Глава четвертая
Доктор Таттл предупреждала меня о «длительных кошмарах» и «мысленных путешествиях», «параличе воображения», «аномалиях восприятия пространства и времени», «снах, которые ощущаются как вылазки в мультиверсум», «путешествиях в потусторонние измерения» и тому подобном.
Еще она говорила, что небольшой процент людей, принимавших такие же препараты, какие она прописала мне, сообщали о галлюцинациях в часы бодрствования.
— В основном это приятные видения, эфирные духи, небесная игра света, ангелы, приветливые призраки. Эльфы. Феи. Нимфы. Галлюцинации совершенно безобидные. И они бывают в основном у азиатов. Могу я спросить, какой у тебя этнический фон?
— Английский, французский, шведский, немецкий.
— У тебя все будет нормально.
Поезд на Лонг-Айленд нельзя было отнести к небесным видениям, но я подумала, что, может, он и впрямь мне снится. Я посмотрела на свои руки. Мне было трудно ими шевелить. От них пахло сигаретами и парфюмом. Я подула на них, погладила прохладный, белый мех шубы, сжала кулаки и постучала по бедрам. Нет, все казалось вполне реальным.
Я осмотрела себя. У меня ничего не кровоточило. Я не обмочилась. Я не надела носков. Мои зубы показались мне липкими, во рту оставался привкус арахиса и сигарет, хотя в карманах пальто сигарет я не нашла. Моя платежная карточка и ключи лежали в заднем кармане джинсов. У моих ног стояла Большая Коричневая Сумка из «Блумингдейла». В сумке оказался черный костюм из коллекции «Теори» и подходящий к нему комплект: бюстгальтер под декольте и трусики от Калвина Клайна. В маленькой бархатной коробочке я увидела безобразную топазовую подвеску, оправленную фальшивым золотом. На сиденье рядом со мной лежал огромный букет белых роз. Под ним — квадратный конверт, где моим почерком было написано: «Для Ривы». Рядом с цветами журнал «Пипл», полупустая бутылка воды и обертки от двух «Сникерсов». Я глотнула воды из бутылки и сразу поняла, что там не вода, а джин.
В окне над горизонтом висело бледно-желтое солнце. Оно вставало или садилось? Куда направлялся поезд? Я снова посмотрела на свои руки, на серую полоску грязи под обгрызенными ногтями. Мимо проходил мужчина в униформе; я остановила его. Мне было неловко задавать самые важные вопросы — «Какой у нас день? Куда я еду? Сейчас вечер или утро?» — так что я лишь спросила, какая следующая остановка.
— Мы подъезжаем к Бетпейджу. Ваша станция будет после него. — Он достал мой билет, как оказалось, торчавший из спинки переднего кресла прямо перед моим носом, и подмигнул: — Вы можете поспать еще несколько минут.
Спать я уже не могла. Я смотрела в окно. Солнце явно поднималось над горизонтом, а не садилось. Поезд бодро стучал колесами, потом замедлил ход. На другой стороне платформы в Бетпейдже небольшая толпа людей среднего возраста в длинных пальто и со стаканчиками кофе в руках ждала поезд. Я решила немедленно выскочить из вагона, сесть в тот поезд и вернуться в Манхэттен. Как только мой состав остановился, я встала. Меховая шуба волочилась по полу. Тяжелый мех был перехвачен на талии белым кожаным ремнем. Мои голые ноги в старых кроссовках были влажными. Лифчика на мне тоже не было. Соски терлись о мягкий ворс теплой рубашки, которая показалась мне новой и дешевой, вроде тех, какие можно купить за пять долларов в аптеках «Уолгринс» или «Райт эйд». Звякнул колокол. Надо было торопиться. Но когда я схватила свои вещи, мне внезапно и безотлагательно захотелось в туалет. Я оставила сумку и розы на кресле и помчалась по проходу в конец вагона. Мне пришлось снять шубу и вывернуть ее наизнанку, прежде чем повесить на крючок, чтобы только розовая шелковая подкладка касалась ужасно грязной стенки туалетной кабинки. Не знаю, что я ела, но уж точно не обычные мелкие крекеры или салат из гастронома на Первой авеню. Пока я там сидела, поезд тронулся. Я засучила широкие рукава рубашки, чтобы не мешали, и осмотрела свои руки. Ни синяков, ни ссадин, ни пластырей на них не было.
Я снова поискала в карманах шубы телефон, но вытащила лишь рецепт пенистого чайного напитка из корейского квартала и резинку для волос. Резинкой я тут же воспользовалась — стянула волосы на затылке. Судя по тому, что я увидела в мутном, поцарапанном зеркале, выглядела я неплохо. Я похлопала себя по щекам и убрала песчинки из уголков глаз. Я все еще была хорошенькой. Я заметила, что мои волосы стали короче. Должно быть, я подстриглась во время своего прошлого провала. Потом просмотрю историю операций с банковской картой и узнаю, что я вытворяла под действием инфермитерола. Впрочем, честно говоря, мне было наплевать. Я осталась цела и невредима, без синяков, переломов или порезов. Знала, где нахожусь в данный момент. При мне кредитная карта и ключи. И это самое главное. Стыдно мне не было. Одна пилюля инфермитерола забрала несколько дней моей жизни. В этом смысле идеальный наркотик.
Я ополоснула лицо водой, прополоскала горло, стерла бумажным полотенцем налет с зубов. Вернувшись на свое место, я набрала в рот джину, подержала его там и выплюнула в бутылку. Поезд снова замедлил ход. Я схватила свои вещи, держа на руках, словно ребенка, тяжелый букет. Розы были свежие, упругие и без запаха. Я даже потрогала их, желая убедиться, что они настоящие. Да, точно, живые.
Вокруг Фармингдейла все было уныло и плоско, только телефонные вышки торчали. Вдали виднелись ряды длинных двухэтажных домов, облицованных бежевым алюминиевым сайдингом, и что-то, похожее на силосную башню, голые ветви деревьев дрожали от ветра, темные клубы дыма поднимались из какого-то невидимого источника к широкому, бледно-серому небу. Люди, закутанные в пальто, шарфы и шляпы, шаркали по покрытой льдом площади к минивэнам и недорогим седанам, их работающие моторы наполняли маленькую парковку туманом выхлопных газов. Огромный, белый «Линкольн-Континенталь» подъехал к тротуару и мигнул фарами.
Это была Рива. Она опустила стекло со стороны пассажирского сиденья и помахала мне. Я прикинула — может, сделать вид, что не заметила ее, перейти через пути и вскочить в первый же поезд на Манхэттен. Она посигналила. Я подошла и села в автомобиль. В салоне была сплошь кожа цвета бургундского и пластик «под дерево». Освежитель воздуха выдавал запах сигар и хереса. На коленях у Ривы валялись одноразовые платочки.
— Новая шуба? Реально? — спросила она, шмыгая носом.
— Рождественский подарок, — пробормотала я, поставила сумку между кроссовками и положила букет на колени. — Сама себе.
— Это дядина машина, — сообщала Рива. — Мне даже не верится, что ты выбралась сюда. Вчера вечером я не поверила тебе, когда ты сказала по телефону об этом.
— Чему ты не поверила?
— Я счастлива, что ты приехала. — По радио играла классическая музыка.
— Похороны ведь сегодня, — сказала я, подтверждая то, во что никак не хотела верить. Я действительно не хотела ехать, и все же я здесь. Я выключила музыку.
— Я просто думала, что ты опоздаешь, или проспишь весь день, или еще что-нибудь. Не обижайся. Но вот ты здесь! — Она похлопала меня по коленке. — Красивые цветы. Моей маме они бы понравились.
Я без сил откинулась на спинку сиденья.
— Рива, я неважно себя чувствую.
— Но выглядишь ты прекрасно, — сказала она, снова разглядывая мою шубу.
— Я захватила и костюм, в который переоденусь, — сообщила я, пихнув носком кроссовки сумку. — Черный.
— Можешь взять у меня все, что хочешь, — предложила Рива. — Косметику, что угодно. — Она повернулась ко мне, вымученно улыбнулась и потрепала меня по руке. Вид у нее был ужасный. Щеки опухли, глаза красные, кожа, как воск. Так она выглядела, когда ее постоянно тошнило. В последнем классе школы, тогда у нее даже лопались в глазах кровеносные сосудики, и она неделями носила в кампусе темные очки. Она снимала их только дома, в нашей общаге. На нее невозможно было смотреть.
Рива тронула машину с места.
— Смотри, какой снег красивый. Здесь так спокойно, правда? Вдалеке от города. Тут все проблемы предстают в далекой перспективе. Понимаешь?.. Это жизнь? — Рива посмотрела на меня, желая увидеть мою реакцию, но я промолчала. Подумала только, что она и дальше будет меня доставать своими глупостями. Она ожидала, что я стану шептать ей слова утешения, обнимать за плечи, когда она будет рыдать на похоронах. Я попала в ловушку. День обещал быть адским. Я буду страдать. Возможно, даже не выживу. Мне нужна темная, тихая комната, мои видео, моя постель, мои таблетки. Я много месяцев не оказывалась так далеко от дома. Я испугалась.
— Мы можем остановиться и выпить кофе?
— Кофе будет дома, — ответила Рива.
Я всей душой ненавидела ее в этот момент, глядя, как она ведет машину по обледенелым дорогам, вытягивает шею, чтобы видеть дорогу с низкого сиденья «Линкольна». Потом она выдала акафистом все, что заботило ее в эти дни: уборка дома, оповещение родственников и друзей, хлопоты с похоронами.
— Мой папа решил ее кремировать, — сообщила она. — Ему не терпится поскорее разделаться с похоронами. По-моему, это очень жестоко. И даже не по-еврейски. Он просто хочет сэкономить. — Она нахмурилась, и ее щеки отвисли. Глаза наполнились слезами. Меня всегда впечатляло, какая Рива предсказуемая — она была словно персонаж из фильма. Каждое проявление эмоций было всегда как по заказу. — Мама лежит в дешевом, маленьком деревянном ящике, — заскулила она. — Он вот такой. — Она оторвала руки от руля и изящным жестом показала мне размеры гроба. — Эти люди хотели, чтобы мы купили огромную урну из латуни. Клянусь, они пытались надуть на каждом шагу. Это так отвратительно. Но мой папа такой экономный. Я сказала ему, что высыплю ее пепел в океан, а он считает, что это нехорошо, неприлично. Представляешь? Как может быть неприличным океан? Что может быть лучше, приличнее чем океан? Каминная полка? Шкафчик на кухне? — От негодования у нее перехватило дыхание, помолчав, она повернулась ко мне. — Я подумала, что, может, ты составишь мне компанию, мы поедем до Массапекуа и сделаем это, а потом заглянем куда-нибудь на ланч. Например, в следующий уик-энд, если у тебя будет время. Или в любой другой день. Может, когда станет теплее. По крайней мере, снег прекратится. Что ты сделала с