Холмы, впадины, канавы и русла сезонных рек обеспечивали нам удобное расположение, предоставляя надёжное укрытие от осколков снарядов и пуль противника. Командир, с которым мы ехали, остановил нас посередине русла какой-то небольшой пересохшей речки, находившейся от вражеских позиций на расстоянии ста или двухсот метров, и сказал: «Бойцы, проверьте своё снаряжение и не забудьте своих помощников, а если что-то не так, то оставайтесь здесь». После этих слов мне пришлось остаться вместе с несколькими другими бойцами. За те пару часов, что я провёл на том месте, погибло много моих товарищей. Каждые несколько минут один из солдат подзывал другого и говорил, что ещё кого-то убило. У меня больше не было сил оставаться там. К тому же здесь не было Али и других моих товарищей. Одним словом, я бросился бежать на свою прежнюю позицию и, несмотря на сильный огонь противника, всё же сумел добраться до своих, прячась время от времени в канавах и за холмами.
Когда я добрался до роты, Али, улыбаясь, вышел мне навстречу и тепло поприветствовал. Увидев его улыбку и хорошее расположение духа, я разом забыл об усталости. По обыкновению он добродушно инспектировал солдат. Никаких следов усталости и скуки не было на его лице, и, ежеминутно рискуя своей жизнью, он отдавал приказы продолжать сопротивление. Кроме немногих оставшихся в строю, почти все бойцы нашей роты или погибли, или были ранены, поэтому преграждать путь врагу командир продолжал вместе с небольшим числом басиджей[49]. Битва была не на жизнь, а на смерть, но Али сражался решительно, оставаясь преданным своей вере. Как гора, стоял Али на земле, обагрявшейся каждую минуту кровью героев, сражённых шквальным вражеским огнём, и вёл к победе своих солдат, которых переполняло невиданное мужество, озарённое чудесной улыбкой их командира.
Меня охватил какой-то странный страх, и всё тело мелко тряслось. Дьявол внутри беспощадно искушал меня, так что под нос я то и дело повторял: «В поминании Аллаха сердца находят утешение»[50]. Я испытывал непонятное чувство, но когда смотрел в светлое уверенное лицо Али, мне становилось стыдно за себя, и в душе сразу же воцарялся покой. Если бы какой-то посторонний человек увидел в тот момент Али, то подумал бы, что он из прибывшего подкрепления и только недавно оказался на передовой. Невозможно было поверить, что Али воевал ещё с первого этапа операции и всё время был в делах, не имея ни минуты на отдых. Командир батальона, зная Али и его стиль командования, доверил ему руководить самыми важными фронтами операции, так что даже на первом этапе рота Али, отвоевав собственные позиции, ещё и оказывала помощь другим.
Мне много приходилось видеть, как те или иные люди по-своему ведут себя в разных ситуациях. В подобные моменты даже самые сильные испытывают волнение, сопряжённое со злобой и раздражительностью. Однако казалось, что Али был каким-то особенным. Время, проведённое в тылу, для него ничем не отличалось от самых запоминающихся моментов сражения, которые любому другому человеку показались бы самыми волнующими в его жизни. Я уверен: если бы в эти моменты измерить его пульс, он оказался бы в норме.
Наши позиции располагались таким образом, что противник мог видеть нас, а захваченные иракцами высоты, с которых контролировался правый фланг, позволяли им полностью держать наших в поле зрения и давать точные координаты для удара миномётными снарядами. Противник беспрерывно вёл огонь, а снайперы, воспользовавшись моментом, целились по нашим из винтовок. В нашу сторону с воем летели снаряды из РПГ, проносились у нас над головой и ударялись в наполовину разрушенные стены поста Забидат.
Противник лез из шкуры вон, чтобы разделаться с нами до наступления темноты. Наша рота была на последнем издыхании, к тому же все изнывали от отсутствия воды и пищи. Узнав о нашем бедственном положении командир батальона Моздестан, также потом героически сложивший голову, передал по рации:
— Если устали, возвращайтесь.
Однако Али твёрдо ответил:
— Будь спокоен… Усталость ни при чём. Я до последней капли крови, до последнего вздоха останусь здесь и не отступлю.
Услышав такие слова, командир батальона тоже окреп духом и от всей души поблагодарил Али. Этот мужественный ответ, который до сих пор отдаётся эхом среди скалистых гор, всё время продолжает звучать в моих ушах.
Я сидел в достаточно глубоком овраге вместе со связным, санитаром и несколькими солдатами. Али тоже пришёл и сел чуть поодаль на каменном выступе.
— Фиников нет? — спросил он у меня.
— Есть, в рюкзаке, — ответил я.
Пока Али доставал небольшую коробку фиников, мне тоже захотелось есть.
— Дай мне коробку аджиля[51]. Очень проголодался, — попросил я и принялся за еду.
Открыв коробку фиников, Али шутливо сказал:
— Ну ты и жадина. Они же испортились!
— Слушай, эти финики ещё с начала операции, — ответил я.
Продолжая весело улыбаться, Али принялся за угощение.
Вдруг один солдат, расположившийся в паре метров впереди нас за невысокой окопной насыпью, сказал:
— Али, иракцы отступают.
Продолжая всё так же сидеть на камне и спокойно поедать финики, Али ответил:
— Ясное дело! Вечером они уже не бросаются в бой и уже сейчас начинают разбегаться.
Казалось, не произошло ничего особенного и он заранее знал, чем всё закончится. В такие важные моменты Али чётко, уверенно и спокойно отдавал приказы, демонстрировал силу духа и веры и тем самым ободрял своих бойцов. Хорошо известно, что для победы и успеха любой операции важен настрой командира, потому как если он не сможет контролировать свои эмоции и покинет поле боя, бросив солдат, как ягнят на съедение волкам, то все они погибнут под натиском врага.
Бойцы изнемогали от жажды, поэтому Али связался по рации с командиром батальона и попросил прислать нам немного воды, потом вернулся и снова уселся на каменный выступ. Испытание бойцов его роты и его самого подходило к концу, и противник отчаянно, смущённо и униженно убирался восвояси. Солнце клонилось к горизонту, чтобы засвидетельствовать перед будущими поколениями и перед самим Господом мужество и стойкость преданных ему людей.
Все мы были в предвкушении того, что по окончании этого тяжёлого, изнурительного дня нас ждёт отдых и веселье с осознанием достойно выдержанного испытания. Хотя пехота противника уже скрылась, миномётный огонь становился всё сильнее. В этот момент связной и ещё несколько бойцов принесли двадцатилитровую канистру воды. Мучаясь от нестерпимой жажды, несколько солдат окружили канистру. Погружённый в свои мысли, Али продолжал спокойно и торжественно улыбаться, не обращая никакого внимания на то, что творилось вокруг него. Я встал с места и стал браниться на солдат за то, что те бросились к канистре, ведь противник продолжал вести сильный огонь, и каждую минуту могла случиться беда. Согласившись со мной, Али сказал:
— Ребята, он прав. Не толпитесь у воды. Всем хватит.
Я хотел было сесть, но вдруг услышал свист снаряда, а в полуметре от нас пуля попала в землю. На мгновение мне показалось, что каска впилась мне в голову, и я уже не понимал, что происходит вокруг.
Сняв каску, я увидел на ней кровь. В этот же момент меня неожиданно заставил опомниться стон Али, а когда я обернулся, его глаза уже закрылись навсегда и больше ничего не видели. Он ушёл вместе с солнцем, чтобы в Судный день взойти ещё ярче. С полной уверенностью Али ответил на возглас «О обретшая покой душа, вернись…»[52], а я с самого начала знал, что Господь вознаградит Али за этот полночный стон, и его награда будет самой достойной.
В городе Азадшахр в провинции Мазандаран между деревнями Туране-Торк и Туране-Фарс на тихом кладбище виднеются несколько солдатских могил. На надгробии одной из них высечено несколько простых фраз: «Героически погибший басидж Али Гаффари. Место гибели — город Мусиян[53]». В самом конце красуется следующая надпись: «Ты появился на свет подобно алой розе, жил подобно алой розе, а погиб, обливаясь алой кровью. Мы продолжим твой алый путь…»
В этой могиле лежит храбрый командир, который снискал себе славу в самом центре сражения, а священная фронтовая земля до сих пор хранит на себе следы его ног и, тоскуя об ушедшем герое, день и ночь льёт по нему свои кровавые слёзы.
Хади ДжамшидианБрак, заключённый на небесахПеревод с персидского Светланы Тарасовой
Весной 1990 года по заданию министерства культуры я приехал в Курдистан, но обстановка там была неспокойная. Сначала я отправился в Санандадж, но в скором времени меня командировали в Банэ[54]. Там я отметился в штабе КСИР[55], находившемся в губернском управлении, и сразу же приступил к работе. Через пару дней я понял, что главная задача состоит в обеспечении безопасности города, и пока она не будет решена, развивать культуру не получится. Решив доложить об этом, я отправился к командующему КСИР в Банэ Махмуду Хадеми и попросил его, если это возможно, включить меня в свой штат.
Хадеми приветливо поговорил со мной, задал несколько вопросов, а потом неожиданно спросил:
— Вы храбрый человек? Нам здесь нужны храбрые люди с верой в сердце.
Я не знал, что на это ответить, но потом сказал спокойным тоном:
— Я буду стараться и, если Богу будет угодно, готов пожертвовать своей жизнью ради ислама.
— Не надо! — как-то строго ответил Хадеми. — Я отбираю людей по другому принципу. Становись в угол комнаты. Я буду стрелять в твою сторону и, если не струсишь, возьму тебя.
Я очень удивился, потому что вовсе не ожидал такого испытания. Тем не менее, горячо желая служить в КСИР и надеясь на то, что командир просто блефует, я всё же встал в угол. Что произошло в следующую секунду, я понял не сразу, только в ушах загудело от выстрела. Обернувшись, я заметил, что в тридцати сантиметрах от меня в стене зияла дыра от пули. Через несколько минут Хадеми сказал: