Нам требовались как раз последние, ведь мы прилетели в Израиль вместе с паломническим туром. Если честно, то просто потому, что мне приглянулся монастырь Святого Георгия, вырезанный в скале в очень живописном израильском ущелье, и я решила: а почему бы не отправиться туда на Новый год?.. Мысль, конечно, бредовая, но, как и все подобные мысли, необычайно яркая и навязчивая, поэтому я не только поддалась ей сама, но и втянула в авантюру молодого человека.
– Добро пожаловать на Святую землю! – бодро приветствовала нас полная темноволосая женщина, руководитель группы.
– А мы сегодня заедем свечку поставить? – тут же задала вопрос молодая девушка в платочке.
Мы с моим спутником переглянулись, уже осознавая, что попали.
Всю дорогу от аэропорта мы молча пялились в окно.
На заднем сиденье уже начали отмечать грядущий праздник, и высокий, массивный мужчина, пребывавший в предпраздничной стадии, очевидно, еще с самой Москвы, то громко хохотал, то неожиданно всхрапывал.
Паломники поджимали губы, и на ликах их еще отчетливее проступала тень неодобрения и аскезы.
До Нового года оставалось два дня. Холодно, но ни снежинки не срывается с суровых стальных небес. Никаких тебе наряженных елок или разноцветных украшений, словно о празднике и не слышали в этих местах. То ли дело в Москве, где предновогодняя суета начинается уже в конце ноября, улицы приветливо переливаются гирляндами, а витрины магазинов украшают елки самых разных видов и конструкций. Уже стемнело, и город выглядел мрачным, каким-то настороженным.
Нас высадили у Старого города и повели-таки ставить свечки мимо почти опустевшего в этот час арабского базара, мимо мрачных каменных стен. Мы с любопытством оглядывались, привлеченные то странным символом на воротах, то необычной архитектурой, и норовили отбиться от группы.
Арабы, точно тени, стоящие в мрачных подворотнях, провожали нас настороженными взглядами.
– Ну вот, даже на душе посветлело, – сказала одна из паломниц, когда мы осмотрели уже все закоулки знаменитого храма, а последняя на сегодняшний день записка была-таки написана.
Пора ехать в дешевую арабскую гостиницу, где за общим столом, смутно напоминающим о трапезах первых христиан, можно было отведать нехитрую постную снедь – преломить лепешку и погрызть салат, где китайская капуста одержала безусловную победу над жалкими обрезками помидоров.
– Ну, как здесь у вас? – насытившись, удовлетворяли духовный голод члены нашей группы.
– Да как у всех в целом, – рассказывала гид. – Обманывают, правда. Вот на рынке так и норовят вместо картошки апельсины всунуть. Купишь ведро картошки, смотришь, а она только сверху лежит, а снизу апельсины!
– А дети у вас есть? – тем временем спрашивала другая паломница.
– Да, дочь. Большая, уже в армии.
Как говорится, добро пожаловать в Израиль!
Видели мы, кстати, девушку с автоматом еще в аэропорту. Мой спутник кинулся ее исподтишка фотографировать. Девушка мгновенно оглянулась на вспышку, пронзив нас снайперским взглядом самого крупного калибра.
– А Новый год? – следовал новый вопрос.
– Ну, Новый год у нас в целом не отмечают. Но мы, конечно, соберемся здесь, – гид обвела широким гостеприимным жестом неуютный зал с тусклым освещением, – отметим дружной компанией. Кто хочет участвовать, сдавайте по двадцать долларов. А на Рождество как раз в Вифлееме будем.
– Вам надо приложиться к иконе. Я слышала, она помогает. Одна моя знакомая поехала в паломничество перед тем, как родить… – доносилось тем временем с другого конца стола.
Все еще отмечавший, но еще как-то держащийся благодаря худенькой жене с обеспокоенным лицом и бегающим взглядом мужчина громкой икнул.
Мы снова переглянулись, понимая, что идея отмечания в дружной компании чем-то лично нас смущает, и поспешили уйти.
За окном было темно и мрачно, а в соседнем номере громко шуршали пакетами, распаковывая вещи.
Но вот наконец пришло утро.
С наступлением дня город вернулся к своей беспокойной жизни. Но настороженность никуда не исчезла. Напротив, она чувствовалась чем дальше, тем больше. Я осознала это, заметив на балконе мальчишку, который выцеливал прохожих из игрушечного автомата и нажимал на курок. Курок, конечно, был пластиковым, как и сам автомат, но мальчик ведь целился и стрелял совершенно по-настоящему, пусть даже из игрушечного оружия…
На арабском рынке громко кричали, зазывая к себе покупателей. Продавали арафатки, связки бус, дешевые китайские товары и перевязанные пачками тонкие свечи для Иерусалимского храма. Рынок бурлил, напоминая гигантский котел, а рядом, всего в двух шагах от него, пролегал тот самый крестный путь. Нас водили по Via Dolorosa мимо посеревших домов, по растрескавшемуся тротуару. Арабские торговцы становились все навязчивее. Если бы Христос проходил сейчас по этим улицам, его разорвали бы, чтобы растащить на сувениры.
В городе так и не чувствовалось приближения праздника. По-прежнему хмурилось небо, днем всего лишь сменившее градиент серого, не было ни украшенных елок, ни особого ожидания на лицах, которое можно заметить у нас как раз накануне Нового года, когда в глазах даже самых спешащих, суетливых людей вдруг проглянет детское ожидание чуда.
– Как ты представляешь свой идеальный Новый год? – спросила я у спутника.
– Уж точно не так. Хотя Старый город очень интересный, – заметил он. – А ты?
– Традиционно, – кивнула я, – не до такой, конечно, степени, чтобы оливье и мандарины, я не особый любитель ни того, ни другого, но знаешь, хочется какого-то ощущения волшебства.
Некстати про оливье вспомнился мне Новый год, отмечаемый с друзьями. Все делали миски традиционных салатов, а я нарезала ножом фисташки и мякоть помидоров, творя экзотическое блюдо. В результате не менее часа кропотливой и тонкой работы получилась крохотная горсточка странного салата, эффектно размещенного посреди большой красивой миски. Так вот, те самые друзья вспоминают это блюдо до сих пор – в отличие от тазов оливье.
– Волшебство – это правильно, – кивнул мой спутник. – Самый волшебный Новый год бывает в детстве. Когда тебе впервые разрешили дождаться боя курантов вместе со взрослыми и тебе кажется, что ты такой же большой, как они, и ты все равно не выдерживаешь и засыпаешь прямо за столом…
– У меня тоже так было, – кивнула я. – А еще так хочется с нетерпением ждать вечера и верить, что с боем курантов жизнь изменится и потечет по-новому – наполненно, интересно, счастливо…
– Недостаток чудес в обыденной жизни – страшная болезнь, – резюмировал он.
Мы помолчали.
Странная идея приехать в Иерусалим именно перед праздником, да еще и вместе с паломниками, не правда ли, хотя в Москве мне почему-то казалось, что это будет необычно и очень здорово. Насчет необычно, конечно, не поспоришь. Дома меня ждала бы семья, накрытый стол с салатиками и холодцом, украшенная елка и лежащие под ней подарки… и, конечно, главный элемент этого праздника – мягкий волшебный снег. Новый год без снега – это как бы и не настоящий Новый год.
Вернувшись в гостиницу, мы, не сговариваясь, двинулись к бару и попросили себе по стакану текилы и лимон с солью.
– У вас что-то случилось? – с беспокойством и искренним сочувствием спросил у нас мужчина из группы.
– Нет-нет, все хорошо, – дружно заверили мы.
В последний день перед праздником мы, отделившись от группы, сели на местный автобус, чтобы поехать в пригород, и вдруг что-то негромко бахнуло. Минута, не больше, и мы с моим другом остались в салоне абсолютно одни – водитель и другие пассажиры выскочили наружу в фантастически короткие сроки. Ничего страшного, конечно, не случилось, это была всего лишь выхлопная труба, однако наводило на размышления и усиливало то самое ощущение тревоги.
И вот тридцать первого декабря мы с моим спутником шли по пустой улице мимо каких-то арабских кафе и молчали. Чувство вины за идею этой праздничной поездки все сильнее мучило меня, а загадочный горный монастырь чем дальше, тем больше терял свою таинственность и притягательность. Главный недостаток всех воздушных замков – их отвратительная способность прогибаться под грузом действительности и беззастенчиво таять в самый неподходящий момент.
– Ну, вот когда бы ты еще встретил Новый год в Иерусалиме, да еще с паломниками! – сказала я своему другу таким тоном, словно выставляла ему грабительский счет за купленную в кредит яхту.
Слово «зря» висело между нами тяжелым камнем, и немудрено, что вскоре оно вылилось в ссору, вспыхнувшую по какому-то сущему пустяку.
– Ну и пока, – сказала я, уходя и еще надеясь, что мой друг, конечно же, побежит за мной.
Не побежал.
Оказавшись у стен иерусалимской крепости, я постояла немного перед памятником сарацину и крестоносцу, сошедшимся в бесконечной схватке за эту драгоценную, вдоволь испившую крови землю. За суровую землю, столь неласковую к чужакам на протяжении веков и до сих пор верно хранящую эту традицию. Затем вошла в ворота, прошла мимо странных изукрашенных дверей, ежась на ветру в своей не слишком-то теплой куртке. Холодно блестели окна, подсвеченные изнутри уже включенными по случаю ранних сумерек лампами. Не уютно, а именно отстраненно-холодно. Одиночество обступало меня вместе с этими каменными стенами, оно вливалось в мою кровь, холодило пальцы, оседало на ресницах невыплаканными слезами.
Одиночество в чужом городе в новогодний вечер. Холодно и бесприютно.
Побродив немного по улицам, я решила вернуться в отель и наконец сообразила, что совершенно не помню дороги.
Пришлось искать, у кого бы спросить. У стены, неподалеку от ворот, стояло несколько хасидов – благочестивых последователей иудаизма. Как положено, в черных сюртуках, в шляпах, с пейсами и фирменными горбатыми носами. Они, словно сошедшие с картинки с подписью «Еврей классический, обыкновенный», инстинктивно вызвали у меня больше доверия, чем арабы, поэтому я подошла к одному из хасидов.
– Простите, я заблудилась. Мне нужно вот в этот отель. – Я продемонстрировала визитку отеля, так кстати оказавшуюся у меня в сумке.