А. П. КАМЕНСКИЙМой гарем
ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВИЛА
А. М. ГРАЧЕВА
НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР
«ЛАДОМИР»
МОСКВА
ISBN 5-86218-275-6 1999.
Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способам без договора с издательством запрещается
ИГРА В ЗАРАТУСТРУ, ИЛИ ЛИТЕРАТУРНАЯ КАРЬЕРА АНАТОЛИЯ КАМЕНСКОГО
На литературном небосклоне России начала XX века имя Анатолия Павловича Каменского промелькнуло маленьким метеором, ярко вспыхнувшим и тут же погасшим. В конце 1900-х — начале 1910-х годов волна скандальной известности мгновенно подняла малоизвестного молодого писателя на гребень читательской популярности, но вскоре отхлынула, оставив ему груз неутоленного тщеславия и клеймо автора нескольких произведений, навсегда соединенных со временем пореволюционной реакции. Дальнейшая пестрая судьба Каменского, закончившаяся в 1941 году в сталинском концлагере, окончательно погрузила его имя в реку забвения.
После 30-х годов произведения Каменского перестали издаваться, а литературоведческие оценки его творчества были кратки и однозначно уничижительны. Научный этап «воскрешения» Каменского начался с объективной статьи А. В. Чанцева в энциклопедическом словаре «Русские писатели. 1800—1917» (М., 1992). Но кроме посмертного бытия в истории литературы вторая жизнь писателя заключается в бытовании его произведений, и воскресить их еще предстоит современному читателю.
Критика начала века сразу же отметила главное достоинство произведений писателя. «У рассказов г. Каменского, — определил рецензент авторитетного модернистского журнала “Весы” А. Курсинский, — есть одна очень характерная и выгодная для автора черта. Начав читать какой-нибудь из них, читатель, за исключением разве наиболее искусившихся в “глубинных книгах”, не бросит книгу, пока не дочитает его до конца. Автор обладает способностью “занять” с первой страницы»[1]. Таким образом, одной из существенных черт произведений Каменского была их занимательность, то есть качество, делавшее их заметным явлением не элитарной литературы, но беллетристики. Лучшие произведения молодого писателя стали бестселлерами 1900-х годов. Но чтобы понять историю феерического взлета и быстрого падения литературной карьеры Каменского, надо обратиться к истокам его творчества.
Анатолий Каменский родился 17(29) ноября 1876 года[2] .в Новочеркасске, в бедной чиновничьей семье. Впоследствии отец Каменского переехал в Астрахань, где служил в приказе общественного призрения. Там же Каменский окончил гимназию. В 1895 году он приехал в Петербург для учебы сначала в институте инженеров путей сообщения, а затем на юридическом факультете университета, который окончил в 1902 году. Затянувшаяся учеба придала характеру Каменского некоторые качества «вечного студента» и привила богемные привычки.
Со студенческих лет началась его писательская деятельность. Он публиковал рассказы в периодической печати, главным образом в газетах. Сразу же стало очевидным стремление молодого беллетриста выявитъ то, что привнесло в психологию людей новое время. Для Каменского конец столетия означал прежде всего конец тематики, героев, художественных методов литературы XIX века. В первых литературных опытах крушение старого изображалось еще очень прямолинейно, в поверхностных и элементарных проявлениях. Например, художественную структуру рассказа, так и названного: «Конец века» (1898), составлял диалог двух героев, представителей старого и нового времени. Один из них — тридцатилетний чиновник Малафеев — мечтатель, ведущий литературную родословную от героев Тургенева и раннего Достоевского. Он грезит «о существовании “где-то там” царства красоты и поэзии и о какой-то девушке, которая его нежно любит, тайно грустит и не может ему в этом признаться»[3]. Его разговор с великовозрастным гимназистом Костей — травестированное изображение классической проблемы «отцов» и «детей». Последние поражают воображение «предков» очередным вариантом «практического» миросозерцания. Теперь на смену платонической любви приходит прозаическое посещение публичного дома, буколическое бескорыстие сменяется откровенным меркантилизмом, наконец, пиетет перед «концом века» превращается в пренебрежительное восприятие настоящего как «своего» времени. Но в ранних рассказах Каменский еще на стороне «добрых старых» идеалов. В финале «Конца века» речь героя-мечтателя, возмущенного наступающей эрой цинизма, сливается с авторским голосом.
С начала творчества одним из основных сквозных образов в прозе Каменского стал Петербург. В восприятии Петербурга молодым беллетристом было мало оригинального. Во-первых, подобно многим, приехавшим в этот город из родных мест, более благословенных по своему природному и психологическому климату, Каменский сразу же увидел все отрицательные лики Петербурга, неприветливо встречавшего провинциалов. Во-вторых, как и большинство писателей начала XX века, он оказался во власти мифа о Петербурге, сложившегося в литературе XIX века, и прежде всего в произведениях Гоголя и Достоевского. После нескольких лет неустроенных петербургских мытарств в сознании Каменского произошла естественная идеализация провинциальной жизни. В его раннем творчестве провинция представала в виде некоего чудесного «далека», ретроспективной утопии, где еще сохранились патриархальные отношения, возвышенная любовь, «тургеневские девушки». Но все это было навсегда утрачено героем Каменского — уехавшим в Петербург молодым человеком, зачастую студентом, чувствующим себя одиноким в бездушном городе-спруте, но постепенно принимающим ценности петербургской жизни. Повторяющийся сюжет первых рассказов Каменского — несостоявшееся возвращение героя в мир «настоящей жизни». Так, в рассказе «Нервы» (1898) кандидат прав Барсов приезжает в родной провинциальный город и вновь встречает свою «первую любовь» — Ксению. Когда-то он искренне любил девушку, но Петербург умертвил его страсти. В момент возвращения в нем на миг вспыхивают старые чувства, но теперь, развращенный Петербургом, он мгновенно охладевает, называя любовь «припадком», «нервами». Тот же сюжет был повторен в рассказе «Степные голоса» (1901), оцененном критиками как талантливое продолжение чеховских традиций. Молодой герой рассказа Нечаев, так же, как и Барсов, возвращается на родину, к любящей его девушке. Последняя является как бы органичной частью того мира естественной жизни, который «степными голосами» рассказывает Нечаеву о тайнах бытия, остающихся для него неведомыми. Герой утратил связь с этим миром, не найдя ничего взамен. Он говорит девушке: «Растолкуйте вы мне, <...> что такое вас привязывает к жизни? <...> Вот чего я еще не могу понять, как это можно во что-нибудь верить, чего-нибудь добиваться? Во имя чего?.. Ведь ничего нет? Мы неподвижны и живем только представлениями. И еще бессмысленнее воображать себя не одинокими, искать сочувствия в людях, в природе... Ждать ответа в каком-нибудь шелесте трав или стрекотанье кузнечиков? Самих себя обманывать и тешить! А сколько смятенных душ, одурманенных печалью, рвется к этому наглому, бездушному небу, ищет в нем правды! Ах, как это ничтожно, мелко! И как этого до сих пор не понять, что природа холодна, бесконечно холодна и к нашим радостям, и к страданиям»[4]. Но умозаключения отчаявшегося героя опровергает сама природа. Пантеистический финал рассказа разбивает его философствования о бессмысленности жизни: «Цепи волшебные, не тяжелые, сковали степь. Она не спала, она выжидала чего-то, как будто тихонько смеялась, смеялась над ним, над Нечаевым»[5].
Антитезой мира природы и провинциальной утопии предстает Петербург — город тысяч людей, бесконечно отъединенных друг от друга и в то же время намертво спаянных цепями общественной иерархии. Из восприятия и переосмысления Каменским мифа о Петербурге происходят две главные темы его творчества. Первая из них, идущая во многом от личного опыта, — тема человеческого одиночества. Она будет одной из немногих тем, которые Каменский — автор, в целом не склонный, да и не способный к теоретизированию, — попытается как-то философски осмыслить. Вторая — тема человеческой несвободы, оборачивающейся различными ипостасями в зависимости от той или иной разновидности ценностей (социальных, моральных, эстетических), которые ограничивают «естественные» права человека.
Одиночество среди толпы, в огромном городе — мотив, неоднократно повторенный в рассказах Каменского. Так, в рассказе «Ольга Ивановна», повествующем о любви чистого душой юноши к женщине сомнительной репутации, чувство героя рождается из тоски и жажды человеческого участия: «Денисову было душно в Петербурге. Он чувствовал себя задавленным этим тяжелым каменным колоссом. Его не тянуло на улицу, и он целыми часами лежал на кровати, вспоминая милую провинцию <...> Почти каждый день шел дождь. Фонтанка, мутно-свинцового цвета, была застлана туманною мглою, похожей на дым. Люди шли озабоченные, сердитые, толкались с какою-то злобой. Каждый точно ненавидел все окружающее. Ни одного веселого лица, ни одной улыбки. Дальше — Невский с его ожесточающим движением и шумом — настоящий базар показной и раздутой роскоши, еще более холодные люди, тупое и сытое выражение на лицах, праздное любопытство без капли участия»[6].
Человек, отъединенный от природной мировой жизни, оказывается плененным ценностями цивилизации. Их высшим звеном предстает у Каменского Петербург. Но писателю свойственно глубокое сомнение в значимости этих ценностей. Каменский продолжил традиционную для русской литературы тему все омертвляющей бюрократической природы Петербурга. И это было не только результатом следования классическим традициям, но и итогом собственного жизненного опыта. С 1903 по 1909 год, после окончания университета, Каменский служил в министерстве финансов, испытав все «прелести» существования мелкого чиновника. О своем материальном положении он иронически писал в «Автобиографии» 1908 года: «Служу в министерстве финансов, женат, имею двух детей. Впрочем, для любителей очень интимных подробностей писательской жизни я, пожалуй, могу добавить, что в настоящее время у меня есть кой-какое движимое имущество в размере письменного стола и двух пар брюк»