— Может, все и к лучшему, — проговорила она уже спокойнее. — Может, я встречу кого-нибудь другого. Может, я снова познакомлюсь с кем-нибудь через интернет. Или в новом офисе в центре. Вообще-то, мне нравятся башни-близнецы. Там так приятно и мирно. И я думаю, что, если правильно стану себя вести в новом коллективе, со мной не будут обращаться как с рабыней. Ведь в офисе у Кена меня никто не слушал. Когда у нас были важные совещания, вместо того чтобы дать мне слово, меня заставляли вести записи, как семнадцатилетнюю девчонку-практикантку. А Кен обращался со мной на работе как с букашкой, поскольку не хотел, чтобы сотрудники догадались о наших отношениях. О прежних отношениях. Разве не странно, что он приехал с женой на мамины похороны? Кто так делает? Как это вообще понимать?
— Он идиот, Рива, — проговорила я, уткнувшись в подушку.
— Как бы то ни было, теперь все будет по-другому, — заявила Рива, стряхивая пепел в кружку. — Я чувствовала, что это произойдет. Знаешь, я сказала ему тогда, что люблю его. Конечно, это стало соломинкой, сломавшей хребет верблюду. Какая балда.
— Может, ты наткнешься на Тревора.
— Где?
— Во Всемирном торговом центре.
— Я даже не знаю, как он выглядит.
— Он выглядит, как все остальные корпоративные мудаки.
— Ты все еще любишь его?
— Ужасно, Рива.
— Думаешь, он все еще любит тебя?
— Не знаю.
— Но тебе бы хотелось, чтобы так было?
Ответ был «да», но только для того, чтобы он почувствовал боль, когда я его отвергну.
— Я тебе говорила, что у моего отца есть любовница? — спросила Рива. — Какая-то клиентка по имени Барбара. Разведенная, без детей. Он везет ее в Боку, во Флориду. Очевидно, там у них таймшер. Значит, планировал это несколько месяцев назад. Теперь я поняла, почему он старался сделать все подешевле. Кремация? И Флорида? Мама умирает, а он вдруг хочет насладиться теплой погодой? Я не понимаю его. Лучше бы умер он, а не мама.
— Подожди, — попросила я.
— Можно мне еще таблетку ксанакса? — попросила Рива.
— Я больше не могу дать. Извини.
Какое-то время она молчала. В воздухе повисло напряжение.
— Я могу заставить Кена заплатить за то, как он обращался со мной, только одним способом — оставить его. Но я не сделаю этого. Ну, ладно, спасибо, что ты меня выслушала. — Она наклонилась ко мне, поцеловала в щеку и добавила: — Я люблю тебя, — и ушла.
Так я поняла, что Рива беременна. Какое-то время я лежала на софе и обдумывала новость. В ее животе росло крошечное, живое существо. Результат случайной ошибки. Побочный эффект заблуждения и бесхарактерности. Мне стало жалко его, совсем одинокого. Это существо плавало в матке Ривы, в жидкости, насыщенной пищевой содой, его все время швыряло туда-сюда во время ее истеричных занятий аэробикой, толкало, защемляло, когда она бешено напрягала торс на пилатесе. Может, ей все-таки следует оставить ребенка? Может, малыш пробудит ее к жизни.
Я встала и приняла солфотон и ксанакс. Сейчас больше, чем когда-либо, кино помогло бы мне расслабиться. Я включила телик — новости по Эй-би-си-7 — и тут же выключила. Я не хотела слушать про стрельбу в Бронксе, взрыв газа в Ист-Сайде, про то, как полиция задержала старшеклассников, прыгавших через турникеты в подземке, про ледяные скульптуры, испортившие облик Колумбус-сёркл. Я встала и снова приняла нембутал.
Потом еще раз позвонила Тревору.
— Это я… — Он не дал мне продолжить и заговорил сам. Я слышала это десятки раз: у него сейчас другая, и он больше не может со мной встречаться.
— Даже просто как друзья, — сказал он. — Клаудия не верит в платонические отношения между полами, и я начинаю понимать, что она права. Сейчас у нее бракоразводный процесс, так что период сложный. И мне по-настоящему нравится эта женщина. Она невероятная. А сын у нее аутист.
— Я просто позвонила, чтобы спросить, могу ли перехватить у тебя немного денег, — сказала я. — У меня сломался видак. И я жутко хочу секса. Вся теку.
Я понимала, что несу бред. Я представила, как Тревор откинулся на спинку кресла, ослабил узел галстука, как, несмотря на весь здравый смысл, его член напрягся под ширинкой. Я услышала его вздох.
— Тебе нужны деньги? Ты поэтому звонишь?
— Я болею и не в состоянии выходить на улицу. Ты можешь купить мне новый видак и привезти сюда? Мне правда очень нужно. Я сижу на лекарствах. С трудом добираюсь до угла улицы. Еле встаю с постели. — Я знала Тревора. Он не мог сопротивляться, когда я ощущала слабость. Восхитительная ирония судьбы. Большинство парней шарахались от слабых, а у Тревора похоть и сострадание шли рука об руку.
— Слушай, я не могу сейчас говорить с тобой. Мне надо идти. — И он закончил разговор.
Это было справедливо. Его ждали старая леди с дряблой вагиной и ее умственно отсталый ребенок. Я уже знала, как будет развиваться дальше эта новая любовь. Он завоюет ее сердце после нескольких месяцев благородных заявлений: «Я хочу жить для тебя. Пожалуйста, доверься мне. Я люблю тебя!» Но потом возникнут настоящие трудности — например, ее экс-супруг начнет добиваться через суд опеки, — тогда у Тревора появятся сомнения. «Ты требуешь, чтобы я пожертвовал ради тебя своими собственными интересами — неужели не видишь, что это эгоизм?» Начнутся споры. Он рванет прочь. Возможно, даже позвонит мне, извинится, что «холодно говорил по телефону в последний раз. Тогда я страшно нервничал. Надеюсь, мы можем забыть об этом. Твоя дружба значит для меня очень много. Мне невыносимо тебя потерять». Если он не заглянет ко мне сейчас, подумала я, неважно, это лишь вопрос времени. Я встала, проглотила несколько штук тразодона и снова легла.
Я опять позвонила Тревору. На этот раз, когда он ответил, я не дала ему сказать ни слова.
— Если ты не трахнешь меня в ближайшие сорок пять минут, тебе придется вызывать «скорую», поскольку я истеку кровью и умру. Я не стану вскрывать себе вены в ванне, как нормальные люди. Если тебя не будет здесь через сорок пять минут, я перережу себе горло прямо тут, на софе. А перед этим позвоню адвокату и сообщу, что оставляю тебе все в квартире, а софу уж непременно. Так что тебе придется иметь дело с Клаудией, или как там ее, когда наступит время разбираться со всем этим. Может, она знает хорошего мастера по перетяжке диванов.
Я нажала на кнопку «Отбой». Мне стало легче. Я позвонила вниз консьержу.
— Ко мне едет мой друг Тревор. Впустите его. — Я отперла дверь квартиры, отключила мобильный, положила в пластиковый контейнер, заклеила лентой и задвинула в глубь самой высокой полки над раковиной. Приняла еще несколько штук амбиена, смотрела рекламу «Эксон Мобил», стараясь не думать о Треворе.
В ожидании его появления я приподняла жалюзи и увидела, что за окном глубокая ночь — черная, ветреная и ледяная. Я подумала обо всех жестоких людях, как они спят сейчас здоровым сном спеленутых новорожденных младенцев, прильнувших к груди любящих мамочек. Тут же мысли перескочили на мою мать. Вспомнились белые кружева ее бюстгальтеров, белые кружева ее шелковых рубашек, которые она носила под любой одеждой, белизна махрового халата, висевшего за дверью ее ванной, пушистого и роскошного, как в дорогих отелях. Вспомнился серый атласный халат, пояс на котором часто выскальзывал из петелек, потому что шелк был скользким; по шелку пробегала рябь, словно по воде реки на японской гравюре. Вспомнились стройные белые ноги матери, сверкавшие, как светлые животы японских карпов на солнце, веерообразные хвосты карпов шевелили ил, и — пафф! — он, словно клубы дыма на сеансе магии, расползался по воде прудика. Вспомнилось, как мать погружала толстую, круглую кисть в пудру и подносила ее к своему бесстрастному, блестевшему от увлажняющего лосьона лицу, и пудра тоже — пафф! — взлетала невесомым облачком, а я смотрела, как она «приводила в порядок лицо», так это у нее называлось. Смотрела и думала, стану ли я когда-нибудь так же, как она, красивая рыба в рукотворном пруду, плавать и плавать кругами, выживая в кромешной скуке исключительно потому, что моя память способна удерживать лишь то, что запечатлелось в последние несколько минут моей жизни, и забывает все остальное.
На мгновение жизнь карпа показалась мне не такой уж и плохой. Я встала с софы, приняла инфермитерол, почистила зубы, прошла в спальню, сняла всю одежду, легла в постель, натянула на голову одеяло и проснулась через какое-то время — возможно, через несколько дней, — давясь и кашляя. Перед моими глазами покачивалась мошонка Тревора. «Господи Иисусе», — бормотал он. Я все еще была в тумане. Я закрыла глаза и, не открывая их, слышала, как его рука рывками двигалась взад-вперед по обслюнявленному пенису; потом он выплеснул сперму мне на грудь. Капля поползла у меня между ребрами. Я отвернулась, до меня доносился шум его дыхания, когда он сидел на краю кровати.
— Я пойду, — сказал он через минуту. — И так я слишком задержался здесь. Клаудия будет волноваться.
Я попыталась поднять руку и показать ему средний палец, но не смогла. Хотела что-то сказать, но лишь застонала.
— Знаешь, через год-другой видаки устареют, — сообщил он. Потом я услышала, как он пошел в ванную. Стукнуло о бачок сиденье унитаза, зашумела моча, забурлил смыв, потом долго шумела вода над раковиной. Вероятно, он мыл свой хрен. Он вернулся, оделся, лег за моей спиной на кровать и обнял меня, прижав к себе секунд на двадцать. Его холодные руки держали меня за груди, жаркое дыхание щекотало мне шею.
— Это было в последний раз, — заявил он, как будто сделал мне огромное одолжение и теперь ставил точку. Потом соскочил с кровати, и мое тело запрыгало, словно поплавок на пустом пруду. Я услышала, как хлопнула дверь.
Я встала, что-то натянула на себя, проглотила несколько штук адвила и перетащила теплое одеяло из спальни на софу. Там на кофейном столике я увидела DVD-плеер, в коробке. Увидев его, я разозлилась. Под крышкой торчал чек об оплате. Наличными. Тревор должен был знать, что у меня нет дисков.