– Да? – в один голос отозвались они. Матушка, продолжая сидеть, теперь сжимала отцовскую руку.
Грегори посмотрел своему горячо любимому отцу прямо в глаза.
– Я должен пересмотреть вопрос фрака. Может, он и хорошо будет сидеть, но его следует носить не мне. Я не твой сын, – сказал он срывающимся голосом. – Мама рассказала мне в тот день, когда умерла.
– Грегори… – ахнула матушка.
– Сынок… – вымолвил отец.
– Прости, отец. – Грегори еще крепче стиснул руки за спиной. – Мне больно разочаровывать тебя и быть человеком, который очерняет память о моей любимой матери, но я так больше не могу. Я знаю, что я родился в браке и что я твой законный наследник, но лучше бы я был твоим внебрачным сыном и не получил ничего. Ты мой настоящий отец. Ты, и никто другой. И мне остается только молиться, чтобы ты простил маму.
В комнате повисла тягостная, почти осязаемая тишина, и в ней Грегори чувствовал, как оба силятся осмыслить его слова – осмыслить правду.
Он посмотрел на матушку, надеясь, что она поймет.
– Мама никому не хотела причинить боль. Но она была не такой, как ты. Она была беспечной. Как ребенок в каком-то смысле. – Он опустил голову. – Она не хотела причинить тебе страдания, отец. Или мне. И мне жаль, – он снова поднял глаза и увидел, что оба родителя вытирают слезы, – ужасно жаль, что я причиняю их вам сейчас.
Боль, исказившая их лица, была как физический удар, и Грегори обнаружил, что ему трудно дышать.
– Но мне пора открыть эту тайну, – выдавил он. – Я хочу иметь возможность любить Пиппу, и вас, и моих братьев и сестер свободно, без стыда, без этой тяжкой ноши, отягощающей мне душу. Надеюсь, что вы простите меня. И надеюсь, молюсь о том, что вы по-прежнему будете любить меня.
– Ох, Грегори, – прошептала матушка. По ее лицу струились слезы. Она встала и протянула руки. – Иди сюда. Ну конечно же, мы будем любить тебя, как любили всегда.
– Спасибо, матушка, – тихо проговорил он и шагнул в ее объятия.
Но отец отвернулся. Он стоял у камина, и плечи его тряслись. Один тихий всхлип нарушил тишину.
– Он успокоится, – прошептала матушка на ухо Грегори. – Дай ему минуту.
О Боже, на свете нет боли хуже, чем видеть, как плачет отец!
– Я не должен был говорить…
– Нет, должен, – заверила его матушка. – Давно был должен. Но я понимаю, что ты хотел уважить желание своей мамы. Не стоило ей возлагать на тебя такое бремя, но она твоя мать, и я не хочу оскорбить ее память хоть одним дурным словом. Уверена, она поступила так, как считала правильным.
Грегори слушал лишь краем уха.
– Теперь отец возненавидит ее. Возненавидит меня. Я принес ему такое горе и разочарование.
– Нет, – твердо возразила матушка. – В этом нет твоей вины. Дай ему немного времени. Теперь у него есть что сказать тебе.
– Хорошо. – Грегори большим пальцем стер слезинку с уголка ее глаза, а потом отступил от матушки и сделал несколько шагов к отцу.
– Нет! – Отец вскинул руку, не сводя глаз с каминной решетки. – Больше ни шагу, парень. – Акцент его был настолько сильным, что Грегори с трудом понял его.
Но замер на месте, как было приказано.
Мамина мольба хранить молчание вернулась к нему в полной мере: «Это только ранит чувства твоего отца и поставит в трудное положение семью».
Отец ненавидит его.
Как и маркиз – за вред, который он нанес дому Брейди.
– Я расскажу тебе истинную историю твоего рождения, – внезапно заговорил отец и поднял на него глаза.
– Постой-ка. – Мысли Грегори лихорадочно завертелись. – Так ты знал?
– Да. – Лицо отца было печальным, но любящим. – Я всегда знал.
Весь прежний мир Грегори, каким он считал его до сих пор, в этот миг растворился, как след на песке, смытый морской волной.
Отец подошел к нему и опустил руку на плечо.
– Минуту назад я попросил тебя не подходить, потому что это я должен был подойти к тебе, а не наоборот. Ты – мой сын. И я буду драться за тебя, и побегу за тобой, и буду твоим отцом. Если бы я знал, что ты носил такое бремя все эти годы – один, – я бы сам рассказал тебе историю твоего рождения. Потому что она не имеет значения. Вообще никакого значения. Потому что как же я могу не любить тебя, своего мальчика. Своего первенца. Своего родного сына. Отраду моей души.
«Отрада моей души».
Новые слова, которые Грегори отныне будет носить в своем сердце.
– Отец… – Ибо Майкл Шервуд и есть для него настоящий отец. И как же приятно произносить это слово, называть так человека, которого он любит всем сердцем, всей душой. Который для него все.
Отец привлек его к себе, и они долго стояли, обнявшись, купаясь в истине своей любви друг к другу, истине, не омраченной никакими тайнами.
А потом отец отпустил его и голосом мягким и спокойным, без малейших следов озлобления или разочарования, поведал Грегори историю его рождения.
– Я познакомился с твоей матерью через одного из своих лучших друзей, Дэниела Джефферса, в Тринити, – начал отец. – Он был без памяти влюблен в Нору. Она была волнующей, веселой и очень привлекательной.
Грегори послал матушке вопросительный взгляд. Мягкой улыбкой и кивком она подтвердила, что знакома с этой историей, что стало для Грегори еще одним потрясением. Матушка тоже знала! И вполне естественно можно было предположить, что Дэниел Джефферс и есть его настоящий отец.
Этот факт заполнил пробел в понимании Грегори своей личной истории, но, кроме чувства острого интереса к собственному происхождению, данное открытие не вызвало у него никаких эмоций.
– Нора наезжала в Дублин при каждой удобной возможности, – продолжил свой рассказ отец. – Я очень хорошо узнал ее. Они были необыкновенной парой, эти двое. – Он усмехнулся, потом немного помолчал, погрузившись, судя по всему, в приятные воспоминания.
Когда же он вернулся в настоящее, глаза его опечалились.
– Через три дня после того, как мы окончили университет, Дэниел пришел ко мне и рассказал, что едет за специальным разрешением на брак с Норой. Он признался, что спал с ней и любит ее всем сердцем. Но когда Дэниел возвращался после встречи с епископом, его коляска перевернулась, и он погиб.
– Мне очень жаль, что ты потерял близкого друга, – сказал Грегори и сам ощутил легкую боль потери.
Как призрачно его собственное существование! Если бы не Дэниел, чья жизнь так трагически оборвалась, он бы сейчас не стоял здесь, в этой комнате, с родителями, которых любит.
– Да, – поморщился отец. – Это был печальный день. До сих пор больно о нем вспоминать. Я, разумеется, вынужден был сказать Норе, и она в своем горе стала искать утешения у меня, как я искал у нее. К тому времени мы уже несколько лет были друзьями. Я питал к ней искреннюю привязанность, а она – ко мне. Она не знала, что мне было известно о том, что она спала с Дэниелом, а я никогда не говорил, что знаю об этом. Не хотел смущать ее. Но мне казалось, что я поступаю правильно, когда всего через пять дней после смерти Дэниела я попросил ее выйти замуж за меня по специальному разрешению. Я был романтиком. Я знал, Дэниел одобрил бы то, что я заботился о Норе, тем более что она могла быть беременна. Я был уверен, что смогу полюбить ее.
– И ты полюбил? – спросил Грегори.
Отец посмотрел на него, и Грегори сразу же увидел, что источник его боли, должно быть, связан с мамой.
– Мы очень старались полюбить друг друга, – тихо отозвался отец. – У нас родилось трое мальчиков, и вы приносили нам огромную радость. Но между твоей матерью и мной была скорее дружба, чем любовь. Мы уважали друг друга и были очень сильно привязаны друг к другу. Хотел бы я сказать тебе, что между нами было нечто большее.
– Я понимаю, – вымолвил Грегори, глубоко сочувствуя и маме, и отцу. – Это печально. – Он почесал голову. – Теперь, после того как я сам так близко подошел к тому, чтобы жениться на Элизе, девушке, которую на самом деле не любил, я понимаю. Не переживай так, отец. Ты сделал все от тебя зависящее.
– Спасибо, сынок. – Отец тяжело вздохнул. – Твоя мама, очевидно, так и не поняла, что мне было известно о ее близости с Дэниелом. Я считал, что поступаю правильно, защищая ее чувства. Она очень сильно зависела от мнения других людей, хотя делала вид, что ей все равно. Но теперь я жалею о своем решении. Мы никогда не говорили о том, почему наш первенец появился на свет на месяц раньше положенного срока. В конце концов, такое иногда случается. Но быть может, если бы мы откровенно обо всем поговорили, она бы не посчитала необходимым обременить тебя своим признанием.
– Отец, не стоит сожалеть о своем решении, – сказал Грегори. – Ты думал о маме. Ошибки не меняют главного: ты, матушка, я и другие дети – мы семья. Сильная, любящая семья. И с каждым днем она становится больше. И лучше.
Отец с матушкой обменялись нежными тайными взглядами.
– Грегори, сынок, – проговорил отец. – Я так рад, что ты точная копия Дэниела. С первого же дня было ясно, что тебя зачал он. И тот факт, что прошел целый месяц, прежде чем я осмелился консуммировать наш с Норой брак, – еще одно доказательство твоего происхождения. Твой размер, твое крепкое здоровье – ты был доношенным ребенком, парень, и плодом любви двух замечательных людей. Но ты и наш сын тоже – мой и моей дорогой жены. – Он схватил матушкину руку. – И то, что ты только что сказал, сверх всяких наших надежд подтверждает, насколько ты готов однажды возглавить дом Брейди. Мы страшно гордимся тобой.
– Да, дорогой, – кивнула матушка.
Грегори не знал, что сказать. Его переполняла признательность. Любовь. Радостное волнение по поводу будущего.
И тут он вспомнил, что должен сказать еще одну вещь.
– Я обидел Питера. Позволил встать между нами ложной ревности и чувству вины – вины за то, что я, возможно, занимаю его место в качестве твоего наследника, отец.
– Ты больше не должен так думать, дорогой, – молвила матушка. – Ты именно там, где тебе и следует быть. Так говорит закон, и так говорят наши сердца.