Людмила знала, что рысь крайне редко нападает на человека. Но в этот раз она, вероятно, так дошла от голода, что решилась спрыгнуть на него с кучи валежника. Злобная и дикая кошка, она наверняка хватила человека за шею. И если бы он не был по-зимнему тепло одет, то вполне мог стать ее добычей. Однажды Людмила видела пастуха с рваной раной на шее, оставленной когтями и зубами старой рыси, которая уже не могла охотиться на тетеревов и другую мелкую лесную живность. Пастуха с трудом удалось довезти до больницы и спасти, но он так и остался с искривленной шеей, рысь успела перекусить одно из сухожилий…
След лыжни то терялся под снежными заносами, то появлялся вновь, и наконец Иван остановился и крикнул Людмиле:
– Не иначе как к Джимбулаку идет, к ущелью, но там хода нет…
– Что ему там делать? – Людмила из-под ладони вгляделась в голец Джимбулак, у подножия которого лежало мрачное ущелье, вернее, узкая, не более ста метров, щель между двумя почти отвесными скальными стенами. Даже днем там было темно, а летом еще и сыро. Многочисленные ручьи сбегали со стен ущелья. Воздух был затхлым и отдавал погребом. Сюда не забегал зверь, не селились птицы…
– Думаю, следует туда наведаться. – Иван проследил за взглядом Людмилы, потом перевел его на вершину Джимбулака. – Странный какой-то гражданин попался, ты не находишь, Людмила Алексеевна?
– Боюсь, что сегодня мы с тобой опять в Ентаульский не попадем. Придется в тайге ночевать.
– Чует мое сердце, Людмила Алексеевна, что у этого хмыря тут где-то берлога поблизости, и не иначе как в ущелье. Только с чего бы ему в этой дыре прятаться?
– Я тоже об этом подумала. Кстати, ты когда в этих местах последний раз бывал?
Иван сдвинул шапку на затылок:
– Кажись, еще в апреле, когда оленей считали. А больше никто из егерей сюда не заглядывал. Точно знаю. Гиблое здесь место, гнилое. Зверь и то стороной обходит.
– В том-то и дело, что гиблое и людьми мало посещается. Тебе не кажется, что этот человек от кого-то тут скрывается?
– Беглый, что ли? – посмотрел на нее Иван. – Он что, дурак, зимой в такой дурнине прятаться? Да в городе сейчас гораздо легче укрыться, там и сытнее, и теплее.
– Ладно, пошли! – прервала Людмила лесничего. – Только осторожнее смотри! Раненый-то он раненый, а вот что у него на уме?
Они скользнули в распадок, потом на увал, с которого был ясно различим вход в ущелье. Летом он практически незаметен, так густо закрывают его заросли ольхи и карликовой березы, но сейчас деревья стояли без листьев, и черная щель в скале виднелась уже за километр.
Людмила в последний раз окинула взглядом вершину Джимбулака. Над гольцом зависла тонкая полоска мутного тумана. Но разве могла она вызвать подозрение, когда вокруг царила тишина и небо было чистое, почти бирюзового цвета?
Из ущелья на них пахнуло холодом, вырвавшийся навстречу ветер ударил в лицо снежной крупой, но лыжня вела дальше, в самую глубину, и они нырнули вслед за ней в мрачный зев ущелья.
И увидели настоящую тропу, проторенную среди высоких надувов снега. Неизвестный лыжник постарался на славу. Видно, не раз приходилось ему проходить этим путем в ущелье и обратно. По краям тропы он расставил длинные вешки, которые уже наполовину занесло снегом.
Теперь они шли молча и медленно, настороженно вглядываясь вперед. Неожиданно тропа резко вильнула в сторону и скрылась за огромным нагромождением камней, свалившихся когда-то с гольца. Чтобы заглянуть за поворот, они стали подниматься на более пологий откос вправо. Но так ничего нового и не увидели. Все то же пустое и мрачное ущелье.
Они долго вглядывались в снежное полотно, застилавшее дно ущелья, потом в недоумении переглянулись. Тропа терялась среди курумов – и никаких признаков жилья, никаких следов пребывания здесь человека…
– Смотри, смотри, – прошептал вдруг возбужденно Иван и поднес к ее глазам бинокль, – кажись, дым среди камней.
Но Людмила разглядела не только дым, но и тонкую железную трубу, из которой выбивалась едва заметная сизоватая струйка.
Они все-таки нашли убежище незнакомца – низкий балаган, по самую трубу занесенный снегом. Его почти невозможно было заметить невооруженным глазом, и, если бы не дым из трубы, они могли бы запросто пройти мимо.
– Надо разделиться, – предложил Иван. – Я пойду к избушке, а ты прикрывай меня. Кто его знает, что это за Робинзон в наших краях объявился?
– Хорошо. – Людмила скользнула к черной стене ущелья, а Иван, скинув лыжи и прячась за камнями, осторожно приблизился к балагану. Людмила переместилась правее, чтобы видеть вход в это примитивное убежище, приют неизвестного отшельника, по непонятной пока причине решившего укрыться в одном из самых недоступных мест заповедника.
Внезапно стемнело. Людмила в недоумении подняла голову. Что случилось? До наступления сумерек не меньше трех часов… И поняла причину. Сверху ущелье закрыло плотное серое одеяло тумана. И оно опускалось все ниже и ниже, размывая контуры гольцов, отдельно торчащих скал, а вместо окружавших ущелье огромных пихт виднелись лишь бесформенные силуэты. Потускневшее солнце, окаймленное оранжевым кругом, коснулось краем вершины Джимбулака. Как только оно нырнет за голец, в ущелье станет совсем темно.
Неожиданно налетел ветер и яростно набросился на заполняющий ущелье туман. Всколыхнулось белесое море, заходило волнами. Оторванные клочья тумана заметались между скалами, взлетая вверх и исчезая, растерзанные ветром.
Иван тем временем осторожно приблизился к балагану и, присев за высоким сугробом, помахал Людмиле рукой, дескать, жив-здоров пока! Затем так же осторожно прокрался к входу, замер на минуту, прислушиваясь, поднес руку к двери и толкнул ее. И вдруг словно взорвалась окружающая их гнетущая тишина. Людмила вскочила на ноги, передернула затвор карабина, досылая в ствол патрон. Хозяин балагана выстрелил первым, сквозь дверь, и сразу все встало на свои места: внутри скрывался человек, не ожидавший от встречи с людьми ничего хорошего. Забыв об опасности, она бросилась к Ивану, который отскочил от двери, схватившись за плечо.
– Иван! – крикнула она на бегу. – Ты ранен?
Лесничий повернул к ней голову, и Людмила увидела его побледневшее, искаженное болью лицо. От отнял руку от плеча, вся ладонь была залита кровью. Пытаясь что-то сказать, Иван вытянул вперед руку и вдруг повалился навзничь, захрипел и странно вытянулся.
– Иван! – закричала Людмила, бросилась к нему, но добежать не успела. Двери распахнулись настежь, и наружу выскочил, как ей показалось, огромного роста детина, заросший черной бородой, без шапки, в распахнутом полушубке. Не оглядываясь, он бросился влево, в глубь ущелья.
– Стой, сволочь! – Людмила навела карабин в спину убегающему. – Стой, стрелять буду!
Но человек даже не оглянулся, а продолжал бежать к огромной куче камней, перегораживающих русло ущелья. Еще мгновение, и он скроется за ними. И тогда она выстрелила…
Никогда прежде Людмила не поступала столь безрассудно. Что стоило глянуть наверх, на противоположную стену ущелья, еще до того, как ее затянуло туманным маревом! Нет, увлеченная происходящими возле балагана событиями, не осмотрелась вокруг как следует, не заметила, казалось, небольшого снежного карниза, нависшего над ущельем…
Выстрел всколыхнул воздух, и хотя эхо увязло в тумане, но и этого звука было достаточно…
Белоснежную поверхность снежного козырька перечеркнула вдруг извилистая черная линия – место отрыва лавины. Снег вспучился горбом и поначалу медленно, а потом все быстрее и быстрее помчался вниз. Людмила не увидела схода лавины, потому что низкие темные тучи накрыли ущелье, как покрывалом, но она услышала тяжелый приглушенный гул, словно огромный самолет вдруг пошел на посадку. Мгновенно он превратился в рев, раздирающий перепонки. На дне ущелья возле скал и деревьев метров на сто взлетел ввысь фонтан из комьев и снежной пыли. Это приближалась разрушительная воздушная волна, порожденная движением огромных масс снега.
Краем глаза Людмила заметила, что убегавший от нее человек развернулся и теперь мчится ей навстречу. В последний момент еще успела разглядеть его искривленный в крике рот, безумно вытаращенные глаза. Метнувшись в сторону балагана, она инстинктивно попыталась найти хоть какое-нибудь укрытие от надвигающейся беды. Но сдавленный, спрессованный воздух толкнул ее в спину. Воздушная волна подбросила ее в воздух, перевернула несколько раз, и тут же гигантская снежная лапа, казалось, прихлопнула ее, как муху на стекле. На мгновение в месиве из камней и снега мелькнула рука в красной варежке и исчезла в снежной пучине.
И напоследок точно парочка бомб взорвалась над ущельем. Это захлопнулась вакуумная труба. И тут же все стихло. Будто ничего не произошло. Лишь какое-то время стояла в воздухе туча снежной пыли, обозначившая границы падения лавины. И теперь дно ущелья представляло собой абсолютно ровное место. Словно легкий белый саван прикрыл погребенных под снегом людей. И только черная печная труба осталась торчать над снежной равниной. И сизый дымок как ни в чем не бывало продолжал куриться над ней.
Крупный серый волк долго стоял на краю ущелья, вглядываясь в снежное покрывало, укрывшее все следы пребывания здесь человека. Иногда, когда не удавалась охота, волк приходил сюда, к балагану, вернее, к узкой расселине, в которую человек сбрасывал кабарожьи тушки. Конечно, теплое мясо только что забитого оленя или горного козла ни в какое сравнение не шло с мерзлым мясом крошечной кабарги. Но когда на тайгу обрушивались метели, когда день-деньской дул пронизывающий ветер и все живое старалось как можно быстрее найти убежище, переждать непогоду в надежном укрытии, то выбирать не приходилось, и волк крадучись пробирался ночью в расселину, чтобы разжиться дармовым мясом.
Несколько раз он уносил мертвую кабаргу прямо из ловушки, а потом наблюдал, сытый и умиротворенный, как злится и что-то громко выкрикивает огромный, заросший, словно шерстью, густым черным волосом человек, с недавних пор поселившийся в ущелье, неподалеку от логова одинокого волка.