Утром 4 мая 1985 года Магдалена Копп должна была покинуть стены тюрьмы Флёри-Мерожи в Париже. К ее встрече готовились Карлос в Южном Йемене, энергичный Вержес, который приехал к воротам тюрьмы, и… спецслужбы Франции, которым была поставлена задача выдворить Копп за пределы республики. После переговоров между начальниками антитеррористических департаментов и ДСТ было принято решение передать девушку западногерманской тайной полиции. И умыть руки. Не сказать, чтобы немцы были в восторге, и они даже поставили условия, чтобы Копп привезли не раньше девяти вечера, чтобы, не дай бог, вся эта деликатная ситуация не получила огласки.
В день своего освобождения Копп заметно нервничала — у нее было достаточно времени, чтобы повоевать с собой, разложить по полочкам собственные мысли и настроить планов. За ней пришли раньше установленного времени. «Спешат избавиться?» — пронеслось у нее в голове, и она улыбнулась. На улице было уже довольно жарко, она сняла куртку и без сопровождения зашагала к воротам, с противоположной стороны которых ее ждал Жак. Жак, милый Жак — он был славным парнем и посещал Магдалену все это непростое время. А она вязала ему свитера — то ли чтобы спрятаться от раздумий, то ли из чувства благодарности, которое она питала к своему защитнику, мужчине, который был всегда с ней рядом. Все эти мысли оборвал грубый толчок в спину: Магдалену схватили, заломили руки и втолкнули в подъехавший автомобиль. Машина с ревом миновала ворота, оставив Вержеса с глуповатой улыбкой дальше смотреть на ободранную краску тюремной двери.
Отъехав на безопасное расстояние, офицеры ДСТ сказали молодой женщине, что у них приказ доставить ее в Оффенбург, Западная Германия. Она запротестовала:
— Мне не нужно в Германию, я сама буду принимать решения о своих перемещениях.
Обозленные офицеры ответили угрюмым молчанием — все опасались того, что Магдалена заявит о похищении или даже пытках, что вызовет очередной скандал, который будет так не на руку правительству Франции. Все, что им оставалось, так это продержаться 14 часов, и тогда уже пусть отдувается Западная Германия. Но как протянуть столько времени — не вести же ее в парк аттракционов. И автомобиль начал медленно дрейфовать от улицы к улице весеннего парижского пригорода.
Магдалена, по всей видимости, смирилась с тем, что ее путь теперь лежит в Германию, — она задумчиво молчала и смотрела в окно. После того как ее передали в руки представителей западногерманской тайной полиции, офицеры ДСТ вздохнули с облегчением: Магдалена не стала жаловаться, а презрительно смерила их взглядом и ушла с немецкими полицейскими. Там ее формально допросили, удостоверились, что она не собирается заниматься политической деятельностью, и галантно отвезли домой, где жила ее мать Розина Копп. Переступив через порог родного дома, она дернулась от неожиданного звонка:
— Это я, Карлос, — сказал голос из трубки.
Он уже все знал: и о машине, и о прогулках по парижским пригородам, и о допросе в западногерманском полицейском участке. Он знал, но вновь и вновь спрашивал о подробностях того дня, будто проверяя ее или давая шанс ей выговориться.
Ее мать вспоминала, что это были хорошие дни, — Магдалена впервые за долгое время стала прилежной дочерью: ходила с ней за покупками, занималась домашними хлопотами и вечерами за чашкой чая они вели пустяковые беседы. Все как было в детстве, когда маленькая Магда не могла уснуть. Однажды ей снова позвонили, и Магдалена сказала, что едет во Франкфурт. Это означало только одно: она возвращается к Карлосу и своей прошлой жизни, полной опасностей. Собрав чемодан, она обняла мать и закрыла за собой входную дверь. Разумеется, Франкфурт не был конечным пунктом назначения — там ее уже ждал Исса, чтобы везти дальше, в Дамаск, к торжествующему Карлосу, который динамитом и добрым словом добился этого освобождения.
— Конечно, у меня был шанс начать новую жизнь, — спустя годы вспоминала Магдалена, — но я не могла им воспользоваться. Я знала, что меня ждет Карлос.
Бруно Бреге, старина Бруно, сообщник и подельник Магдалены, отбыл в заключении еще полгода и вышел за хорошее поведение, чтобы раствориться в небытии. Потерю Бруно для организации Карлос встретил равнодушно, хотя и с некоторым разочарованием из-за неблагодарности швейцарца, который даже не удосужился выразить ему признательность за все усилия, связанные с освобождением. Известно, что в тюрьме Бруно получил профессию чертежника и с этим нехитрым багажом вернулся к своей подружке в Лугано. Для него двери романтического революционного движения захлопнулись навсегда.
Медовый месяц Карлос и Магдалена решили провести не в жарком Дамаске, а в Будапеште. Но там их ждал неприятный сюрприз: вслед за товарищами из Восточного блока Венгрия также решила порвать все свои связи с Карлосом. Этому способствовала и внеочередная встреча венгерского посла в Госдепе, где ему прямо указали на то, что США знают о визите Шакала в столицу республики. Дипломат для вида отмахнулся, но тут же доложил венгерскому правительству про осведомленность американцев в отношении Карлоса. В этот раз ему не удалось сгладить ситуацию — венгры объявили о ликвидации явочных квартир, арсеналов и потребовали покинуть территорию страны в самое ближайшее время. Осыпая проклятьями бывших союзников, Карлос отбыл 4 сентября в Бухарест, а через несколько дней вслед за ним столицу Венгерской Республики покинул Исса.
Чувствуя, что кольцо сжимается, Карлос неожиданно улизнул в Багдад, что было правильным ходом, — уже 18 сентября из Бухареста были выставлены Вайнрих и Исса. Отныне Венгрия и Румыния присоединились к быстро меняющим цвет флагов государствам, закрытым навсегда для Карлоса. Что думал тогда этот принципиальный интернационалист? Он говорил, что правительства социалистических европейских стран хуже империалистов, которых можно хотя бы уважать как врагов. А главными предателями Карлос заслуженно считал восточных немцев, выступавших локомотивом антикарлосовской кампании.
Теперь ему и его организации, как и много лет назад, когда он покинул НФОП, пришлось искать пристанище. Для начала он попытался выяснить расположение полковника Каддафи, однако тот был не слишком рад возможному приезду Шакала. Да и к тому же за это время поляну успел монополизировать Абу Нидаль, бешено популярный у режимов Ближнего Востока. Тот факт, что сам Абу Нидаль с большим уважением отзывался о Карлосе и его феноменальных талантах, не отменял аксиомы о двух львах, которым невозможно ужиться в одной клетке. А местом этим был Триполи, где Нидаль успел окопаться с середины 1985 года. Там под личной опекой Каддафи он был яростным сторонником «зеленого» режима и одновременно распускал сплетни о Карлосе, не столько настраивая против него полковника, сколько доказывая собственную компетентность и незаменимость.
По мере того как трещал по швам Восточный блок, на второй план уходила и палестинская проблема. Теракты, захваты самолетов все больше вызывали раздражение: рушился миропорядок, а тут какие-то люди с какими-то своими проблемами. Этим уже никто не хотел заниматься. Понимая это, Ясир Арафат все чаще выступал с осуждением акций вне границ Израиля. Тенденция к поиску политического решения арабо-израильского конфликта сводила к нулю попытки Карлоса удержаться на палестинской теме. Карлос вспоминал, что и Народный фронт объективно отходил от международной, в том числе вооруженной, борьбы, находясь под влиянием французской коммунистической партии. А ведь международная борьба была единственным делом, имевшим важность для Народного фронта — организации, которая пользовалась достаточно широкой поддержкой масс.
— Когда я говорил с Арафатом много лет назад, он признал, что не мог больше ничего сделать и что единственные из нас, кто мог, были НФОП и союзники НФОП, — вспомнил Карлос.
Но время менялось не в пользу старых закаленных борцов.
В конце 1980-х годов освободительное арабское движение медленно умирало. Хотя по-прежнему в лагерях беженцев и ужасных трущобах Ближнего Востока была радикально настроенная молодежь, палестинскому революционному движению — его передовым организациям — не удалось воспитать себе смену, поколение молодых вождей и командиров, которые могли бы подхватить знамя Палестины из рук старых мастеров. Эти люди старели и становились негодными к вооруженной борьбе, вождей и командиров убивали враги и друзья. Чаще друзья. Предательство стало бичом палестинского движения 1980-х. Все это привело к тому, что рекруты и спонсоры отвернулись от национально-освободительных организаций и обратились к самой темной и невежественной версии ислама. Тут они обрели и новых лидеров, и награду в загробном мире, что компенсировало жертвы и лишения в жизни земной. Красный революционный ислам и красная идеология столкнулись с серьезным кризисом, из которого не выпутались по сей день.
Не лучше дела обстояли и на Кубе — осторожные кубинцы давно забросили экспорт революции и пытались удержаться на своем островке от надвигающейся бури. Оглядываясь, Карлос видел все меньше и меньше своих товарищей, с кем начинал вооруженную борьбу. Наверное, как-то так выглядит старость — не возрастная, а на уровне духовном.
Гостеприимными пока оставались сирийцы и их лидер Хафез аль-Асад, с кем Карлос мог часами вести оживленную беседу. Однажды так они проговорили шесть часов. Ему без лишних вопросов организовали жилье, предоставили помещения под склады и картотеки. Интерес сирийцев был очевидным: на Западе находилось множество противников режима, в том числе из реакционной группировки «Братья-мусульмане», были цели и в Саудовской Аравии, которая считалась и считается главным врагом Сирии и Ирана на Ближнем Востоке, наконец, планировались атаки против Израиля, оккупировавшего Голанские высоты. Были и совершенно фантастические проекты с похищением президента одного из реакционных арабских режимов. Все это мог помочь устроить Карлос. Пока же он обустраивался сам и налаживал свои дела после изгнания из Восточной Европы.