Али вспоминает путешествие с дедом-адвокатом в дом их прислуги. Это был ад: сорок пять градусов в тени. Дом стоял в череде других раскаленных лачуг, построенных из кусков жести… Путешествие, объясненное желанием вручить подарок на день рождения дочери прислуги, было затеяно, разумеется, в педагогических целях: Наджи Юсеф выводил внука в реальность.
Дед был социалистом, твердым сторонником образования и эволюции, но нищета плодила сторонников левых идей в так хорошо знакомом нам кардинальном варианте: идея насилия витала в воздухе и распространялась, «как мухами зараза». Дядя, брат матери, тоже был коммунистом, и все сказки в семье были про коммунистов: коммунист Спартак, коммунист Робин Гуд… Даже Тарзан был коммунистом! «Вот только с Красной Шапочкой были проблемы», — усмехается Али.
Житель успешного Квебека, он сформулировал потом главную удачу двадцатого столетия:
— Слава богу, что Маркса внимательно прочитали капиталисты, а не рабочие!
Велфер, инструмент социальной помощи, увидел белый свет в 1918 году в Новой Зеландии, рассказывает Али. Может быть, именно Россия, через весь земшар, просветила головы тамошнему правительству? Совершенно не исключено: урок-то был яснее некуда.
Если не делиться — отнимут.
Если не реформировать — взорвется.
Если не уходить — свергнут.
Элементарная двухходовка, а вот поди ж ты: век спустя авторитарный баран снова упирается рогами в глухую стену — и ни на сантиметр оттуда! Так и стоят по всему миру, упершись рогами, пока не сдохнут или не пойдут на мясо. Но и свежий пример Чаушеску, Милошевича и Каддафи — не впрок оставшимся. Стоят насмерть!
По соседству (в странах, которым повезло) размеренно, не улетая за края, качается маятник здравого смысла, и пока новая Россия закаменевала в своем новом абсолюте, соседка Польша сменила Валенсу на Квасьневского, Квасьневского — на Качиньского, Качиньского — на Коморовского… Налево — направо — снова налево…
Консерваторы не дают экономике развалиться.
Либералы не дают ей стать бесчеловечной.
Но осторожнее! Если маятник раскачать слишком сильно, возвращение будет страшным. Тогда на смену Марии Антуанетте придет Робеспьер, а потом придут за самим Робеспьером. Тогда на смену социалисту Альенде, разрушившему экономику страны, придет генерал Пиночет, и стадионы станут концлагерями. Тут голодуха — там репрессии. Или гражданская война — и репрессии с обеих сторон, как во Франции два века назад, как в Испании тридцатых годов прошлого века…
Тогда — уже нет и не будет никакой золотой середины: только вылет с размаху за края, в очередную кровь! И — милости просим выбирать между фашистами и леваками… И всякая власть отныне — только пожизненно, причем уже поневоле: ведь оппоненты не оставят тебя в живых после того, что ты сделал с ними! И — полное, на десятилетия, закаменевание враждебных идеологий, и взаимная интронизация убийц. Сколько крови пролили бакинские комиссары, прежде чем маятник прилетел к ним самим!
По улице имени этих комиссаров шел в школу юный Али Аль-Мусауи, сын погибшего главы Компартии Ирака…
В Москве, в семидесятых годах прошлого века, не было лачуг, крытых жестью, и фашистов еще не было тоже. Страна строила коммунизм, и улицу в районе метро «Аэропорт» назвали именем Саляма Адиля…
Пройти по улице, названной в честь твоего убитого отца, за тысячи километров от родного дома… — какое объемное, должно быть, чувство!
Саудиты еще не обрушили цены на нефть, и строительство коммунизма (по крайней мере, в Москве) протекало вполне сносно. То есть собственно в коммунизм тут уже не верил никто, кроме мамы Али, но жаловаться было грех.
Это были странные времена, ей-богу.
Глядя через оптику сорока минувших лет, даже умилишься: как жили! «Таганка», «Современник»… В кинотеатре «Форум» на десятичасовом вечернем сеансе показывают «Зеркало» Тарковского, а захаровского «Мюнхгаузена» — так просто по телевизору! Массовых казней уже нет, а шпроты и палка колбасы в заказе еще есть. В Москве живут и Капица, и Высоцкий, но главные люди здесь, конечно, мясники и директора мебельных магазинов; места знать надо, говорят же вам: будет и югославская горка, и билет на «Таганку»… Москва же!
Дефицит юного Али если и интересовал, то только книжно-театральный, и если что-то огорчало его в СССР по-настоящему, так это цензура: в Багдаде-то можно было купить любые газеты! А Али хотел знать все: дед Наджи Юсеф, первый в их роду человек, читавший «разные» книги, передал эту нешуточную страсть внуку…
Они с одноклассниками пристрастились слушать «голоса» и добывать журнальчики, пахнущие не нашими типографиями. До развала Союза оставалось десятилетие с гаком, но «Шаги командора» — те, из книги Венедикта Ерофеева, были для Али свершившимся фактом. К окончанию школы он твердо знал, что не будет коммунистом.
«Совок» сделал все для того, чтобы Али свернул с дороги отца, как свернул когда-то с дороги своего отца Салям Адиль.
Ни мира, ни справедливости не было на коммунистических путях, как не было их и на путях Аллаха.
Друга Али, Мишу Столяра, не выпускали в Штаты.
Матушка Советская власть расстаралась для этой семьи. Деда, американского еврея, представлявшего США по линии Коминтерна, расстреляли в тридцатых; его сына, будущего отца Миши, сослали в ГУЛАГ.
В семидесятых его, чудом уцелевшего, держали на поводке из-за жены-геофизика: она знала какие-то страшные секреты про геофизическое устройство Родины, и о том, чтобы отпустить их за океан, не могло быть и речи!
Пятнадцать лет семья Столяров обивала пороги советских инстанций, демонстрируя журналы на языках народов мира, в которых давно были опубликованы все эти секреты Полишинеля, — Родина продолжала стоять на страже! Она стояла на страже полтора десятилетия, и полтора десятилетия смотрела на невыездных Столяров в упор, насупив брови и заложив уши берушами, пока не сдохла вместе со своими серпами-молотками и геофизическими секретами вековой давности.
Только тогда сын и внук американца, прихватив родного геофизика, смогли вырваться из «совка». Большой черный человек в иммиграционной службе, в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди, с нескрываемым интересом рассмотрел документы, поднял на глаза на семью Столяров и произнес:
— Welcome home.
Добро пожаловать домой.
Где у человека дом, решает он сам, но жизнь, конечно, иногда раскладывает колоду удивительным образом…
В детстве Али мечтал стать адвокатом, как дед. Но — становиться адвокатом в Советском Союзе? В стране, где приговоры пишутся в партийных верхах? Для этого надо было пополнять ряды циников — либо уж идти в диссиденты, как Зоя Крахмальникова или Юрий Шмидт…
Диссидентом юный Али не был — и поступил в МИСИ. До кучи неуемный потомок пророка пошел на вечернее в Архитектурный… Интересно же!
Потом (уже сильно «потом», на собеседовании в Канаде) на вопрос в анкете: «Сколько лет получали образование?» — Али честно ответил: «Двадцать шесть».
— Вы не поняли, — сказали ему.
— Это вы не поняли, — ответил он.
Диссертацию на тему «Тектоника небоскребов» Али Аль-Мусауи писал уже в Монреале. Там же — просто чтобы выучить как следует французский! — уже на четвертом десятке лет поступил в университет на журналистику. Сегодня осваивает испанский. Ну нравится человеку учиться, что ты тут поделаешь!
А в юности Али практиковал науки и послаще архитекторской. Пятеро студентов МИСИ, посреди десятой советской пятилетки, основали на паях «Студенческое Научное Общество По Изучению Камасутры», сокращенно СНОПИК. Квартиру для занятий студенты снимали вскладчину, и их тяга к знаниям поражала соседей…
Ветераны СНОПИКа дружат до сих пор, хотя «большой взрыв», произошедший на рубеже девяностых, разбросал их по всей земле, от Австралии до Калифорнии.
В Москву, пожив немного в Америке, вернулся «гордый нацмен Соболев-Соболев».
Полный титул этот принадлежит самому Соболеву: он один не был семитом в их веселой студенческой компании — и торжественно уравновесил это неравенство двойной русской фамилией! Товарищи по СНОПИКу (араб Али и трое евреев-однокурсников) подхватили игру — и с тех пор Коля звался у них не иначе как «гордый нацмен Соболев-Соболев».
Александр Бердичевский тоже живет в Москве. Али встретился с ним в 1992 году, и на эту встречу Бердичевский с гордостью приволок кипу книг: смотри, что здесь издали за эти годы!
Все чем-то торговали тогда, вспоминает Али русское начало девяностых, какой-то загадочной красной ртутью, деревом, алюминием, матрешками… Глаза бывших строителей коммунизма загорались лихорадочным блеском или гасли вовсе.
А Саша продолжал читать.
Ах, эта интеллигентская разновидность рая — читать разные книги! Но миллионы людей на земном шаре все это время продолжали читать ту самую, одну-единственную книгу, готовя очередной ад.
Аристотель и форма Земли
В Багдаде те, кто читал книги, не ходили в мечеть, вспоминает Али. Ну и, наоборот, разумеется.
Если вдуматься, это и есть главный водораздел. Чем меньше знаний, тем крепче убеждения; на фига козе баян? Совместить не получится, даже не пробуй! Не теряя времени, ищи уходящие ввысь и вширь книжные полки, либо уже сразу — восток, чтобы встать на колени в раз и навсегда заданном направлении…
Направление, в данном случае, показатель факультативный; главное — сама эта готовность закаменеть в вере. Когда в ней, не важно какой, закаменевает государство — готово дело, жди беды: погрома, ГУЛАГа или Освенцима, Хрустальной или Варфоломеевской ночи…
Дело это ничуть не прошлое: пока вы читаете эти строки, где-нибудь снова убивают человека за несоответствие требованиям текущей веры! Саудовское обезглавливание отзывается массовым убийством мусульман в буддистской Мьянме…
Робеспьер и большевики окропили кровью даже атеизм, а уж на религиозном чувстве ксенофобия растет, как на дрожжах.
После 11 сентября 2001 года Али терпеливо опрашивал своих знакомых арабов, жителей американского континента: где ты видишь себя в этой ситуации? За штурвалом «Боинга» — или среди тех, кто был в башнях-близнецах на Манхэттене?