Взгляд, согласен, наивный, хотя что-то я, как потом понял, и угадал. Например, это ощущение всеохватного, полнейшего покоя, с каким ты проводишь предновогодние дни. Лишняя суета, от которой мы раньше суетно же пытались убежать, обтекает тебя, как заговоренного, отступаются все, как с неважным перед важным.
Ну, мне так казалось.
Как уже, наверное, понятно, мы с Леной ждали ребенка.
Лето мы провели, можно сказать, отрываясь, а в июле даже триумфально слетали на Родос: триумфально, потому что врач нам «не советовала». Не по каким-то показаниям, а просто так, хотя срок еще позволял летать. Еще недолго. Мы обгоняли запреты буквально недели на две, снова бежали – успевая в последний момент; естественно, и в самолете я сидел как на иголках. Но мы чувствовали, что так – а не в асфальтовом мареве – будущему Денису лучше. Там, где под солнцем лоснятся дымчатые оливковые рощи и Средиземное схлестывается с Эгейским до такой степени, что в первый день мы свернули от отеля не на ту улочку, и перепутали моря, и думали: ну надо же, если это – Средиземное – «спокойное», то какое же тогда Эгейское?.. Холодное, синее-синее, облюбованное серфингистами, но не пловцами. В нем мы, наивные, в первый день и купались, вдвоем на весь пустынный пляж, нет, втроем, потому что Денис уже жил какой-то своей жизнью и бурно пинался в животе.
Пол мы узнали буквально недели за две до того. Лена почему-то думала, что будет девочка, а я – и тут вдвойне «почему-то» – был уверен, что мальчик; сейчас мне уже кажется, что я даже примерно представлял его, и не ошибся. С именем мы определились тоже как-то сразу, едва оно прозвучало, как поняли – вот оно!..
Попутно я перебираю в памяти, как кого зовут в моих текстах… Пожалуй, героев Денисов нет и там, за одним исключением, где имя было важно и поэтому мне запомнилось. Уже написав рассказ, я почему-то вдруг вообразил (почему – не помню), что это прямо-таки готовая реплика на какой-то из прославленных «денискиных рассказов» Виктора Драгунского. Реминисценция, аллюзия, вот это все; повзрослевшие герои на фоне постмодернистского снижения смыслов. По этой причине герой готового текста был немедленно переименован в Дениса. Теперь-то тот текст, напрочь забытый и автором (это нормально), запрятан где-то в выцветших – из голубого в серый – «Новых мирах», и бог бы с ним, но если вдруг случится что-то когда-то переименовать, то я немедленно переименую героя Дениса обратно в… Ну, разумеется, этого я не помню тоже.
Говорят, есть целые трактаты, посвященные значению имен героев в великих книгах. То есть почему «говорят», я сам заканчивал кафедру истории литературы и сам могу оглушить всех бойкой лекцией на тему, почему князя Мышкина зовут Лев Николаевич и почему Достоевский при этом избегал личного знакомства с Толстым. Но это где-то там, в заоблачных высотах великого искусства; сам же я всегда называл героев не столько случайно, сколько по принципу – как бы ни в кого не попасть. Почему-то мне всегда представлялось, что близким людям будет неприятно читать, если моей рукой их имена окажутся приписаны несимпатичным им людям. Один раз только я похулиганил и назвал второстепенного героя (да к тому же комичного писателя-графомана) Игорем и вообще отрывался по этому поводу, как мог. Надо сказать, Некоторые Критики попались на уловку и не без удовольствия поцитировали. А я всего лишь вспомнил тезис из все тех же лекций: Достоевский наделял именем Федор самых, по-простому говоря, отрицательных героев своей прозы.
Итак, мы прилетели из солнечной Греции домой, где жизнь понеслась, опасно ускоряясь, в том числе и потому, что я поменял работу, боясь обречь семью на безденежье. Субботними утрами мы наконец спокойно пили чай и читали мобильное приложение, сообщавшее, что «на этой неделе ваш ребенок размером с кабачок» (маленькую дыньку и прочие внезапные примеры). Мы завели собаку. Родственники крутили пальцем у виска и намекали, что это заскок. Но сейчас, год спустя, можно точно сказать, что мы все сделали правильно. Мы завели собаку, как только Лена вышла в декрет; наступала осень; вечерами, в сырой промозглости, дрожало серебристое предчувствие холодов; пахло грибницей и прибитым к земле табачным дымом. До декрета Лена шутила, что весь присущий беременным «инстинкт гнездования» она растрачивает на работу (она архитектор). С наступлением осени мы отправились в «Икею», накупили полок и шкафов, чтобы преобразить лысоватый зал, заказали дверь в кухню… Идти по «Икее», держась за руки, заходить в бутафорские детские, обсуждать, какую кровать мы купим Денису, когда он немного подрастет, а за каким столом он будет делать уроки, – это величайшая психотерапия, скажу я вам.
Тут можно было бы залихватски вырулить обратно к Новому году и не париться, но мне хочется передать это удивительное чувство бега времени, когда все понеслось, и только что казалось – вот, беременность, долго-долго, да когда же; а тут сразу… Мы уже будто ничего не успевали; Лена носила мой тонкий пуховик и радовалась его стилю unisex; мы мчались к врачам, оттуда в транспортную компанию, потому что моя сестра Наташа (тоже Наташа) прислала нам из Москвы двадцать килограмм детских вещей и в дополнение еще стопку книг о том, как готовиться к родам и жить с младенцем.
Наш веселый драйв, с каким мы забегали к бою курантов, был с нами и здесь. Сестра звонила из Москвы и спрашивала: как, вы еще не собрали сумку в роддом?! – мы отвечали: да вот-вот на днях соберем, недели две еще есть; мы действительно хотели прочитать, пролистать все эти книги, потому что понятия не имели – как купать, когда начать выводить на улицу, что делать с пупком, как, что.
Передышкой в нашем забеге наметились длинные праздники: впереди было 4 ноября, День народного единства, с пристегнутыми к нему выходными. Разделавшись с основными вызовами времени, как то – оформление родового сертификата, мы могли присесть-отдышаться. Собрать вещи. Вообще – разобрать вещи, разобрать квартиру, потому что к новому ее жильцу надо было подготовить все капитально. Заполнить книгами пустые полки из «Икеи».
Даже странно, что я так углубляюсь в бытовые детали, совсем не умея передать, какое радостное волнение поднималось в нас и как мы выходили вечерами гулять с собакой – в полный шуршания листьев парк, где в дымке почти по-лондонски светили матовые фонари. Мы вдыхали сырой холодный запах леса, и Лена клала мою руку на живот: «Чувствуешь?» – и мощные тычки ощущались даже через пуховик. «Кажется, у него выросли ногти, и он уже скребется».
Первого ноября мы приехали к нашему врачу – в консультацию, делящую с роддомом одно здание. Врач был хорош, знаменит, и вся его приемная была заполнена пациентками примерно на том же сроке, что и Лена, а то и позже. Кто опирался на маму, кто на мужа; кто с трудом расстегивался, кто застегивался, а кто и застегнуться больше не мог. Большинство из них приехали ложиться на плановое кесарево на 3 ноября, и мы от нечего делать наблюдали за ними, шепотом подшучивали, напевая: «День рождения твой не на праздник похож, третье-е ноября-я…»
Второго ноября был сумрачный день. Жители коттеджного поселка на окраине протестовали против строительства городского крематория прямо на первом плане их дорогущих видов. Мне пришлось этим заниматься, вечером я ввалился в дом никакой от усталости. Еще сделал крюк через книжный, куда должна была поступить моя новая книга, «Вверх на малиновом козле», но на полке я ее не обнаружил, а спрашивать всегда стесняюсь.
Третьего ноября Лене нужно было ехать в консультацию (куда уже как на работу) – сдавать анализы, притом в какое-то невообразимое время, кажется, к семи утра. Накануне мы решили, что с машиной будет слишком много возни: очищать ее от ледяной корки и снега (а у нас уже выпал снег), прогревать… Можно ведь встать, не приходя в сознание (тем более завтракать все равно нельзя), упасть в такси и выпасть из него на месте через 15 минут, досматривая сны. Но в 6.30 обнаружилось полное отсутствие налички в кошельках. Нечем оплатить такси. Пока Лена умывалась, я торопливо одевался, потом бежал к ближайшему круглосуточному банкомату, оставляя следы первопроходца на снегу. В банкоматном зале грелись кошки…
Задним умом, конечно, все сильны, но сейчас мне кажется, что в то утро у меня случилось какое-то «пра-знание». Такое ощущение бывает во сне, когда ты все знаешь наперед, но не можешь пошевелиться. Кажется, я как-то понял, что что-то идет не так (например, по тому, как неразговорчива была Лена и как надолго запиралась в ванной), но, как заколдованный, не мог проговорить это для себя… Когда вернулся с деньгами, у темного подъезда уже ждало такси, одетая Лена ждала меня на пороге – чмокнула в щеку – и сказала: «Кажется, начинаются роды, я еду в консультацию, а оттуда меня, видимо, сразу переведут в роддом, а ты привези сумку и все необходимое». И умчалась. А я обалдело остался на пороге.
Это было безумное утро, в которое я даже попытался выгулять собаку, но она, чувствуя, видимо, волнение, упиралась и не хотела отходить от подъезда. Конечно, эпопея с подготовкой к родам – долгая. Мы постоянно висели на телефоне, я разгромил весь дом, чтобы найти все необходимое по спонтанно составленному списку. Потом – через две аптеки. Потом что, где… Еще час я кружил среди многих крылечек роддома, выясняя, где можно сдать пакеты; что из вещей придется забрать назад; где остался ее пуховик (точнее, мой); где остались сапоги; гардеробщица консультации не хотела отдавать, короче… К обеду я вернулся домой с вещами; мой сын еще не родился; я не мог сидеть дома и поехал срочно менять какую-то валюту (потому что деньги, отложенные именно на роддом, у меня хранились в долларах, и мне казалось, что если, не дай бог, какое-то осложнение, нужно будет платить всем, много и сразу). Короче, чтобы не растягивать: Денис родился 3 ноября в 14 часов – к этому времени я уже примерно сходил с ума в каком-то банковском закутке. (Наташа повезла в роддом памперсы нужной марки и очень удивилась, не застав меня ни там, ни тут: мол, еще и по делам поехал, железные нервы, гвозди бы делать из этих людей.) Мне в WhatsApp пришла фотография: клееночка с весом и прочими цифрами и надписью: «Живой мальчик». Мне даже сложно вспомнить, что я чувствовал… Потом, через несколько часов, когда мы уже говорили с Леной, выяснилось, что фотографии было две, и первая мне просто не дошла – поэтому я не понимал вопрос «Как он тебе?». Она послала мне повторно… Там изображался маленький сморщенный нос, точнее, как раз большой, потому что занимал, кажется, пол-лица; там был красный, сонный, с пальцем во рту, очень родной…