— Вот, стоило только взяться — и дело пошло, — сказал Лёва.
— Моя первая книжка-самоделка была куда хуже! — весело вспомнил Гай.
Валя посмотрел на него недоверчиво.
— Верно, верно, — повторил Саша, — куда хуже: у меня от клея получались грязные полосы. Лёва даже не принял работу. Правда, Лёва?
Правда, — подтвердил Лёва. — Словом, молодец, Валя. В следующий раз получишь работу потруднее.
— Постановили: признать, что книжке красоты ещё не хватает, но она и без красоты сто лет проживёт, — оценил первое Валино творение старший Воробейко.
А через несколько дней Валя принёс в школу новость:
— В Доме пионеров открылась выставка. Там есть кружок вроде нашего, только наш без названия, а тот называется «Умелые руки»!
— Из какой школы? Мальчики там или девочки? Что там выставлено? — наперебой спрашивали ребята сем хотелось знать, что за умелые руки и что они умеют делать такое, чего не умеют они.
— Давайте сходим туда в воскресенье! — предложил Лавров, и эта дельная мысль была первым его вкладом в нашу общую работу, в жизнь нашего пятого «В».
В Доме пионеров
В воскресенье мы собрались на углу переулка Стопани, минут пять подождали опоздавших (собрались все, последним прибежал запыхавшийся Кира Глазков) и в порядке, попарно, вошли в Дом пионеров. Ребята торопливо разделись, и мы поднялись в зал выставки.
Чего тут только не было! Глаза разбегались. На стендах, на столах — прекрасные гербарии коллекции минералов, модели боевых кораблей, самолётов, всевозможные альбомы, образцы вышивок, вязки… Мы надолго застряли бы у первого же щита, если бы Валя с видом гостеприимного хозяина не пригласил нас проследовать (он так и сказал: «проследовать») к стенду, на котором было написано: «Школа № 7 Ленинского района».
— Вот этот самый кружок. Тоже пятый класс, так же как и мы, — сказал Валя многозначительно.
К большому щиту были прикреплены аккуратные книжки-самоделки в нарядных переплётах, модель лодки, крошечный радиоприёмник, собранный в папиросной коробке, маленький скворечник, корзинка для мусора. Я стала вслух читать надписи, крупно выведенные красивым шрифтом:
— «Пионеры нашего отряда за этот год научились: делать авиамодели — 13 человек, (мои ребята огорчённо переглядываются)
делать книжки-самоделки — 20 человек, (вздох облегчения: с самоделками у нас вполне благополучно)
делать скворечники — 26 человек, (Лабутин: «Это и мы умеем!»)
собирать детекторные приёмники — 8 человек, (Румянцев: «А у нас только двое!»)
проводить электричество — 6 человек, (Левин: «У нас — один Рябинин!»)
вышивать — 7 человек, (Воробейко: «Вот так раз!»)
штопать носки — 30 человек, (хор голосов: «Вот это да!»)
мыть полы — все».
Ребята загудели было, но я стала читать дальше:
— «Наш отряд отремонтировал для школы все наглядные пособия…
Наш отряд сделал 19 мусорниц для младших классов…
Наш отряд переплёл для школьной библиотеки 120 книг…»
Ребята молчат.
— Ну что ж, — говорю я, — вы тоже умеете и делать скворечники и переплетать книги.
— Мы ещё умеем делать книжные полки! — говорит Ильинский.
Это заявление встречается смехом: все помнят, какую полку смастерил Витя.
— Мы умеем чинить калоши, а тут про это ничего не сказано, — не сдаётся Воробейко.
— Но у нас в кружке постоянных двенадцать человек, а тут весь отряд, — задумчиво говорит Лёва.
Мы ещё долго рассматривали всё, что сделали своими руками пятиклассники 7-й школы. Потом перешли к другим стендам.
И тут мы убедились, что девочки в женской школе, по соседству с нами — должно быть, мы ежедневно встречаемся с ними в переулке, — умеют не только вышивать и штопать носки: они, как и мальчики из 7-й школы, строят авиамодели, собирают радиоприёмники, столярничают, чинят электрические приборы.
«Что я, девчонка, чтобы подметать?», «Что я, девчонка, чтобы шить?», «Он, как девчонка, ничего не умеет!» — такое время от времени ещё приходилось слышать. И вот, пожалуйста, девчонки! У них золотые руки и золотые головы! Ведь надо не только много уметь но и много знать, чтобы собрать такую толковую коллекцию минералов или сделать плавающую модель катера.
— Это седьмой класс, — пробует утешить себя Лабутин, но все понимают: девочки и мальчики, о которых так выразительно рассказывает выставка, работают лучше и интереснее нас.
Постепенно ребята разбредаются по залу; одни листают альбомы, другие разглядывают фотографии, третьи никак не оторвутся от приёмника, заключённого в папиросной коробке.
— А знаете, что у них лучше? — говорит мне Лёва на обратном пути. — Во-первых, то, что у нас умеют десять-двенадцать человек, у них знают и умеют почти все. Во-вторых, они учатся работать не просто ради того, чтобы научиться, — это, пожалуй, ещё важнее: они многое сделали для всей школы, а не только для своего класса.
«Пионерская фабрика»
На следующий день не успеваю я переступить порог школы, как ко мне бросаются ребята.
— Мы решили так: первое звено будет ремонтировать наглядные пособия, второе — переплетать книги для школьной библиотеки, — сообщает Румянцев.
— Наше звено сделает для первоклассников девятнадцать мусорниц, — подхватывает Воробейко.
— А может быть, им вовсе не нужны мусорницы, да ещё целых девятнадцать штук?
Минута растерянного молчания, потом общий смех. Ясно: в 7-й школе ребята мастерили эти самые мусорницы, а мы сейчас загипнотизированы тем, что видели на стенде, и готовы подражать во всём без разбору.
После уроков — отрядный сбор. Сообща обсуждаем придуманное.
— Давайте устроим, как будто мы — фабрика! — вскочив с места, предлагает Лабутин. — Настоящая фабрика. Каждое звено — цех. Переплётный, столярный… Потом будем меняться: кто был переплётным, станет столярным, и тогда все научатся. Так и назовём: «Пионерская фабрика».
— И будем принимать заказы от всей школы!
— А Лёва будет наш директор?
— Нет, уж я как был вожатым, так и останусь, с вашего разрешения. Ну, Чесноков, записывай.
И Митя записывает своим крупным, чётким почерком:
«Каждый пионер нашего отряда к концу года должен уметь переплетать книги, делать скворечники, книжные полки, проводить электричество, штопать носки».
Страстный спор возникает вокруг того, можно ли написать, что все научатся собирать детекторные приёмники и строить авиамодели. Сходятся на том, что нельзя. Решают приняться за ремонт географических карт для школы; их много свалено в комнате завхоза, они сейчас никуда не годны — протёрты на сгибах, а то и вовсе висят клочьями. Звено Рябинина берётся снабдить первоклассников мусорницами; они, оказывается, всё же нужны, но не девятнадцать штук, а всего четыре. (Я вспоминаю, что Савенков куда-то исчезал и потом, запыхавшись, снова вошёл в класс. Это он бегал к завхозу узнавать, требуются ли для первых классов мусорные ящики.) Звено Морозова решило сделать для двух других пятых классов светонепроницаемые шторы, а то окна затемняются только у нас, и остальным всегда приходится искать пристанища, когда нужно показывать диапозитивы.
После занятий в наш класс было принесено пять географических карт. На столе стояла банка с клеем, лежали кисти и кисточки. Самые ветхие карты для удобства разложили на полу; океаны, горные хребты, полярные льды и необозримые зелёные степи простирались от двери до самого окна и от классной доски вплоть до первых парт, хотя ряды их и оттеснили к задней стене, чтобы освободить побольше места. Пошумев и поспорив, звено Гая принимается за дело и усердно работает.
Я, как это часто бывало, осталась в классе, но не вмешивалась, занималась своим: проверяла тетради. Гул ребячьих голосов мне ничуть не мешает.
Время от времени я посматривала на мальчиков и тотчас снова углублялась в своё дело. И вдруг я невольно перестала работать — что-то изменилось: в классе стало совсем тихо. Я подняла голову. Лавров и Гай, став на стулья, держали с двух сторон огромную карту, остальные ребята, как и я, оторвались от работы и, привстав, смотрели на неё. Первый плод их сегодняшних трудов! Это была большая карта СССР. Голубизна морей и океанов сливалась с голубой окраской стен. Я встала и подошла ближе.
— Марина Николаевна — сказал Дима, — попробуйте, проведите по ней рукой.
Я ладонью провела по карте. Она была шершавая, будто израненная. Это были следы флажков, шрамы минувших боёв. Вслед за мною мальчики поочерёдно касались карты, осторожно поглаживая её.
Я нашла глазами Гжатск. Селиванов отыскал Киев. Валя, стоя на стуле и стараясь не опускать свой угол карты, сверху задумчиво смотрел на запад, на Ленинград. Тёмные глаза Бориса остановились внизу карты — на густой синеве Чёрного моря; рот его был плотно сжат, щёки побледнели. Я знала, о чём думает каждый из них. Брат Селиванова погиб, защищая Киев. Дед Вали, старый ленинградский профессор, не пережил блокады. Во время массовых казней в Одессе погибли родные Бориного отца.
Валя и Саша кончили первыми. Четверть часа спустя были готовы и остальные карты. Они были ещё сырые от клея, и мальчики не стали их свёртывать: поклявшись уборщице Наталье Павловне притти завтра пораньше и всё убрать, они оставили карты распластанными на полу и на сдвинутых партах.
— Алексей Иванович как обрадуется! — повторял Валя. — Пять карт мы ему починили. И ещё починим!
— Обязательно починим, — сказал Гай. — У него теперь в каждом классе будут висеть карты.
— Ну конечно, — подхватил Лавров. — Это же нерационально — каждый раз всё перетаскивать из класса в класс!
Кружок работал, как и прежде. Тут проделывались всё те же операции: новички учились резать и строгать дерево ножом, пилить ножовкой, учились самым простым соединениям дерева на гвоздях; более опытные «создавали» полки, скворечники, собирали приёмники, переплетали книги. И, однако, многое изменилось: мы чувствовали себя нужными людьми в школе. С лёгкой руки Лабутина, нас шутя называли в школе «Пионерской фабрикой».