Тень спросила:
– Мэй, куда же подевался твой новогодний дух авантюризма? Не ты ли мне пять минут назад про волшебство толковал?
Я отдал тени деньги и полез в черную дыру. А ничего другого мне и не оставалось. Благо вино еще не выветрилось из головы, и я позволил благословенному нектару принимать решение за меня. Включив фонарик на мобильном, я медленно пробирался по земляному туннелю, из стен которого торчали корни и куски арматуры. Под ногами валялись дохлые крысы, битые бутылки и обертки от конфет.
В туннеле пахло человеческими испражнениями, смертью и машинным маслом.
Внезапно сзади я услышал сатанинский топот ботинок и лай собак.
Мне кричали:
– Стоять! Стой! Стрелять будем! Спускаем собак!
И тогда я побежал.
Бежал я долго, пока не выдохся, и даже не заметил, как выронил по дороге сумку.
Зато я оказался на свежем воздухе и, упав в снег, прислушивался к биению собственного сердца и лаю собак, лай собак становился все тише и тише.
Вот так я – заурядный ассистент кафедры Института филологии – впервые в жизни нарушил стальную букву закона.
Через полчаса утомительной ходьбы по сугробам я выбрался к остановке. Светало. Мороз крепчал и крепчал. На остановке стояли молдавские селяне в ожидании маршрутки. Они смотрели на меня, как на диковинного иностранца. И это неудивительно: ведь они знали всех, кто в это время ездил из деревни в большой город. Они здоровались друг с другом, со мной же никто не здоровался.
Вскоре пришла маршрутка, и я без проблем добрался до, храни его боги, Тирасполя.
Тирасполь – южный провинциальный городок на тысяч сто населения. Здесь я провел свое детство, и здесь я знаю каждый закоулок, каждую трещинку в асфальте.
Во времена Советского Союза Тирасполь являлся очень популярным курортом. Летом гостиницы были забиты, а по городу сновали толпы туристов. Городок славился мягким климатом, радушными горожанами, рекой Днестр, просторными чистыми пляжами и, конечно же, вином.
Вино здесь лилось рекой, какое хотите: белое, красное, сухое, сладкое, фруктовое, домашнее, заводское. Помимо винного производства в Тирасполе находится коньячный завод «Квинт», и у завода этого фирменные магазины по всему городу. Цены просто копеечные, Тирасполь был настоящим алкогольным раем для любителей пьяного отдыха. Из больших шумных городов Советского Союза в Молдавию каждый год тянулись караваны жаждущих паломников.
Однако после приднестровско-молдавского конфликта Республика Приднестровье отделилась от Молдавии и провозгласила собственную независимость. Конечно, так до сих пор республику эту никто и не признал. И впоследствии Украина с Молдавией ввели полную железнодорожную блокаду Приднестровья. Продукты первой необходимости выдавались по карточкам. Триста граммов хлеба и триста граммов молока на одного человека. Многие жители города разъехались кто куда – кто-то внезапно обнаружил у себя еврейские корни и эмигрировал в Германию и Израиль, кто-то подался на поиски счастья в Италию и Канаду, некоторым удалось сбежать в Штаты, другие пытались пристроиться в соседних государствах. Заводы и фабрики закрыли, затем разворовали и разрушили. Консервный завод им. Ткаченко пал. Он был похож на гигантского осьминога с отсеченной головой. Завод, который пережил Вторую мировую, не продержался и трех лет после развала Советского Союза. Директора мебельного завода застрелили, швейную фабрику подожги, остался только коньячный завод «Квинт», и «Квинт» процветал не только благодаря местным выпивохам, но и благодаря внешнему рынку. Каким-то образом они договорились с Украиной и Молдавией по поводу экспорта спиртного. Там, где крутятся крупные денежки, правды не ищи. Там, где крутятся крупные денежки, приспускают все флаги и тушат свет. Там, где крутятся крупные денежки, воруют и убивают. Бензин, сигареты и алкоголь. Вот три божества, которые покровительствовали Тирасполю в девяностых.
Республика превращалась в черную дыру на карте Европы, и черная дыра засасывала в себя контрабандистов и мафиози разных мастей. Из Европы в Молдавию контрабандой гнали спирт, топливо и сигареты, затем их переправляли в страны бывшего Советского Союза без всяких там пошлин и акцизных марок.
Когда я был маленьким и жил в Тирасполе, то часто слышал о перестрелках, о разборках местных бандитов, которые не поделили между собой зоны влияния. А потом пришла корпорация «Шериф» и всех подмяла под себя. Как они это сделали? Да очень просто. Они убили бандита, который заведовал спиртом, они убили бандита, который промышлял бензином, и они грохнули табачного короля. Прямо средь бела дня, безо всяких там притворств. Просто приезжали к людям и натурально расстреливали из автоматов. А кто выступал против или переходил дорогу – тот отправлялся на дно Днестра кормить рыб с зацементированными ногами.
Однако девяностые прошли. И про конфликт между Приднестровьем и Молдавией в Европе забыли, и корпорация «Шериф» стала вежливой, культурной корпорацией, потому что ее люди пришли к власти, ее воды текли в Днестре, и ее солнце светило над подсолнечными полями.
«Шериф» владел абсолютно всем: заправками, супермаркетами, больницами, банками, СМИ, они даже футбольный клуб себе придумали и назвали его «Шериф». И стадион они в пригороде Тирасполя громадный отгрохали, да такой современный и великолепный, что многим европейцам и не снилось.
Что примечательно – в республике три официальных языка: русский, украинский и молдавский. В городе можно встретить людей, которые говорят на всех трех этих языках и прекрасно понимают друг друга.
Герб у республики красивый – там восходящего солнца ласковые лучи, бесконечные кукурузные поля и виноградные лозы оплетают руки молодой хтонической молдаванки, чью смуглую кожу хочется целовать до пришествия конца света.
Что сейчас происходило в республике, я плохо понимал, так как давно не интересовался ее судьбой.
6
Зато хмель из моей головы после ночной попойки в поезде выветрился, и я начал понимать кое-что другое: я потерял багаж и нелегально пребывал в чужом государстве без документов.
Куда делись храбрость и самоуверенность? Черт его знает.
Из маршрутки я вышел на улице Правды и пошел в сторону хрущевки, где жили дед с бабкой и тетка.
Чем дальше мы отъезжали от украинской границы – тем становилось теплей. А теперь мне и вовсе захотелось скинуть душный пуховик, было около десяти градусов. И ни одного намека на снег. Грунт сухой, вроде это и не конец декабря, а ранняя осень.
Мои старики жили в угловой квартире хрущевки на первом этаже. Когда же я подошел к дому, то увидел, что вместо окна большой комнаты (где я провел столько времени за чтением книг и играми) была дверь и крыльцо. А над дверью висели синие буквы – «Сантехника». Я поднялся на крыльцо и посмотрел через окно внутрь комнаты – ванны, краны, шланги, разные там сопутствующие товары. Сперва я подумал, что ошибся домом, и прошел чуть дальше, но потом понял – это не ошибка, просто квартиру стариков оборудовали под магазин.
Тревожные мысли терзали мое сердце: а что, если они все умерли и квартиру их продали дальние родственники, не поставив меня в известность. Возможно, они боялись дележки наследства и поэтому не позвонили нам в Киев? Затем я вспомнил бесчисленных сектантов, старьевщиков и аферистов, которые шастали по домам в поисках немощных наивных стариков… Да, именно сектанты. Они так и работали. Заходили в квартиру, дурили голову и уговаривали стариков переписывать на себя имущество, а если старики отказывались, то сектанты пытали их с помощью пылесоса или чего похуже!
Тогда я решил зайти в парадное и постучаться к кому-нибудь из соседей.
В парадном поменяли дверь, на двери был кодовый замок и домофон. Я жал кнопки, но никто не брал трубку. Наконец дверь открылась и на улицу вышла маленькая девочка с санками. Придерживая дверь, я спросил ее:
– А разве есть снег?
– Нет, – ответила девочка.
– Тогда зачем тебе санки?
– Не знаю, – призналась она. – Так веселей.
Зайдя в парадное, я позвонил в дверь нашей старой соседки тети Шуры, вместо привычной деревянной двери темно-красного цвета теперь стояла железная тяжелая амбразура.
Мне открыл заспанный мужик в семейных трусах. Он зевнул, его небритое лицо выражало недовольство.
– Здравствуйте, – сказал я. – А тетя Шура дома?
Мужик спросил:
– Какая тетя Шура?
– Хозяйка этой квартиры.
– Нет здесь никакой тети Шуры, – сказал он и захлопнул дверь.
Тогда я позвонил в дверь древним, как Ветхий Завет, евреям. Дяде Мише и тете Вале. Дядю Мишу помнил хорошо: он родился до революции, расхаживал по улицам в помятом цилиндре и с тростью, также он носил монокль и представлял собой человека из давно ушедшей эпохи, будто его с помощью машины времени к нам переправили.
Баба Валя же всю жизнь занималась спекуляциями (продавала на дому чехословацкую обувь), за что отсидела десять лет в тюрьме, она мне как-то сказала:
– Я и там немножко имела.
Однако мне открыла совсем молоденькая дама с полотенцем на голове. Она вопросительно уставилась на меня.
– А тетя Валя дома? – спросил я.
– Тетя Валя умерла, – сказала она.
– А дядя Миша?
– И дядя Миша уже с ней.
И дама захлопнула дверь перед моим носом.
Оставался второй этаж, на третьем и четвертом этажах все, кого я знал, умерли еще в моем детстве.
Безо всякой надежды я поднялся на второй этаж и нажал на кнопку. Дверь квартиры вселяла надежду, потому что была старой, как этот дом.
Мне никто не открыл. И я еще раз нажал кнопку. Раздалась зубодробительная трель советского звонка.
Послышались шаги.
За дверью проорали:
– Идите прочь, нам ничего не надо!
– Скажите…
– Пошел вон, тебе говорят. Вор! Сектант! Хочешь, чтоб я милицию вызвала?! Да я сама милиция!
И тут я услышал знакомый сумасшедший хохот. Утробный и ужасный хохот из ночных кошмаров про чудовищ и маньяков. Так умел смеяться только один человек на Земле – моя тетушка.