…Не описываю подробно увеселительную мою прогулку с Александром и его женой на Масленице за городом, а также и поездку на третий день – тоже за город, на фарфоровую фабрику. Этот последний пикник устроили Политковские. Завтракали, обедали и танцевали под звуки стройного оркестра до 11 часов вечера».
«Мама очень плоха, – пишет Ольга Сергеевна 11 марта. – Статься может, в ней осталось жизни лишь на несколько дней, и, когда получишь это письмо, без сомнения, она отойдет в вечность. Доктор сказал: «На этой неделе все может кончиться (cette semaine tout peut fnir)». Голова у нее еще свежа; она улыбается Леле, но это покойница. Ничто не могло спасти ее. Осенью она уже была приговорена (elle a ete condamnee depuis ces automne), и болезнь ее была не что иное, как медленная агония (une longue agonie, une agonie prolongee). Я видела сама, что на исцеление нет надежды, но полагала, что мать может протянуть еще год, если не два. По мнению доктора Спасского, ее сломила единственно печаль. Отчаяние отца меня мучает невыразимо; не может воздержаться: рыдает при ней, что ее и пугает, и волнует. Я попыталась ему это высказать, но он закричал на меня, забывая, что и я лишаюсь матери. Право не знаю, что делать. Александр приходит на несколько времени и уходит, как и прочие (Alexandre ne fait que des apparitions, ainsi que les autres personnes), я с отцом совершенно одна, а подруга моей матери, Тимофеева, не может находиться безотлучно, помимо всего своего желания, так как на днях неумолимая смерть похитила ее сестру, Екатерину Воронцову. Боже мой! если бы, по крайней мере, я имела счастие быть с тобою! Между тем хозяйство из рук вон: челядь поистине ужасна – сущие разбойники! Нет у них никакого усердия, никаких слез, хотя мама всегда была с прислугами ласкова; челядь поступает таким образом потому, что выжидает перемены, а всякая перемена этим людям нравится (la valetaille est terrible: se sont des brigands a la lettre! aucun zele, point de larmes, et pour-tant maman a ete toujours bonne envers eux. C’est qu’ils s’attendent a un changement – tout changement leur plait). Даю мои деньги дворнику за возлагаемые на него поручения. К большому счастию, Александр не уехал, как предполагал: распутица и дурные дороги его испугали (l’ont efraye). Увижу ли тебя, по крайней мере, к праздникам? Приезжай прямо к нам; отец не говорит о тебе ни слова, но все равно. За его будущность я спокойна (je suis tranquille sur son avenir a lui). По всей вероятности, он переселится к своей сестре Сонцовой. И мама думала переселиться в Москву немедленно после выздоровления… Право не знаю, что пишу; рука дрожит, не знаю спокойствия ни днем, ни ночью.
Всякую минуту ожидаю страшного удара. Мама говорит со мною и постоянно требует к себе маленького Лелю, беспокоится, когда его уносят, почему он и не сходит с моих рук, а я при ней безотлучно. Мама очень терпеливо переносит страдания (elle est tres patiente). Прощай… завтра жду твоего письма…»
Получив это грустное сообщение моей матери, отец немедленно явился к фельдмаршалу и испросил позволения безотлагательно отправиться в Петербург; он выехал 24 марта на Страстной неделе, но прибыл в столицу только 30-го, на Пасхе.
Между тем жизнь Надежды Осиповны догорала. Она обнаруживала сильное беспокойство о Николае Ивановиче, томительно ожидая свидания; спрашивала дочь, на которой, по расчету Ольги Сергеевны, он станции… считала бой часов, минуты, секунды, затем подзывала к себе дочь, клала ей руки на голову, требовала, чтобы ей меня подзывали, благословляла меня, ласкала и опять спрашивала дочь:
– Как думаешь? – скоро ли приедет муж… да не тут ли он? Может быть, раздевается в той комнате… приехал… поди, узнай…
В Великую пятницу или субботу, не запомнил из рассказа матери, бабку приобщили Св. Тайн. Сын и дочь были при ней. Дядя Александр рыдал как ребенок, Сергей Львович рвал на себе волосы и подвергся ужасному истерическому припадку, так что его «унесли» в соседнюю комнату. Тут же лежал в комнате бабки и я полусонный. По требованию угасавшей, Александр Сергеевич взял меня на руки и поднес к умирающей. Она опять меня благословила, сказав: – Ольга, посмотри… не приехал ли муж?..
Часа через два бабка лишилась сознания. Вечером, в Великую субботу, началась агония, но тихая, а в половине первого часа ночи, во время Великой заутрени, когда, в храмах Божиих раздавалось радостное «Христос воскрес», не стало Надежды Осиповны Пушкиной…
Не могу не заметить: бабка выражала неоднократно желание переселиться в будущую жизнь именно во время этого богослужения…
«Я в Петербурге с понедельника Светлой недели, – сообщает Николай Иванович своей матери, Луизе Матвеевне, от 9 (21) апреля. – Приехал сюда по службе и по делам. Приезд мой ускорен был известием об отчаянной болезни матушки моей жены: она очень желала меня видеть, но я опоздал одними сутками, застав ее уже на столе. Скончалась в первый день Светлого воскресенья, в самую заутреню. Кончина ее меня очень огорчила, и печаль, в которой застал батюшку и Ольгу, долго не позволяла мне приняться за дела… Александр Сергеевич уехал в псковскую деревню, вслед за телом Надежды Осиповны, которая там будет погребена…
Живу у тестя. По окончании шести недель он отправится в Москву к своей сестре Елизавете Львовне Сонцовой, поэтому Ольге нельзя здесь оставаться без меня. Ехать с нею и сыном к вам, а потом в Варшаву, было бы и дорого, и даже опасно при здоровье ребенка. Следовательно, не остается ничего более, как воротиться с ними в Варшаву. По дороге думаю заехать в псковскую деревню и прожить там несколько времени. Может быть, оттуда проберусь к вам один, если обстоятельства, разумею денежные, позволят: фельдмаршал решит мои планы. Он был так добр, что взял меня с собою; он же может доставить мне способы к исполнению моих желаний.
Ольга очень грустна, но, слава Богу, здорова, а Левка делает зубы: большой любимец дедушки, дядюшки и тетушек, а в особенности был баловнем покойной своей бабушки…»
Прискорбное событие дядя Лев Сергеевич узнал в Тифлисе из письма к нему моей матери. За пять же дней до кончины бабки, 24 марта[204], Александр Сергеевич извещал брата, излагая ему материальные обстоятельства, только о том, что «мать очень больна, почему он все еще занимается делами, несмотря на сильное к ним отвращение, и что надеется сдать их при первой возможности».
Пребывание Александра Сергеевича в Михайловском и Тригорском было кратковременно. Хотя он, по словам моей матери, тоже был младенец в сельскохозяйственном управлении, но, посетив запущенную дедом Михайловскую вотчину, развел руками. В вотчине оказалось все в величайшем беспорядке, а потому он и сообразил, что горю лучше всего может пособить одна лишь энергия Николая Ивановича, который и избавит дядю от лишних забот. К тому же у дяди было множество и других неприятностей.
Первая книжка «Современника» вышла в начале апреля, следовательно, во время его отсутствия. Против статей, входивших в состав первой книжки, подробно уже упомянутых в материалах Анненкова, да и против самого издания ополчились, как выражалась Ольга Сергеевна, журнальные щелкоперы, а в «Северной пчеле» дядю прямо укоряли в занятиях, не свойственных его поэтическому гению. Он еще осенью 1835 года заявил сестре, что пускается в журналистику единственно с целию улучшить денежные обстоятельства. Балы, камер-юнкерство и прочие расходы, без которых, по его мнению, обойтись было нельзя, заставили Пушкина отдаться делу диаметрально противуположному его поэтической натуре…
Дядя Александр, предав земле тело Надежды Осиповны, погребенной рядом с прахом ее родителей, Осипом Ибрагимовичем и Марьей Алексеевной, и приготовив тогда же, по недоброму предчувствию, место и для себя, возвратился в Петербург 14 или 15 апреля. Николай же Иванович и Ольга Сергеевна оставались на квартире у Сергея Львовича.
Дед осунулся; горе его было вне всякого описания, а сестра его Елизавета Львовна и муж ее Матвей Михайлович Сонцов отправляли ему письмо за письмом с приглашением расстаться с злополучным Петербургом. Известия о делах Льва Сергеевича, тоже не особенно благоприятные, огорчали старика и сердили Александра Сергеевича. Приехав из Михайловского, этот последний сообщил сестре и зятю с малейшими подробностями все открытые им в деревне безобразия и напомнил Николаю Ивановичу его обещание заехать в Михайловское на возвратном пути в Варшаву и водворить в запущенном имении порядок.
В начале мая дядя взял кратковременный отпуск в Москву, чтобы поработать в местном архиве Министерства иностранных дел и позабыть, хоть на несколько времени, неприятности, которые на этот раз не счел нужным сообщить сестре. В этот период времени, как она догадывалась, началась уже подпольная против ее брата интрига.
В Москву, почти в одно время с дядей, уехал и Сергей Львович, а Наталья Николаевна с сестрами поселилась на даче Каменного острова.
Ольга Сергеевна посещала невестку довольно часто, но не по вечерам, причем брала с собой и меня.
Дядя воротился 23 мая, спустя несколько часов по разрешении жены от бремени дочерью[205], что и дало повод Ольге Сергеевне подшутить: «Всегда, Александр, на несколько часов опаздываешь! В прошлом мае прозевал Гришу, а в этом мае Наташу».
По возвращении Александра Сергеевича Николай Иванович выехал из Петербурга в Михайловское 10 июня, предварительно исходатайствовав у фельдмаршала трехмесячный отпуск. Ольга же Сергеевна выехала туда же в конце июня, прогостив последние две недели со мною у дяди.
Тут дядя высказывал ей свои мрачные предчувствия, недовольство жизнию, одолевающую его тоску, которую не могли подавить ни ласки жены и сестры, ни внимание окружавших. Не могли подавить это чувство и его усиленные занятия. Переписываться с Николаем Ивановичем, которого Александр Сергеевич называл «прозой ходячей», Пушкин считал очень скучным и писал вообще о делах a corps defendant