, которые поздравляли меня и сказали, что вряд ли пройдет много времени, прежде чем меня освободят. Я показал копию главе разведывательного отдела лагеря и смог отправить на свободу письмо моему адвокату Кеннету Брауну, сообщая ему об этом. Он попробовал предпринять какие-то шаги, но мои тюремщики пока еще, видимо, не были готовы сделать соответствующие выводы.
Весной 1946 года меня перевезли в Германию и держали еще шесть месяцев в лагере для интернированных в Реклингхаузене. Мои силы бороться с разочарованиями и страданиями последних двенадцати лет практически иссякли. Кровяное давление упало со 160 до 45. Мое крепкое тело весило всего около шестидесяти килограммов. 3 сентября 1946 года меня освободили, выдав 15 марок 40 пфеннигов на билет третьего класса до Мюнхена и пять марок на пропитание. Германия представляла собой горы руин, деньги безнадежно обесценились. С тех пор мы пережили что-то вроде лихорадочного экономического возрождения, которое я помню еще по Веймарской республике в конце двадцатых годов. Я всем сердцем надеюсь, что не повторится та история, которая последовала за этим «возрождением». Мое единственное желание прожить достаточно долго, чтобы увидеть Германию и весь мир, где Гитлерам больше нет места.
ПослесловиеМой отец, каким я его вижу примерно через двадцать лет после его смерти
Когда я только начинал ходить, меня поразил голос отца. Мама потом говорила мне: «Каждый раз, когда ты слышал, что он заходит домой, ты вздрагивал, выглядел напуганно и шептал: „Папа вернулся“».
Когда я был мальчиком, то довольно часто получал от него затрещины или ремня за неподчинение его словам. Но я также поражался его безграничному обаянию и теплоте, а когда подрос – то и его широчайшими познаниям, которыми он всегда был рад поделиться: «Сынок, кто знает, сколько я проживу. Выкачай из меня все, впитай все, что сможешь, как будто ты губка!» Так что он был одним из двух самых главных моих учителей, и, конечно, самым главным из тех, кто оказал на меня наибольшее психологическое влияние.
А еще он совершенно бесподобно играл на пианино. Один из его учителей, Август Шмидт-Линдер, как-то сказал, что за свою долгую карьеру педагога он «ни разу не встречал человека, который бы чувствовал себя настолько естественно за клавиатурой, как этот Ханфштангль». Действительно, мой отец мог легко и безупречно играть короткие пьесы в любой тональности и в любом стиле. Одним из его коронных номеров было исполнение «Hänschen klein» а-ля Бах, Моцарт, Бетховен, Шуман и Вагнер. Однажды он даже одурачил искушенную аудиторию этим трюком в своей квартире на Паризерплац в Берлине. Он объявил, что студент музыковедения в Вене обнаружил совершенно неизвестный вальс Йозефа Лайнера и прислал ему копию рукописи и теперь он имеет удовольствие воспроизвести эту давно утерянную музыкальную жемчужину. Это было восхитительно. Когда он закончил играть, люди столпились вокруг пианино посмотреть на «рукопись Лайнера». А увидели: И.-С. Бах, прелюдия № 12.
Я вспомнил, как мой отец упражнялся в исполнении этой прелюдии и внезапно сказал: «Если бы Бах родился на сто лет позже, он бы написал ее именно так…» (Вильгельм Бакхаус однажды сказал моему отцу: «Некоторые вещи вы играете лучше, чем кто-либо из нас: песни Шуберта, вальсы Штрауса и военные марши».) Однако следует перейти к важным политическим и историческим вопросам. Мой отец любил своего отца, который был баварским бисмаркианцем и сторонником «культуркампф». И, несмотря на серьезные разочарования, доставленные ему Виттельсбахами, мой отец в сердце остался монархистом. Он надеялся увидеть Гитлера в качестве регента, который бы сделал для Германии то, что в конечном счете сделал Франсиско Франко для Испании: восстановил монархию, хотя и в конституционном виде. Мой отец предпочитал английскую модель. Это объясняет, почему он поддерживал отношения с домом Гогенцоллернов. У нас не только часто гостил принц Август Вильгельм (сын кайзера, поддерживавший штурмовиков), но и в тот период глава дома Гогенцоллернов, внук последнего кайзера, принц Луи Фердинанд Прусский снимал комнату на вилле Тифланд шесть или восемь недель. (Молодой принц в то время был весьма непослушным ребенком. Моя мать со своей спокойной естественной уверенностью сказала ему: «Ваше Императорское Высочество, пожалуйста, хотя бы раз в день нормально поешьте вместе с нами и не возвращайтесь домой позже полуночи. Вам нужно спать». Принц Луи Фердинанд согласился, а его мать после этого позвонила моей и сказала: «Мой сын так хорошо не выглядел уже много лет. Как вы это сделали? Благослови вас Бог!»)
Мой отец провел всю Первую мировую войну в Нью-Йорке, поэтому он не нюхал пороха, из-за чего нацисты никогда не принимали его до конца, ведь большинство из них имели одну общую черту – опыт войны на фронте. Двое из трех его братьев погибли: младший от тифа в Париже в 1914 году, средний, его любимый, погиб в бою в 1915 году. У его старшего брата была только дочь, и мой отец внезапно понял, что теперь от него зависит продолжение фамилии. Это заставило его стремительно жениться, к чему, учитывая все его полигамные порывы, он был совершенно не приспособлен.
После возвращения в Германию он обнаружил свою любимую родину страдающей от бедности и голода (британская блокада после перемирия все еще продолжалась), а самое главное – униженной. Беспристрастная жестокость приговора vae victis была гораздо менее психологически унизительна и оскорбительна для немцев, чем ханжеское лицемерие статьи о военных преступлениях Версальского договора, где моральная ответственность за развязывание Первой мировой войны полностью возлагалась на Германию и Австрию. Можно сказать, не слишком упрощая, что, не будь несостоятельного Версальского мирного договора, не было бы и Гитлера.
Мы подходим к первой встрече моего отца с Гитлером, которую он описывает в своих мемуарах. Что я могу добавить, так это то, что мой отец, услышав выступление Гитлера, исполнился убеждения, что этот человек станет будущим лидером Германии. Его старший брат Эдгар, с которым он не соглашался практически по всем вопросам, поднял на смех идею, что «этот шут, этот нелепый шарлатан» сможет когда-либо чего-то добиться. (Таким образом, наша семья, как и много других семей в Германии, оказалась политически расколотой: мои родители были нацистами, а мой дядя Эдгар был основателем немецкой демократической партии в Мюнхене в 1919 году и кандидатом от Государственной партии – преемницы Демократической партии, – боровшейся на выборах с Гитлером в 1932 году.)
Следующий период – медленное и мучительное продвижение Гитлера к власти и первые годы Третьего рейха – описывается моим отцом в его книге. Поэтому мне бы хотелось сразу перескочить к главе, которую он сильно сократил по причинам, которые я попытаюсь объяснить: Вторая мировая война. Я, мальчик, возившийся на полу с «дядей Дольфом» и любивший его, как самого интересного партнера по играм, о котором можно мечтать. Я – бывший член гитлерюгенда, теперь ставший «англичанином по желанию», был отправлен морем в США, страну, где я родился, 3 сентября 1939 года, на борту канадского тихоокеанского лайнера «Императрица Британии». В тот же вечер моего отца арестовали как гражданина вражеского государства два агента Скотленд-Ярда «по повелению Его Величества».
Мой отец устроил мое поступление в Гарвард, его альма-матер. Мое обучение там, скажем так, было разнообразным и неполным. В мой двадцатый день рождения, 3 февраля 1941 года, я вступил в ряды Военно-воздушных сил армии США. Но это уже моя история, которая касается истории в этой книге только потому, что мой призыв, широко освещенный в прессе, подверг опасности моего отца в лагерях для интернированных, где вовсю заправляли нацисты, считавшие его предателем.
Потом Джон Франклин Картер, одно из доверенных лиц Франклина Делано Рузвельта, устроил перевод моего отца из британского тюремного заключения в Канаде в заключение в США. (Я называю это первым и, возможно, единственным фактом программы обратного ленд-лиза во время Второй мировой войны.) Это было началом так называемого проекта «С». Назывался он так потому, что в то время моего отца звали доктором Седжвиком. Это был, вероятно, один из самых необычных, хотя и малоэффективных проектов Второй мировой войны. Будучи его участником в течение девяти месяцев в качестве сержанта армии США в роли тюремщика, телохранителя и личного секретаря отца, я хотел бы подчеркнуть некоторые важные моменты.
Даже до своего побега из Германии мой отец предупреждал: «То, что мы делаем, приведет к войне… Америка снова будет против нас – и мы снова проиграем!» Когда началась война, он был убежден, что Германия потерпит поражение, а если в этом у него и были какие-либо сомнения, они развеялись после того, как Гитлер напал на Советский Союз. Поэтому он решил, что лучшей помощью, которую он сможет оказать своей любимой родине, будет приблизить неизбежное поражение. Поэтому он согласился предоставлять правительству США информацию о личных взаимоотношениях и внутренних событиях в правящей нацистской клике и выступать в роли советника в психологическом противостоянии и по геополитическим вопросам. Как адмирал Кинг, хотя и по несколько иным причинам, мой отец постоянно утверждал, что война на Тихом океане является первоочередной задачей. «Если война в Европе закончится, вы все равно будете скованы войной с Японией, а ваши союзники будут устраивать свои дела так, как удобно им, а не вам».
Благодаря помощи моего отца и его последовательной защите интересов Америки представители США на различных совещаниях союзников часто оказывались лучше осведомлены и больше не шли с такой готовностью на поводу у британской стороны. Британцам это не нравилось, и в течение 1943 года посол лорд Галифакс дважды посылал запросы на возвращение моего отца в британскую тюрьму. Президент Рузвельт отклонил эти запросы оба раза, заявив, что доктор «С» полезен для всех союзников и его перевод может уменьшить его полезность. Когда Рузвельт собирался второй раз отказать лорду Галифаксу, мы, трое охранников в проекте «С», получили указания нести круглосуточную вахту до последующего уведомления, потому что не исключалась возможность, что британцы попытаются выкрасть своего заключенного. (Хотя я с трудом верю, что такое подозрение могло возникнуть между самыми близкими союзниками.)