— Кошмарно, что ты с твоими знаниями ничего не понимаешь!.. Не видишь, какое оно болото вокруг, вот сейчас именно — перед нами, а не сто пятьдесят лет назад!.. Кошмар! Кошмар! — закричал он с надрывом, почти с истерикой, заставив вздрогнуть и отпрянуть всех, покрутился на пятачке, места не было ему, чтобы выплеснуть энергию, и хлопнув дверью выбежал вон из комнаты.
— Ну, трепло, — пробурчал Ревенко. — Нарывается на… Трепло. Пустобрех.
— Пеликан так не считает. — Голиков внимательно посмотрел на каждого из присутствующих, и все увидели, как правый глаз его задергался, заплыл покрасневшим верхним веком, он зажал его ладонью и так держал, другой рукою теребя ухо, чтобы любой ценой справиться с возникшей нервностью, сохранить равновесие. — Надо признать, Литов во многом прав. А может, во всем прав. Ведь так? — Он помолчал. Никто не отозвался на его слова; напряженная тишина воцарилась в комнате. — Прав он, конечно, — советская власть несовершенна. Разве это советская власть? одно название… Смешно… Как ты думаешь, Пелик? Согласен с нами?..
— А чего было-то? — спросил Модест, беря в рот папиросу и доставая из кармана очки. — Я, понимаешь, тут без очков ничего не слышу. — И он надел очки и зажег спичку — все одновременно — демонстрируя полнейшую невинность.
Циркович перехватил взгляд Голикова, как тот цепко присматривается к Пеликану, придерживая ладонью правый глаз, — и усмехнулся своему какому-то затаенному выводу.
Неожиданно Пеликан расхохотался, от души громко и раскатисто.
Сорокин Славка поднял голову от учебника.
— А как думаете, черти, — спросил Пеликан, — кто получится, если скрестить Чомгу и Цесарку?.. Только тихо, — давясь от смеха, попросил он, — Цесарка услышит — посворачивает нам шеи: я его боюсь и уважаю. Я его уважаю, слышишь, Чомга!.. — Он произнес серьезным и вдруг суровым тоном, негромко, веско: — Чомга, в душу, в печень, в селезень мать! ты к нам не смей ходить, Чомга. Как это я, дурак недоделанный, в славную нашу Песолинию такого индюка, как ты, записал? «А зимородок сидел на ветке и плакал горючими слезами». Ну, это я себя цитирую…
Александра скромно помалкивала, отодвинувшись чуть назад, к стене, и предоставив мужчинам выяснять отношения.
А дальше молниеносно произошло следующее. Голиков поднялся к выходу. Но в дверях внезапно обернулся и произнес злое и обидное слово про охотничьи сапоги Пеликана, про его авторитет и про то, как большинство студентов ополчается против него. Циркович было ринулся, но Пеликан удержал его.
— Пусть брешет, — сказал Пеликан. — Ты тоже заметил, Ромка?
— Я его проучу, — сказал Циркович.
— Чего заметили? — спросил Модест.
В этот момент Голиков подскочил к столу, и два стакана с чаем выплеснулись в лицо Петрову и Цирковичу.
Он побежал за дверь.
Все, не исключая Славки, бросились за ним.
Голиков выскочил на лестничную площадку. Тут он столкнулся с Володей, возвращающимся в комнату. По инерции, а может быть, в силу предыдущего побуждения, Голиков боднул его головой в грудь, Володю отбросило на перила. Издав протяжный, на высокой ноте, крик — нечто разгульное, так кричат упившиеся в стельку обормоты, лезущие в драку, — Голиков схватил Володю за шею, пригнул и стал наносить удары кулаком по голове, по лицу.
Неожиданное нападение на пороге собственной комнаты ошеломило Володю.
Он не сразу сообразил начать отбиваться.
Но все закончилось через считанные мгновенья. По пятам за взбесившимся Голиковым бежали Пеликан и Циркович, уже тянули руки к нему.
Голиков отпустил Володю, толкнув его навстречу преследователям, скатился по лестнице вниз, на первый этаж, и заперся в умывальнике.
Володя, радуясь подоспевшей выручке, закричал:
— Пелик!.. Пелик!.. Не трогай его — он один…
— Круто сгрубил, хамло, — пробегая, крикнул Славка. — Пеликан его в гроб загонит.
Володя побежал вслед за ними, представляя в ужасе, как могучий Пеликан и железный Циркович, и еще Модест и Славка — вчетвером набрасываются и забивают одного. Омерзительного кретина — но вчетвером одного!
23
Он, без преувеличения, был омерзителен. Володя знал и не удивился, когда догоняющий Голикова Циркович рычал на бегу:
— Стукач!.. Сраный стукач!.. Убью!..
Володя сам рассказал обо всем Пеликану — и историю с Лосевым, и главные приметы, показывающие включение Голикова в «работу».
Пеликан, конечно, пересказал Цирковичу.
Володю — под величайшим секретом — предупредил Райнхард Файге, немец. Тот самый Райнхард, которого Володя спас от контролера в электричке.
И нервный тик в глазу, и теребленье уха, как средство сбалансировать свое самочувствие, — таковы были главные приметы главной деятельности психически неуравновешенного стукача, притворяющегося на людях, что он с ними, в их компании разделяет общее настроение и общие интересы.
Самая же главная улика заключена была в форме и содержании разговоров, затеваемых Голиковым. Основной принцип сводился к формуле — подкупающе откровенный критицизм, затем вопрос: «А ты как думаешь?» А дальше сиди, слушай и подправляй в нужном направлении.
Таким простейшим способом Голиков смог разговорить Лосева, с которым жили в одной комнате, и тот наивно выболтал, что и где у него, о чем думает, чем интересуется.
— Даже при ней нельзя говорить… Через нее подслушивают. — Лосев с улыбкой указал Голикову, Райнхарду и поляку Кшиштофу на включенную лампочку под потолком. — Тс-с… Молчок…
Тем не менее он достал из тумбочки и показал Голикову запрещенную книгу воспоминаний Мартова, лидера меньшевиков, изданную в начале двадцатых годов. Потолковали о книге. В один прекрасный день пришли люди в штатском, все обыскали в комнате, на глазах испуганного немца и поляка, перерыли также их вещи.
Приказали о случившемся не распространяться.
Все-таки сообщили о Лосеве, что забирают его в сумасшедший дом.
— Тихое помешательство… трудный случай…
Когда его уводили, Лосев улыбался растерянной и тихой улыбкой.
24
— Цесарка, шутить вздумал в присутствии этой сволочи… Все к лучшему — он себя разоблачил. Но зачем тебе надо было подставлять себя? И других?..
— Заложит, и еще накрутит с три короба — чего было, и чего не было, — сказал Циркович.
— Плевать! — Володя пропустил мимо упрек Пеликана. Ему было стыдно, он ненавидел свое ехидство! «Пелик, а ты как думаешь?» Не должен он был шутки ради произносить наводящий вопрос стукача. Но глупость приятелей, их равнодушие разозлили его…
— Да-а… — Валя Ревенко стукнул ногой в запертую дверь умывальника.
Петров, Сорокин, Николаев и Володя Литов — сплоченная четверка. Циркович на правах старого приятеля.
Но Ревенко был чужак, посторонний, — а держался вальяжно и уверенно, будто равный.
— Да-а… — Он уставился на дверь. — Смылся от нас. Ломать ее?..
Пеликан осматривал дверную коробку, незастекленную дыру над дверью, высоко под потолком.
— Не трогай его, — Володя дернул его за рукав, — он дурак, он психопат, жертва аборта. Он — один. Мы не судьи и не палачи!.. Пеликан, уйдем.
— Он — подонок! — со злостью произнес Циркович. — Схамил — должен ответить.
— Тем более. Уйдем, пускай провалится к черту!..
Циркович с разинутым ртом застыл, разгневанный и сбитый с толку, поднял кулаки:
— Что тем более?!
— Ромка. Шутка у дурных технологов… Не отвлекайся. Становись, я влезу к тебе на плечи.
Пеликан с помощью Модеста полез на Цирковича, тот слегка покачнулся, и они приткнулись к двери. Циркович — носом, потому что держал Пеликана за ноги.
— Переживаешь? — спросил Сорокин у Володи. — Есть из-за кого…
— Не понять тебе. Ненавижу добивание!.. Драка. На равных. Да!.. А четверо на одного — несправедливо. Подло!..
— Ну, ладно, не до смерти убьют твоего дегенератика. Так, зашибем маленько.
— Он такой же мой, как твой! Да я сам ему нос набью! Встречу…
Славка смерил его взглядом и усмехнулся:
— М-да… Ну, над ним тебе непросто будет взять верх: он довольно мускулистый.
Володя отмахнулся небрежно и с рассерженным видом, последнее оттого что чувствовал справедливость его слов.
Он ощущал какую-то слабость внутри себя, беспомощность. Товарищи вызывали у него раздражение и злость. Они не понимали его и не думали, как он думал и хотел, чтобы думали они.
Тем временем Пеликан перевесился внутрь отверстия над дверью и ручкой веника старался откинуть крючок, запирающий дверь. С той стороны были слышны крики Голикова, который ругался и вопил, что не боится никого, что всем отомстит. И целился палкой от щетки Пеликану по рукам и по голове.
Пеликан отбивался из неудобного положения, сквозь зубы тоже отвечая ругательствами.
— Ты погляди, он бьет Пелика!.. Защитник нашелся, — Модест прошипел по адресу Володи.
Славка рассмеялся.
Циркович прокричал натужно, стоя под Пеликаном:
— Слезай!.. Пусти меня! я пролезу туда!.. Пеликан, слезай!
Подошел студент с полотенцем через плечо, потом еще двое. В коридоре, вокруг двери в умывальник, начали собираться люди.
— Чего тут случилось?
— Это Петров, что ли?.. Борька, кто там засел?
— Дверь вышибем…
Подходили доброжелательные зрители: в общежитии все знали Пеликана.
Володя в толпе увидел обитателей когда-то комсточетыре — Сухарева, Малинина, конопато-рыжего Савранского, Старика-художника, верующего тихоню Кирю Смирнова. Дальше по коридору замаячил длинноносый профиль Джона. Рядом с Малининым мелькнуло лицо Надария, но затем оно словно испарилось — без сомнения, не место им было рядом.
Через некоторое время, когда Володя посмотрел в ту сторону, он не увидел и Малинина. Его потянуло к прежней компании: здесь предстояло все противное. Он пошел к ним, но они заспешили почему-то вглубь коридора, отдалялись. Володя вошел в комнату. Сухарев и Старик наклонились над кем-то, лежащим на полу.
— Где?.. Где?.. — спрашивал Сухарев.