Из-за этого конфликта они меня сильно не возлюбили.
Они посчитали меня не в себе, тю-тю, чокнутым!
Ведь, когда мы вместе впервые поехали к ее родителям в Мелитополь, у меня случился очередной приступ празднования Нового года.
А ее родители – консервативные люди – сказали, что Новый год празднуется в конце декабря и немножко в январе, на что я рассмеялся им в лицо и назвал их глупцами.
Итак, Лена собрала вещи и оставила меня одного. Тогда я взял мобильный и позвонил своему другу Мишке, он сообщил, что они все же решили рискнуть и поехать в Египет, что бы там ни происходило. Я сказал, что тоже хочу, но было слишком поздно и путевок в наличии не оказалось.
Тогда я обзвонил своих приятелей и коллег по работе: у всех уже наметились какие-то свои планы, и в планы эти они не хотели меня посвящать.
Они, будто сговорившись, отвечали:
– Извини, дружище, мы в этом году будем праздновать узким семейным кругом.
Они нагло врали и нагло называли меня «дружище».
Ничего не оставалось, и я позвонил своим родителям, которые нехотя праздновали Новый год лишь потому, что так принято и все его праздновали.
Родители ложились спать, обычно не дожидаясь боя курантов.
Я всю жизнь говорил им:
– Да у вас ничего святого нет!
Но к моему величайшему удивлению, родители ответили: «Мы уезжаем к друзьям за город на три дня. Извини!»
В расстроенных чувствах я кинул трубку и поехал принимать экзамен у третьего курса.
Большинство третьекурсников были старше меня, так уж сложились обстоятельства, что свою преподавательскую карьеру в Институте филологии я начал в двадцать один год.
Иногда я очень жалел, что в институте запрещено применять розги. Конечно, третьекурсники пришли на экзамен неподготовленными, посчитав, что раз преподаватель молодой, то он расставит всем «отлично» и отпустит с богом.
Но я проставил одни трояки и под напряженными злыми взглядами студентов прошелся по коридору за кофе.
Потом я зашел на кафедру и спросил заведующую кафедрой (шестидесятипятилетнюю женщину с гоминидными чертами лица), где она собирается праздновать Новый год.
Заведующая кафедрой всю дорогу относилась ко мне с презрением. Она считала меня недоучкой, выскочкой и грубияном.
Я тоже считал ее недоучкой, выскочкой и грубияном, однако она забралась чуть выше по университетской лестнице, и лестницу эту мне из-под нее ужас как хотелось выбить!
Только вот в преддверии Нового года я подобных мыслей не допускал! Нет и нет!
Вы уж поверьте! Я могу быть злобным, завистливым и подлым человеком, но только не в святой праздник!
Заведующая кафедрой удивленно уставилась на меня, как на прокаженного или больного редкой тропической болезнью.
Она сказала:
– Вы уже заполнили ведомости?
И, не найдясь с ответом, я присел за столик на кафедре и принялся заполнять проклятые ведомости.
Бесполезный труд! Выхолащивает ум и пожирает твое время. Университетская жизнь злила меня и пугала, но пока что я не мог найти более стабильного заработка.
Есть люди, которые играют в азартные игры и меняют девчонок, как носки, есть люди, которые дерутся каждый день и гоняют на дорогих машинах, есть люди, которые насилуют, воруют и убивают. А есть люди – трусливые тихони, исполнительные и аккуратные, так вот я один из них. И ничего не попишешь.
3
Придя домой, я набрался смелости и позвонил в дверь соседке.
Крупной, коротко стриженной женщине с татуировками на плечах.
Она только-только вышла из тюрьмы (попав под амнистию), где сидела за непреднамеренное убийство своего мужа – талантливого обвальщика мяса на базаре Нивки.
Я спросил ее:
– Ольга Васильевна, вы не хотели бы со мной встретить Новый год?
Она осмотрела меня с ног до головы, как-то странно хихикнула и захлопнула дверь.
Потом я долго вертел в руках записную книжку и много кому позвонил, обзвонил даже своих чертовых одноклассников, которых не видел давным-давно. Многие из них меня попросту не узнали, другие сделали вид, что не узнали, а третьи отвечали:
– Ну ты даешь, ну ты даешь!
За окном сыпал крупный снег, соседские мальчишки играли в снежки и взрывали петарды. Во дворе они соорудили нелепого снеговика-мутанта. Я открыл окно, чтоб впустить в комнату крупные хлопья снега, но вместе со снегом в комнату полетели снежки.
Оставался лишь один вариант. Я взял мобильный и осторожно сказал:
– Алло, Леонид?
Липовый Дед Мороз спросил меня севшим голосом:
– Чего тебе?
– Приходи со мною Новый год встречать!
Леонид ответил:
– Я, между прочим, пить бросил, уже как двое суток и три часа капли в рот не брал… думай, что говоришь!
– Ладно, это будет безалкогольный Новый год.
– Нет, Максим, я бросил пить и сошелся с женой, а ночью буду работать в пансионате МВД.
– Они тоже празднуют Новый год?! – удивился я.
– Поверь, это не только твой праздник, наглая ты морда!
И Леонид кинул трубку, по последней реплике я понял, что долго в сухом состоянии он не продержится. Запьет в ближайшие два-три часа. Ох, и запьет, пуще прежнего. И с женой он более недели не продержится, ведь она имела скверную привычку поколачивать его сковородой по спине и вырывать его скудные волосы с макушки. Что за семейка, ей-богу!
Тепло одевшись, я пошел бродить по улицам и чувствовал себя чужим на празднике жизни. В переулке Черняховского я увидел молодого папашу с сынком лет десяти. Сынок тащил елку по снегу, папаша курил сигарету и рассказывал сынку про устройство карбюратора. Потом я увидел двух пьяных заводских работяг, они тоже тащили елки и беседовали про какого-то мифического сома, пожирающего коров и людей. Затем мне повстречалась старушка, которая стояла возле ларька и ругалась с продавщицей из-за высоких цен на апельсины, мандарины. Даже у этой старушки была елка. Всюду меня преследовали чертовы соседские мальчишки, они кидали в меня снежками и прятались за заборами. Я, конечно, не ругался, ведь когда-то я точно так же поступал с их дедулями и бабками.
Мальчишки, обидевшись, что я не отстреливаюсь, отстали.
В окне маленькой комнаты рядом с «Молочным» сидел грустный сапожник-еврей. На носу его размещались крохотные очки, он рассматривал женскую туфлю и примерял к ней каблук. Даже у еврея в мастерской стояла елка. Да у всех здесь были елки, кроме меня! Поймите, праздновать Новый год одному – это невероятное скотство. Это все равно как заниматься любовью с ножницами, бить по лицу мертвеца, или я не знаю – хотеть стать депутатом!
Зайдя домой, я порылся в поисках старых рваных ботинок и принес их еврею.
Еврей осмотрел их и назвал свою цену. Этот еврей чинил ботинки моему деду, отцу, а теперь и мне чинит.
Однажды отец сказал мне:
– Сейчас тебе двенадцать, если начнешь сам носить ему обувь, то через лет десять сможешь называть сапожника – Иосиф Михайлович.
Я впервые в жизни обратился к еврею:
– Иосиф Михайлович!
Он недовольно поморщился. И мне пришлось объяснять слова отца.
На что еврей ответил:
– Знаете, молодой человек, прошло только девять лет.
Я спросил его, не хотел бы он со мной встретить Новый год, он ничего не ответил, выпроводил меня из мастерской и повесил табличку «Закрыто».
Лена позвонила и сказала:
– Мама заболела гриппом. Все очень плохо. У нее сильный жар.
Я обрадовался и сказал:
– Отлично, наверняка нужна будет моя помощь! Я приеду!
Лена ответила:
– Ни в коем случае, если ты приедешь – ей будет только хуже! Она тебя просто на дух не переносит!
Ой, мало ли кому я не нравлюсь!
Вернувшись домой, я лег на кровать и принялся усердно плевать в потолок. Конечно, можно было бы пойти в гаражи и предложить местным джентльменам Борщаговки и их дамам с Саратовской аллеи встретить Новый год вместе, но последствия такого празднования могли оказаться крайне чреватыми – они бы обворовали меня, забрали бы все, вплоть до цепочки из ванной.
Это в лучшем случае.
В худшем – они бы устроили пьяную драку с поножовщиной или подсыпали бы мне в алкоголь смертельную дозу клофелина.
Внезапно с фотографии, что стояла за стеклом в книжном шкафу, на меня зыркнул мой покойный дядя родом из Приднестровья. Он прожил очень пьяную и очень веселую жизнь. Ходячая энциклопедия анекдотов, завсегдатай шашлычных и картежных домов, знатный любовник, замечательный собутыльник и лучший краснодеревщик в непризнанной республике.
Только вот цирроз неумолим.
Только вот цирроз и слышать не хотел о прекрасной жизни.
Только вот портвейна мой дядюшка пил слишком много.
Веселые и добрые люди намного ближе к смерти, чем подлецы и насильники.
Так уж устроен наш проклятый мир.
Давно я не ездил в Приднестровье. В край вина, мамалыги и козьей брынзы. А именно в Приднестровье я проводил все свои летние школьные каникулы. С дедом, бабкой, теткой и прочей родней.
Потом я поступил в университет и летом был занят практикой, а затем начал преподавательскую карьеру. Да еще и с Леночкой закрутил! Короче, отговорок много у меня, но от пристального взгляда покойного дядюшки прямо холодок по спине пошел.
Ледяные муравьи кусали меня за плечи.
Оживший дядюшка спросил меня:
– Ну, не скотина ты? Мы с тобой все детство нянчились, а ты не приезжаешь и не приезжаешь!
Я ответил дядюшке:
– Да уж, особенно ты нянчился. Водил меня по шашлычным и научил пить вино. Пропадал до утра не пойми где. Приходил пьяный и командовал: «Хочу котлеты из печали и пирожки из тоски!»
Как-то раз я пошел с дядюшкой устанавливать шкаф в дом одного богатого предпринимателя. Спору нет – мой дядюшка мастер на все руки. Его резная винтажная мебель по сравнению с заводской продукцией – это просто произведение искусства.
Вот только дядюшка любил очень крепко выпить.
Портвейн он любил, понимать надо.
О, злейший из напитков. Он развязывал ему руки, язык и сковывал душу.