оторая будет выдаваться только жиду или известнейшему революционеру; это неписаная часть резолюции) или употребить их как-нибудь иначе (например, пропить)».
Если ректор тщательно выбирал слова, то этим все равно. Ругаются с удовольствием. Как начнут, так не остановятся. Скажут слово, а на языке набухают еще три.
Это надо же! Жить рядом с прекрасными зданиями — и жевать грязь! Впрочем, нас этим не удивишь. Очень даже понимаем, что если газета проявит благоразумие, то жанр будет другой.
Журналисты все почуяли правильно. Поэтому дальнейшие события нас не удивили. Мы думали не «за что?», а «наконец». Нас выслали в Финляндию, а потом пришли с обыском. Вряд ли добивались чего-то конкретного. Скорее предупреждали. Мол, раскиньте мозгами. Может, поймете, что в университете учатся, а не устраивают митинги. Если вы настаиваете на своем, то придется разговаривать под стенографистку. Чтобы после не переспрашивать: это ваше последнее слово или вы хотели бы показания изменить?
ГЛАВА ШЕСТАЯ.КНЯЖЕСТВО ФИНЛЯНДСКОЕ И МЫ
Написано на оборотной стороне листа
Не по себе Трумпельдору-студенту. Больно скромные задачи перед ним стоят. Прочитай, вызубри, расскажи. Особенно не развернешься. Что ж, понимаю. Ему привычней сидеть в окопе или выступать перед толпой. В такие минуты он чувствует ветерок. Некое дуновение опасности.
Какое дуновение, если Иосифу угрожают только строгие преподаватели? Впрочем, вскоре ему представился повод сорвать голос. Хотя людей вокруг находилось мало, но он, как обычно, себя не жалел. Уж размахивать так размахивать. Кричать так кричать.
Что полагается за «организацию студенческих беспорядков»? Тюрьма — это слишком, а поселение — в самый раз. Слава богу, путь близкий. В Финляндию. В этих местах можно не только отбывать срок, но отдыхать. Особенно если грибная пора.
Хоть и жалко отрываться от дел в столице, но тут ничего не попишешь. Насладимся природой впрок. Когда еще представится такая возможность?
Итак, собралось тринадцать человек. У всех свои причины для ссылки. Единственное, что нас объединяет, это любовь к Толстому. Каждый поучаствовал в прощании с ним.
Что нас здесь привлекало, кроме леса и грибов? Об этом мы говорили не прямо, а намеками. Заговорщицки спрашиваешь: «Ты понимаешь?», а в ответ слышишь: «Как не понять!»
Казалось бы, что с того, что нас тринадцать? А ведь это двенадцать плюс один. Догадываетесь, к чему я? Кстати, Иосифа это веселило. «Да хоть Моисей! — говорил он. — Впрочем, Моисеем я уже был».
Новый поворот
Там, где Иосиф, всегда грандиозные планы. На сей раз он решил помочь финнам. А что? В судьбе России мы поучаствовали, а тут случай не такой сложный.
Что мы могли сделать? Даже произнести неловко, но все же рискну. Тем более что идея не моя. Так что подозрение в мании величия отметаю с порога.
Иосиф говорил, что финны стали задумываться о суверенитете и нам следует их поддержать. Хотя бы рассказами о Хамадере. О том, как мы захотели — и сделали. Как, несмотря на лагерь, ощутили себя свободными людьми.
Про парламент им объяснят другие, а вот в том, что такое достоинство, мы понимаем. Спина прямая, глаза глядят вдаль. Это не гордыня, а уверенность в своей отдельности. В том, что мы — это мы и вряд ли станем другими.
Так мы себя тешили. Обустроимся, а затем приступим. Будем объяснять, что свобода лучше, чем несвобода.
Сперва осмотрелись, сняли комнаты. Посмотришь со стороны — настоящие дачники. Что с того, что идут дожди? Мы здесь все равно как Репин или Андреев. В поисках скуки и тишины. Вот успокоим нервы — и что-нибудь талантливое создадим.
Вот какие были мечты. Очень скоро нам напомнили, что мы живем на земле. Да еще под приглядом полиции. Каждую неделю отмечаемся в участке. Повторяем: все хорошо. Бежать не собираемся. Жалоб нет. Если понадобится, готовы всю жизнь провести в ссылке.
Зато выйдем из кабинета — и настроение как в Петербурге или Хамадере. Устраиваем чуть ли не митинги. Голоса, правда, стараемся не повышать. Понимаем, что в любом шкафу или самоваре могут быть спрятаны уши.
Правда, полицейские к нам редко захаживают. Предпочитают встречаться по месту службы. Тут они как в раме — письменный стол, портрет государя над головой. Стоит оторваться от стула, и композиция распадется. Так что лучше сидеть и не двигаться.
Однажды единство полицейского со столом было нарушено. Больно дело срочное! Смотрим в окно, а там гость! Мало того, что лично сподобился, но еще какой-то не такой. Смотрит не поверх и мимо, а вроде как насквозь.
В статье, которую мне еще придется цитировать, Иосиф назвал полицмейстера «пожилым откормленным финном». Вооружен он был не только взглядом. Существовало нечто столь же острое. Прислушиваюсь: стук-стук. Вроде звучит не грозно, но это только пока. Если что не так, сабля будет предъявлена как аргумент.
Зря он переполошился. А уж со стула можно было вообще не вставать. Если посмотреть в наши документы, то там все написано.
Полицмейстер спросил: «Нет ли среди вас евреев?» Вместо того чтобы на вопрос ответить вопросом: «А кто в плену издавал газету на идиш?», мы с Иосифом сделали шаг вперед.
Оказалось, эти сведения нужны не для отчета или еще какой чиновничьей блажи. Дело в том, что с восемьсот шестого года евреям запрещен въезд в Финляндию. Так что вообще непонятно, как мы тут оказались.
Словом, ошибочка вышла. Придется исправлять. Одиннадцать человек остаются тут, а мы отправляемся по месту жительства.
Как вам это? Даже наказать нас они не смогли. Пришлось порадовать. Если нахождение в княжестве нам заказано, то придется жить на берегах Невы.
Ничего не имею против леса и ягод, но Петербург — это другое. Я прямо зажмурился, когда представил, что нас ждет. Лучшие друзья и лучшие из дворцов.
Значит, прощайте, финны! Не удалось нам вас вразумить. Если нельзя к вам, то разговор о свободе и достоинстве придется перенести в столицу.
Новость была бы вполне переносимой, если бы не одно обстоятельство. Мы не имели права ехать в поезде. За нарушение столь важного закона полагался этап. Это, по меньшей мере, дней семь.
Вздыхаю, развожу руками, всячески показываю, что недоволен. Наконец соглашаюсь. Что поделать? Их много, а нас двое. Если ботинки по пути не развалятся, то, может, и обойдется.
Нет, Иосиф против. «Все же, — возмущается он, — мы политические. Да и ордена за Порт-Артур позвякивают в нашу честь. Это уголовники пусть прогуляются, а мы заслужили поезд».
Вечером мой друг организовал что-то вроде собрания. Он стоял на небольшой возвышенности и обращался к городу и миру. Заодно и к нам, сосланным. А еще к полицейским. Они перетаптывались невдалеке и вяло поглядывали на нас.
Я знал, что Иосиф — упрямец. Все давно успокоятся, а мой друг будет кипеть. Если кто и помешает нам попасть в столицу, то это он. Больше всего полиция не любит нервных. Даже к мыслящим криво, не так, как положено, она относится лучше.
«Это убийцы, — не унимался Иосиф, — общаются только с охранниками, а мы можем обратиться хоть к царю. Впрочем, сперва поговорим с губернатором. Отчего в его вотчине такие правила? Всем позволено отбывать наказание, а только нам запрещено».
«Ну-ну», — ухмыляюсь я и, как вы догадались, попадаю впросак. Это становится ясно уже наутро. Просыпаюсь, а он бреется перед зеркалом. Интересуюсь: ты не к барышне? У Иосифа нет оружия, но есть глаза. Он как выстрелит! Я сдаюсь и мысленно прошу о пощаде.
Представьте, выборгский губернатор (к сожалению, забыл его фамилию) принял Иосифа. Был доброжелателен и даже пригласил разделить трапезу. Правда, когда мой друг перешел к делу, сразу погрустнел. Это значило, что он не всемогущ. Хороший завтрак — в его силах, а остальное от него не зависит.
«Кто такой я? — сказал он. — Исполнитель указаний сверху. В этом смысле — рядовой гражданин».
Губернатор знал, что Иосиф — герой. Так что время было потрачено не впустую. Впрочем, он не перетрудился. Поулыбался, вспомнил о Порт-Артуре и выбросил из головы вон.
Оставалось написать питерскому градоначальнику Драчевскому. Кстати, мы обращались к нему не впервые. Недавно по тому же адресу было отправлено требование об отмене смертной казни. Толстой в петиции не назывался, но это делалось в память о нем. Мы вроде как спрашивали: не забыли, к чему призывал гений? Так вспомните и устыдитесь.
Вряд ли наша цидуля дошла до Самого, но в его канцелярии ее точно обсуждали. Наверное, удивлялись: вот до чего студенты додумались! Это не они должны нас просить, а мы от них требовать! Учитесь, посещайте занятия — и, может, тогда вам воздастся.
Как видно, после телеграммы из Финляндии в канцелярии о нас вспомнили. Как же, как же. Совсем распустилась молодежь. Что ж, пусть привыкают. Прогуляться до столицы — это вам не то же, что прогуливать лекции.
Стоило это представить, и я опять скис. Теперь, думаю, не отвертеться. Придется померзнуть в тонких пальтишках... Тем удивительней то, что случилось потом.
Телеграмма не только дошла до адресата, но получила благожелательную резолюцию. Правда, билеты предлагалось купить за свой счет. Все же казна не бездонная. Тут только дай повод — и все захотят попользоваться..
Я рад-радешенек. Все же сыты и в тепле. Что касается того, кто платит, то разве это важно? Иосиф вроде тоже не возражает, но талдычит свое: «Нельзя во всем искать середины. Середина — это не то и не другое, по сути — ничто. Ты хочешь объективности, а на самом деле — закрываешь глаза. Да, с одной стороны, нам позволили, а с другой — указали наше место».
На самом деле середины я хотел от него. Правда, все усилия были напрасны. Это, знаете ли, все равно что волнующееся море. Вряд ли уговорами добьешься штиля.
«Что за дурак! — говорю я. — Это же глупо — все время настаивать на своем. Нельзя же так: хочу все и сразу. Может, сейчас покажешь слабость, а потом наверстаешь?