К сожалению, ответ на мой вопрос о стихотворении «Плач по брату» был растворен в длинном полупьяном монологе, в котором я чувствовал вечный в мировой литературе синдром соперничества первых поэтов.
Неожиданно поднявшись из-за стола, Евгений Александрович позвал официантку и, бросив: «У меня свидание в Доме актера», прервал нашу трапезу… Когда мы сели в его «Волгу», стоявшую во дворе Домжура, и он рванул по Суворовскому бульвару, я взглянул на спидометр и замер… Впервые в жизни я ехал с абсолютно пьяным водителем и на такой запредельной скорости. Конечно, лестно было погибнуть вместе с мировой звездой, но я решил все-таки не испытывать судьбу и попросил Евгения Александровича остановиться в конце бульвара у магазина «Армения»…
В книгу «Дайте мне договорить» составители включили стихи «На „хвосте“» Евгения Евтушенко, датированные 18 февраля 2005 года и посвященные Андрею, и «Плач по братку» Андрея Вознесенского от 24 февраля того же года с подзаголовком «Ответ Евгению Евтушенко», опубликованные ранее в «Новой газете». Несмотря на неоднозначные названия, ясно одно: и то, и другое стихотворение – о братстве «крыльев и душ» (вспомним «Плач по брату» Евтушенко, о котором речь выше), о верности общей юности времен Политехнического…
Читаешь провидческие строки Андрея, и сжимается сердце:
Но останутся не экраны
И не выходы за флажки.
Лишь слеза над башкой братана,
Больше нету такой башки…
…Так вот, возвращаясь к высказыванию уважаемого Льва Ефимовича Колодного, я свидетельствую: пожали Вознесенский и Евтушенко друг другу руки именно тогда, в начале февраля 1987 года. Горбачевская перестройка набирала обороты, и акция отдела литературы «Огонька», собравшая вместе самых ярких поэтов-шестидесятников, была, конечно же, симптоматичной. Нам наивно хотелось, чтобы на новом переломе истории нашей страны они были вместе, как когда-то в далекие оттепельные шестидесятые. Ведь сказал же когда-то Андрей Вознесенский: «Нас мало. Нас может быть четверо… Но все-таки нас большинство…»
«Мы не можем допустить того, чтобы нам было стыдно прийти друг к другу на похороны», – как-то сказал Евгений Евтушенко.
Прощание с Андреем Вознесенским в Центральном доме литераторов 4 июня 2010 года
Эти похороны были для меня почти неправдоподобными. Не хотелось верить, что на свете уже нет Андрея Вознесенского. Так много лет он был рядом – живой, смеющийся, читающий стихи… Даже все утончающийся, удаляющийся куда-то его голос не слишком смущал. Главное, поэт мыслил, творил. Давал интервью. А тут вдруг телевидение, радио, газеты – в один голос: «Великий поэт ушел из жизни».
В ЦДЛ я пришел, захватив с собой диктофон. Просто так, по журналистской привычке. Но когда начались прощальные речи, я вытащил его из кармана и поднял над головой. И пленка вобрала в себя все слова, все шорохи несуетной суеты расставания. В вечерних репортажах ТВ был виден мой торчащий над головами людей диктофон. Он зафиксировал прощанье. Прощанье навсегда.
Евгений Евтушенко на похоронах Вознесенского. 2010 г.
Поэт Евгений Евтушенко:
– Всемирными русскими были Андрей Рублев, Пушкин, Ломоносов, Петр Первый в его плотницкой ипостаси. Всемирными русскими были Лев Толстой, Герцен, Чайковский, Шостакович, Пастернак, Сахаров, учившие нас делать все, чтобы силы подлости и злобы были одолены силами добра. И всемирными русскими стали не только в собственной стране, но и во многих странах – Андрей, Белла, Володя, Роберт, которые своими стихами помогали нашему народу не закостенеть в замшелой гибельной изоляции от всего остального мира. Зачем нам, русским, неестественно придумывать национальную идею и сколачивать для этого какие-то команды? Все лучшее в русской классике – и есть наша национальная идея. Эта идея в словах Достоевского выражена ясно и просто – когда он говорил о самом мощном, сильном, человечном качестве Пушкина. Это два слова: «Всемирная отзывчивость».
Я прочитаю только что написанные стихи.
Не стало поэта,
и сразу не стало так многого,
и это неназванное
не заменит никто и ничто.
Неясное «это»
превыше, чем премия Нобеля, —
оно безымянно,
и этим бессмертней зато.
Не стало поэта,
который среди поэтического
мемеканья
«Я – Гойя!» —
ударил над всею планетой в набат.
Не стало поэта,
который писал, архитекторствуя,
будто Мельников,
вонзив свою башню шикарно
в шокированный Арбат.
Не стало поэта,
кто послал из Нью-Йорка на «боинге»
любимой полячке
дурманящую сирень,
и кто на плече у меня
под гитарные чьи-то
тактичные «баиньки»,
в трамвае, портвейном пропахшем,
въезжал в наступающий день.
Не стало поэта,
и сразу не стало так многого,
и это теперь
не заменит никто и ничто.
У хищника быстро остынет
его опустевшее логово,
но умер поэт,
а тепло никуда не ушло.
Тепло остается
в подушечках пальцев,
страницы листающих,
тепло остается
в читающих влажных глазах,
и если сегодня не вижу
поэтов, как прежде блистающих,
как прежде, беременна ими
волошинская Таиах.
Не уговорили нас добрые дяди
«исправиться»,
напрасно сообщниц ища
в наших женах и матерях.
Поэзия шестидесятников —
предупреждающий справочник,
чтоб все-таки совесть
нечаянно не потерять.
Мы были наивны,
пытаясь когда-то снять
Ленина с денег,
а жаль, что в ГУЛАГе,
придуманном им,
он хоть чуточку не пострадал,
ведь Ленин и Сталин чужими руками
такое смогли с идеалами
нашими сделать,
что деньги сегодня —
единственный выживший идеал.
Нас в детстве сгибали
глупейшими горе-нагрузками,
а после мы сами
взвалили на плечи земшар,
где границы, как шрамы, болят.
Мы все твои дети, Россия,
но стали всемирными русскими.
Мы все, словно разные струны
гитары, что выбрал Булат.
Ночной разговор с ЕвтушенкоИнтервью на 80-летие
Юбилей Евтушенко многие отметили 18 июля в прошлом году, – и были по-своему правы. Но сам поэт пообещал вспомнить про свое 80-летие лишь нынешним летом – так по паспорту (в котором напутали даты). Все прежние дни рождения поэт отмечал выступлениями в Политехническом.
В прошлом июле не вышло: после серьезной операции на правой ноге врачи заставили отлеживаться. Зимой Евгений Александрович все же добрался до Москвы, выступил потом еще и в Киеве, и в Париже. В апреле его ждали на премьере постановки Вениамина Смехова «Нет лет» – по стихам Евтушенко, – выбраться поэту не удалось, а премьеру… посвятили ушедшему накануне из жизни Валерию Золотухину.
Сегодня из всех своих друзей по той ярчайшей плеяде поэтов-шестидесятников Евтушенко остался один. Да и в тот их Политехнический не приедешь – закрыт на многолетний ремонт. Сегодня он весь в заботе – надо много успеть, повторяет, надо много еще успеть. Русский поэт, так сложилось, живет в американской Оклахоме, где у него свой домик, где он справил недавно серебряную свадьбу с четвертой женой Марией, где у них растут два сына (всего-то у поэта детей – пятеро) и где он учит студентов истории поэзии и кино в университете городка Талса (не считая Куинс-колледжа в Нью-Йорке, где он тоже преподает).
Дозвонился я ему, каюсь, не в самое урочное время: по-тамошнему в три часа ночи. Но Евтушенко махнул рукой и… как из мелких стеклышек, склеился вдруг разговор – о роли поэтических ссор и свар в историческом процессе. Тени ночные скрипели угрюмо. Время от времени, чтоб не думалось, поэт уточнял: «Слышите, как храпит? Это сын тут спит рядом». И опять – к разговору.
– Евгений Александрович, вот только что, в мае, отметили 80-летие вашего вечного поэтического друга-недруга Андрея Вознесенского. Три года назад на его похоронах вы прочли свои стихи, в которых вспомнили общую дружную юность и горько подытожили: «Не стало поэта, и сразу не стало так многого, И это теперь не заменит никто и ничто»… А что вас все-таки рассорило когда-то? Не жаль стольких лет и сил, потраченных на взаимные упреки, на вечный спор, кто первый, кто второй?
– Да я же много говорил об этом, много об Андрее написал. Мы в конце концов поняли, приняли друг друга и пожали руки.
– Я не из праздного любопытства – как раз в дни между вашими 80-летиями я наткнулся на парочку жутко злобных публикаций. В одной неистовый патриот Павлов обвиняет всех скопом шестидесятников в нынешних бедах и зовет буквально «спасать нашу Родину» и «кончать со всякими „оккупациями“ и „оккупантами“» – пофамильно перечисляя вас, Вознесенского, Окуджаву, Ахмадулину, Аксенова. Буквально по-хрущевски: убирайтесь вон, тоже мне Пастернаки нашлись Но… с другой-то стороны, читаю, как некий таки еврей-эмигрант Фельдман выступает с гневным призывом не звать таких авторов «гениальными русскими поэтами» и предать их анафеме. Ну и куда вам, бедным крестьянам, податься – никому шестидесятники-идеалисты не угодили? А вы, между тем, и сами между собой никак не могли разобраться… Отчего так?
– Отчего – я думаю, вам придется уже без нашей помощи решать, разгадывая те проблемы, которые возникали между нами и внутри нашего поколения. Вам будет легче разобраться, все это безумно интересно и досадно.
Я заканчиваю роман, в котором хотел бы ответить на многие вопросы. Понимаете, очень много важного надо успеть сказать, все, что я должен… Никого почти не осталось из моего поколения. И ведь как все уходили – это страшно… Вот уже недавние смерти – Золотухин, Герман, они же были прекрасные люди… В романе, название еще не окончательное, «Город желтого дьявола», как всегда, я пытаюсь сказать все сразу. Там и про то, как мы с дочкой соседа сбежали на фронт после первого класса, добрались до Ясной Поляны, очутившись даже ненадолго у немцев в плену. Там и про первую поездку в Америку в шестьдесят первом…