ки о том, как день прошёл.
Лена согласилась:
– Только недолго, ладно?
– А ты спешишь, что ли? Мать заругает или как?
Она вернула зефир в кулёк и медленно выдохнула:
– Мама умерла в прошлом году.
Я поёжился и тихо ответил:
– Прости.
Я больше не знал, что сказать. Все мои проблемы сразу представились глупыми и незначительными.
Задавать вопросы казалось неправильным, но она сама продолжила:
– Да, мама умерла в прошлом году, и меня сюда забрал папа. Я с ним раньше почти не общалась, я почти его не знала. Это мама, когда поняла, что скоро умрёт, разыскала его. А умерла она от рака, за три месяца сгорела. И вот теперь я живу здесь.
– И как тебе живётся?
Она посмотрела на меня, и глаза у неё опять влажными стали.
– Да по-разному.
– Ну это понятно. Я, кстати, сказать хотел, тебе без очков очень идёт. У тебя глаза такие огромные, и цвет у них такой красивый, как осеннее небо.
Она улыбнулась:
– Я раньше стеснялась в очках ходить. Только так зрение село за последний год, что без них как без рук.
– А ты линзы носи, ну, с линзами удобнее же. Вот у меня тоже одно ухо нормальное, а другое лопоухое. Мне даже мама операцию сделать предлагала, ну, чтобы оба уха одинаковыми были. Только мне всё равно. Нет, ты не подумай, тебе и в очках нормально.
– Да какая разница, в очках или без очков. Ты лучше расскажи, почему вы сюда, в Мотву, переехали?
Я тоже отложил зефир и запулил в реку камнем. Он несколько раз подпрыгнул на водной глади, как будто лягушка. Второй раз за день рассказывать историю переезда желания не было, но Лена смотрела на меня в упор, и я ляпнул:
– Да выгнали меня из школы.
– Это как?
– Да по-дурацки вышло всё. А сейчас думаю, может, так надо было. В целом, ничего интересного.
– Ну ясно, говорить не хочешь.
– Да в общем-то, могу и рассказать, ты только остальных не посвящай в это дело. Неохота пока мне о жизни своей со всеми болтать. Они же мне никто. Вроде бы ничего такого, но…
– Да я понимаю. Я тоже никому до нашего с тобой разговора о себе не рассказывала. Это что-то личное, сокровенное, кому попало о своей жизни не расскажешь.
– Ну, это хорошо, что я, оказывается, не кто попало.
Она опять улыбнулась, и я от этой улыбки всё сразу ей и выложил. Пока я рассказывал о разводе родителей и поджоговой эпопее, она внимательно слушала. А когда перешёл к той части, когда друзья мне бойкот объявили, она кивать стала, как будто всё-всё понимает про меня. Не осуждает. А это очень важно, когда тебя даже за плохие, дурацкие поступки не осуждают.
– Вот такие, Елена Прекрасная, у меня дела. Так что я здесь, получается, в ссылке, как декабрист.
– Ну, некоторые декабристы потом вернулись домой из Сибири. Так что, может быть, и у тебя настанет момент возвращения.
– Было бы неплохо. Город у нас очень красивый, и набережная огого, не то что здесь. Ты в Ростов приезжала когда-нибудь?
– Никогда.
– А я тебя потом в гости приглашу, когда из ссылки вернусь.
– Договорились.
Потом она встала, отряхнула плащ и тоже бросила камень в воду, только он не проскочил по глади, а плюхнулся в реку, и от него по воде побежали круги.
Лена сощурила глаза и сказала:
– Ничего у меня не получается.
Я тоже встал и сказал:
– Получится, тут сноровка нужна. Хочешь, научу тебя?
Она кивнула, натянула очки и ответила:
– Очень хочу, только в другой раз, ладно? Мне уже домой пора, у нас там хозяйство – птичье царство. Надо воды налить, в доме дел тоже хватает. В общем, не сегодня.
– Ну давай я тебя хоть до дома провожу?
– А обратную дорогу найдёшь?
– Да чего тут искать? В конце концов, навигатор на телефоне имеется, да и вообще, я ж в детстве гостил здесь частенько, в недрах памяти осталось кое-что.
Она снова улыбнулась и зашагала в сторону моста. Он был деревянным и скрипучим, и я сказал Лене:
– Такой скрип тоску нагоняет, честное слово.
А Лена ответила:
– Мост не скрипит, он песню поёт, грустную и несчастную.
– О чём же эта песня?
– Наверное, о любви к реке, которая вроде бы и рядом, но не с ним.
Тут я засмеялся:
– Скажешь тоже – не с ним. Ведь не будь этой реки, и мост не построили б. Значит, всё у них в порядке, а скрипит он или, как ты выразилась, «поёт» – от старости. Такие дела, Елена Прекрасная.
Дальше мы шли молча. Она чуть быстрее, а я следом. И похожа Ленка была на маленькую фею, подружку Питера Пэна, Динь-Динь. И сердце у меня тоже стучало: динь-динь.
Мы шли минут десять. Осень уже вовсю захватила город в сероватый плен ранних сумерек, и тихая грусть залезала холодом под одежду. Так всегда бывает в ноябре. Тут главное – как-то пережить последний месяц осени, дождаться снега и новогодней суеты. Тогда эта грязная безнадёга спрячется под сугробы, точно её и не было.
Вдруг раздался голос Лены:
– Мы почти и дошли. Видишь вон тот дом с синим забором? Мой. Дальше провожать меня не надо, пока, Толик.
Я кивнул ей, а потом хлопнул себя по лбу:
– Лен, ты вот зефир забери, чай там попьёшь или компот.
И сунул ей пакет. Она как-то грустно улыбнулась, положила его в рюкзак, махнула мне и пошла к забору.
В этот момент у меня затрезвонил телефон. Звонила мама:
– Ты где, Анатолий?
– Домой иду. Немного заблудился, дорогу перепутал, к реке вышел.
– Толенька, ну ты чего? Это ж в другой стороне! Давай не задерживайся, там бабушка уже суп с фрикадельками наварила, ждёт тебя, волнуется. Всё нормально в школе?
– Да нормально всё, мам, скоро буду. Ну чего вы меня, как маленького, контролируете?
От реки пахло камышами и рыбой, ветер трепал сухие листья и мои волосы. Шапку надевать не хотелось, для неё предназначалась зима. Я шёл по мосту и думал о том, что неизвестно, сколько времени проведу здесь, в этом чужом городе, с чужими и странными людьми. И я вспомнил о секции бокса, из которой из-за трусости слинял втихаря перед отъездом. Тогда такое настроение было – вообще зарыться под одеяло и лет сто не вылезать. Не могу вам объяснить, из-за чего, просто после той истории с друзьями я, можно сказать, на весь мир обиделся.
А на боксе у меня тоже товарищи были, нормальные парни, между прочим. Не такие, конечно, близкие, как Тёмка и Артурик, но на соревнованиях мы друг за друга горой стояли. И тренер нормальный, Пих-Пах. Это, между прочим, я ему кликуху придумал. У него фамилия Пахов, и он приговаривать любил: «Удар должен быть веский, как пуля резкий, пих и в пах!» Шутил он так, конечно. Вот и стал Пих-Пахом.
Тогда мне их всех видеть не хотелось, а сейчас я бы чего только ни сделал, чтобы вернуться на бокс. Дурацкий характер.
Во всём у меня так выходит. Хочется, чтобы всегда было так же легко, просто и хорошо, как на речке с Леной.
Дорогу домой я отыскал быстро. Бабушка, конечно, накинулась с расспросами, но я перевёл разговор на семейные тайны. Начал разузнавать ту легенду про семейного колдуна. Бабушка даже обрадовалась. Нашла выцветшую фотографию прапрадеда. Коричневатую, не чёрно-белую, а какую-то бледную, как будто кофейную. На ней около мельницы стоял суровый бородатый мужчина с умными глазами.
Бабушка шепнула:
– А звали его, между прочим, как тебя, Анатолием. Сила у него была особенная. Зверей и птиц понимал, лечил. Худых людей распознавал, и они тут же прочь пропадали. Однажды город от пожара спас. Кто-то поджёг, а он о чём-то с природой, с небом пошептался – и такой ливень хлынул! Хотя это всё легенды, конечно. Только зря люди говорить не станут. Вот и ты, Анатолий, бери пример с родственника – не чуди, а помогай.
Я после бабушкиного рассказа уснул. И привиделся мне мой прапрадед, который сказал, что силу свою мне передаёт и теперь я тоже хранитель Мотвы.
Приснится же.
Глава 7. Новая встреча с Максом
На следующий день перед подъездом меня караулил Макс.
– Ну привет, Толкунов. Как твои дела, котят спас, девочек до дома проводил?
Я, конечно, такой встречи с утра не ожидал и прикрикнул:
– Интересно, а все вампиры такие остроумные или через одного?
Дворник, что шкрябал по асфальту метлой, остановился и разглядывать меня стал. Поэтому я поздоровался с ним и быстро за угол завернул.
Макс продолжил:
– Толь, ты возьми себя в руки, людей не пугай. Кроме тебя, меня никто видеть не может, поэтому если уж и станешь комментарии отпускать, то делай это тихо-о-онечко.
Я пробурчал:
– Ерунда какая-то.
– Да я согласен с тобой, но, оказывается, такое бывает. Я связался с родителями, рассказал о твоей персоне. Они даже обрадовались, что мне будет с кем общаться. Но знаешь, фокус в чём – видеть ты меня можешь, потому как, скорее всего, сам немного вампир.
– Чего?
– Да тише ты. Ну, не в прямом смысле, конечно, в переносном. В общем, тоже энергетическим вампирством обладаешь.
– Ага, так я и подумал, что рассекретил ты меня. И как это работает?
– Я точно не знаю, как это работает. Но факт есть факт – ты меня видишь.
– Ага.
– Да чего ты заладил: ага-ага?
– А что мне ещё тебе сказать? Я обычный мальчишка, переехал чёрт-те куда и встретил вампира, который утверждает, что я тоже вампир. Это вообще нормально?
– Откуда же я знаю, что нормально, а что нет. Наши с тобой «нормально» разные.
– Хотя знаешь… Мне бабушка вчера сказала, что прапрадед мой тоже был колдуном. С животными общался и город защищал. Так что мы с тобой коллеги, между прочим.
– А вот об этом надо разузнать подробнее. Тут ведь и вправду был один из наших когда-то. Свою жизнь отдал за жизнь города в Великую Отечественную войну. О таком тебе, правда, никто не расскажет.
Я задумался:
– Слушай, Макс, а скажи, мир за эти годы сильно поменялся? Ты же в привычном понимании старикан уже. Точно ведь, дети там, взрослые – другие. Интернет и телефоны появились, да много ещё чего.