Тётка та, которую ты видел сегодня в школьном дворе, – это местная нечисть, а я – временный смотритель города. Чищу его от такой вот погани, слежу, чтобы она не наглела. Мне вообще тебе много рассказать надо будет, ведь пока я не пойму, что с тобой делать, нам как-то общаться, взаимодействовать придётся. А теперь спрашивай, что тебя интересует?
Я сглотнул, до конца ещё не врубаясь в происходящий сыр-бор, и ответил:
– А если я про тебя остальным расскажу? Не боишься?
От этого вопроса Макс впервые с момента нашего знакомства засмеялся:
– Ты вообще хоть иногда думаешь разумно? Даже если ты всё, что услышал здесь, кому-то рассказать захочешь, тебя в лучшем случае за вруна примут, в худшем – на лечение кукушки отправят.
Знаете, это ведь абсолютная правда. Такие истории только в американских фильмах жить могут. Поэтому я кивнул ему и ответил:
– Логично.
Макс встал, запрыгнул на крышу гаража, глянул по сторонам и спрыгнул обратно.
– Ты мне сперва, Толкунов, расскажи, что из себя представляешь и почему в городе нашем оказался? Может быть, хоть после этого понятно станет, почему ты видишь и меня, и нечисть местную. Моя, кстати, фамилия – Ракитин. Макс Ракитин.
И показал, что на груди у него висит верёвка с медной, как будто старинной монетой, на которой гравировка «МР».
Я почесал затылок и почувствовал, что уши у меня начали гореть. Да что там уши, мозг гореть начал.
И я стал рассказывать всё: с развода родителей до поджигания денег. Отчего-то захотелось мне объяснить Максу, как всё вышло, до мельчайших подробностей. Я вспомнил о друзьях, Артурике и Тёмке, о том, как они перестали со мной общаться.
Рассказал я Максу и про папу с новой семьёй, и про маму с бабушкой. Он слушал внимательно, что-то прикидывал и кивал.
А потом я спросил у него:
– Может быть, я от стресса видеть тебя стал? Ну знаешь, бывает такое, когда человек после комы потусторонние миры различать начинает. Или после разряда молнии.
Макс опять засмеялся:
– Взрослый же человек, а в ересь веришь!
– По твоей же логике ты и есть ересь.
– Я – вампир. Гордое энергетическое создание. Знаешь, мне кажется, способности у тебя какие-то есть, по которым ты нечисть определять можешь и вампиров. Талант, что ли. А может быть, мы и правда родня. Ну ничего, разберусь потом. Вообще, не завидую тебе: лишиться друзей, школы и города – отвратительно. Я ведь тоже не всю жизнь здесь провёл. Раньше мы всей семьёй в Подмосковье жили, а потом меня из школы на перевоспитание сюда отправили.
– Нормально, типа, как меня. А ты чего отчебучил?
– Да уж не деньги школьные жёг. У нас, понимаешь, Кодекс энергетических вампиров существует. По нему самоуправствовать нельзя. Выше всех себя ставить, понимаешь? А я самоуправствовал, ставил выше остальных. Обнаружил нечисть и лишил её не только энергии, а ещё и жизни. Отвратительная была нечисть, столько гадостей вытворяла! Вот я и расправился с этим существом. Ни с кем не посоветовался. А такого делать нельзя. Нет у меня на это полномочий – без разбирательства самосуд творить. Баланс добра и зла нарушается, всё разваливается. В общем, на неопределённый срок меня с родителями сюда отправили. Вот, торчу уже больше полувека в этом городишке.
– Как это – больше пятидесяти лет? Ты ж как я примерно по возрасту!
Макс потянулся.
– Примерно. Вот только разница между нами не примерная: я – энергетический вампир, а ты – обычный Толкунов. Растут вампиры почти в десять раз медленнее. Ничего не поделаешь, закон сохранения энергии. Если по-вашему, по-человечески, то мне уже больше семидесяти лет. Я в тысяча девятьсот сорок первом году родился, так-то.
Я аж присвистнул:
– Обалдеть можно! Значит, вы уже миллионы лет существуете, как и люди?
Глава 6. С Ленкой домой
Макс ответить не успел.
В самый интересный момент в шиферной щели появилась Мелованова. Макс от злости сплюнул, а Ленка у меня спокойно так спросила:
– Ты чего здесь, Толик, от Ваньки Кабанова, что ли, прячешься? Так ты не бойся, они к реке пошли, а она совсем в другой стороне от гаражей.
Меня это появление Ленки разозлило. Я пока с Максом общался, вообще забыл, что есть такой персонаж, как Кабанов. Ещё бы я его испугался! И главное, откуда Мелованова взялась?
А она продолжила:
– Ну, пойдём, не будешь же ты тут всю жизнь сидеть.
Искренне так начала убеждать, очки с глаз своих огромных подняла, смотрит и ждёт.
А Макс, главное, стоит ухмыляется, Ленка же его видеть не может.
И я ответил ей:
– Послушай, я никакого Кабанова не боюсь, драться я с ним не могу по личным причинам, со страхом они вовсе не связаны. А сюда я залез за котёнком. Прохожу, слышу – пищит кто-то. А пока лез внутрь, он спрятался куда-то.
И я стал наклоняться и делать вид, что ищу под пеньками и бревном котёнка.
Лена кивнула:
– Ну не боишься так не боишься. А разговаривал ты здесь с кем, с деревом? Уж прости, пока ты невидимого котёнка искал, я тебя по голосу узнала.
Я аж вспотел, а Макс смеяться начал.
И я ответил Меловановой:
– Да кошку я звал, понятно?
На моё счастье, на крышу прыгнула огромная серая кошка и взвыла почти по-человечески.
Макс мне бросил:
– Договорим потом, сейчас твоя заботливая одноклассница этого сделать не даст. Занимайся миром животных, а мне некогда.
И лихо перепрыгнул через шифер.
Кошка тоже спрыгнула с крыши и начала тереться о ноги Лены. Мелованова засмеялась, стала гладить эту наглую морду и приговаривать:
– Красавица моя! И вовсе ты не котёнок, а взрослая и независимая кошка.
Мне порядком надоела эта история. Я прикинул – бабушка уже в курсе, что уроки кончились, стоит у окна на посту и ждёт меня с расспросами. Как будто я пятилетка. Но это всё из-за моей ростовской истории.
Мама на работу устроилась, продавщицей в книжный магазин: решила поменять привычный уклад. Из-за чего – не понимаю. Мне, если честно, показалось, что мы не только из-за меня переехали. Какие-то у мамы тоже причины были.
В общем, глянул я на Мелованову и кошку и пробурчал:
– Ну идём, что ли?
Она улыбнулась, и мы выбрались из укрытия. Осеннее солнце вдруг решило проснуться и запрыгало лучами по листьям, асфальту, лужицам, нашим плечам и лицам. Ветер подхватил яркие кленовые листья и швырнул в нашу сторону. Лена захохотала и как будто засветилась, тоже как солнце.
Я подумал, что смех у неё хороший, звонкий, настоящий. И что без очков она похожа на какую-то принцессу или фею из детской книжки. И я тоже засмеялся вместе с ней, просто так. Взял её рюкзак в свою руку. А потом спросил, забыв о бабушке:
– Ты где живёшь, давай провожу?
Она вдруг стала серьёзной и замотала головой:
– Не надо, я сама.
– Чего это сама?
– Наш дом далеко отсюда, и идти надо как раз через мост, а там пацаны с Кабановым собираются. Может, и сегодня там будут.
– Ох, напугала. Ты мне лучше расскажи, почему ты как будто не из класса. Ну, в смысле, ни с кем не общаешься, девчонки смеются над тобой или вообще не замечают.
– Ну ты же заметил.
– Не хочешь говорить?
– Да я даже не знаю, что тебе сказать. Я ведь тоже только второй год в этой школе. Раньше жила с мамой в Новороссийске, там у нас квартира у моря была. Как же я люблю море! Мне его очень не хватает. Там ведь я с рождения жила, а потом…
Голос у Лены задрожал, и она сжала губы и отвернулась. Рукой смахнула что-то со щеки, и я понял, что она заплакала.
Мне ей помочь захотелось, а как – ума приложить не мог. Я вообще не знаю, что делать, когда девчонки плакать начинают. Поэтому я просто поплёлся за Меловановой молча. И она ничего не говорила.
Мы так и шли какое-то время, слушая город. Казалось, что всё это происходит не по-настоящему, как во сне или компьютерной игре. Как будто этого быть не может, но это всё же случилось. И при этом чувствовал я себя одновременно и очень плохо, и очень хорошо.
Впервые за несколько месяцев я ощутил, как бы вам объяснить, ну, что не один в мире, что ли.
Не одинок.
С родителями – это другое. Они ведь знают не меня, они знают своего сына, Толика Толкунова. Но меня, такого, какой я есть, они не могут знать, даже если любят, даже если им кажется, что понимают.
Другое дело друзья, те товарищи, с которыми ты – это просто ты. Ну, как сказать… Ты не сын, не внук, не ученик, не спортсмен, а просто человек, который ничего никому не доказывает. Живёт, грустит иногда, а иногда радуется жизни.
Вот так я себя и почувствовал рядом с Леной. И с Максом я так себя тоже почувствовал. Пока мы шли по хрустящей листве, я думал об этом всём. Странное чувство – неожиданно встретить людей, с которыми всё ясно, легко.
На небе были такие пухлые и шустрые облака, что хотелось догнать их, дотянуться и оторвать кусок, как от сладкой ваты.
Я спросил у Лены:
– А ты есть, случайно, не хочешь? Может, купим чего-нибудь в магазине?
Она пожала плечами, и я скинул её и свой рюкзаки и весело погнал в магазин. Ну как магазин – ларёк. В нём почти ничего путного не продавалось, кроме зефира. Его можно было выбрать на вес. Я посчитал, сколько у меня денег, и на все купил целый пакет сладостей.
Лена ждала меня и разглядывала косяки улетающих птиц. Я подмигнул ей, показывая кулёк с зефиром:
– Ну, далеко ещё до реки вашей?
– Да пришли почти уже. Вон, спуститься по ступенькам к парку, там река и мост.
Я протянул ей пакет с зефиром, она аккуратно достала белоснежное облако и вздохнула:
– Сто лет не ела зефир.
Когда мы наконец добрались до моста, там никого не оказалось. Одноклассники, наверное, выбрали другой маршрут.
Я предложил Меловановой посидеть у воды, доесть зефир. Честно говоря, я тянул время. Возвращаться домой мне совсем не хотелось. Какая-то тоска брала от одной только мысли, что надо сидеть в комнате и пытаться делать уроки, попутно отвечая на вопросы бабуш