Бабушке то и дело подносили выпить, но пить не удавалось, так, разве что глоток-другой, – надо было оттарабанить программу и сворачиваться, а список сотрудников, которых надо было оподарочить, никак не кончался.
Ведущий вовремя догадался разбавлять программу номерами. До этого мы согласовывали, что сначала полностью торжественная часть, потом веселье. Но вон как оно обернулось. Так что когда на сцене запели артисты, я уселась за столик. Раздала по тарелке двум бодреньким клеркам и скомандовала:
– Жарко, ох, жарко бабушке. Машите на мене, машите!
Музыка смолкла, снова забубнили Дед Мороз и ведущий, я подавала реплики. Было тревожно: сколько сейчас времени? Вещи остались в подсобке. Уходить надо. Сейчас, после триумфального успеха, мечта казалась еще хрустальнее. Воплощать ее надо было, немедленно воплощать!
– Эй, который там час, брыльянтовые мои? Кто первый скажыть, тот первым из собравшихся тута кýпить белый «Мерседенс»!
Стройный хор голосов сообщил, что время двадцать один пятьдесят восемь. Вовремя я спросила. Десять минут – и срываюсь.
– Покупайте смело все, коршуны мои! – разрешила я. – И будеть вам по вашим потребностям.
Отгоняя танцующих и пристающих от себя жесткими щетинами пластиковой метелки, я пробралась к организатору – полной активной тетеньке. «Десять минут – и ухожу», – говорю.
– Гонорар брать не буду, – сказала.
– Нет-нет-нет, мы вас не отпустим! – замотала головой тетенька.
Нас услышали и подхватили: «Не отпустим!»
– У меня тут возникли обстоятельства… – заговорила я. – Вы мне деньги обещали заплатить за выступление – так вот давайте я не буду их брать, просто уйду, и все.
– Нет, ну как это – деньги не будете брать? – всплеснула руками тетенька. – Тут осталось-то до Нового года… Вот встретим Новый год, чин-чинарем, возьмете деньги – и мы вас на такси посадим.
На такси я и сама себя планировала сажать…
– Баба-яга хочет уехать! – крикнул кто-то.
– Держи ее! – голосом сказочного разбойника закричал кто-то. Картографы тоже шутить умеют.
Сначала они весело за мной гонялись, насколько позволяло пространство зала, а потом обступили плотной толпой, так что снова пришлось работать метелкой, чтобы соблюдалась дистанция.
А тетенька придвинулась поближе, и фотограф мероприятия несколько раз нас сфотографировал.
Пора было выходить на сцену, я забралась.
– Чую, ох, чую, – зарычала я в микрофон, – летить за мной мой племянничек. Хочить бабушку во дворец доставить, в хоромы барские, царские… Мы, фольклорные елементы, тоже праздновать будем. Чай, не люди? Чую, ох, чую тебя, Кощеюшко, Кошенька! Летить, летить мой орелик!
Это я потому орала, что вспомнила – возле ресторана парк с небольшой площадью. Если выйти туда – прямо вот так, в гриме и костюме, – то можно считать, что это тоже чистое поле. Так что вопрос только в том, чтобы под шумок выскочить на улицу – а там уж можно и вернуться. Тепло, весело, вкусно.
– Не отпустим, не отпустим!
– С нами оставайся, Баба-яга!
– А и остануся… – неожиданно заявила я и ткнула в крикнувшего метелкой. – Накрывайте бабушке стол, неситя яства, да бутылку вон ту! Сытно туточки у вас.
Я танцевала в кругу веселых картографов, слушала старательное пение музыкально-танцевальной группы.
И периодически смотрела на телефон, наконец-то смогла добраться до кармана.
Когда оказалось без десяти двенадцать, бывшие притюкнутые глобусники снова чинно уселись за столы. Снова на сцене появились ведущий – Дед Мороз с красивой девушкой в роли Снегурочки, и правда неутомимо прикрывающей молчание улыбкой, и генеральный директор. Музыка затихла, поник свет. Все стали смотреть на них – а я из ресторана хоп! – и на улицу.
Да, не оделась. Да, тут же замерзла. Решила идти быстро, десять минут – это мало.
На улице было безлюдно, но от парка доносились голоса. Только дорогу вот перейти, и я там. Но и люди тоже там. А я хотела безлюдья и неба…
А в парке не только голоса, там еще и петардами забабахали.
Нельзя туда.
Время, время…
Как хорошо, что на проезжей части все-таки мало машин! Взгляд мой упал на конструкцию, расположенную на разделительной полосе. Это была старинная будка для постового милиционера – железные ступеньки вверх к стеклянному стакану. Необитаемому и чуть покосившемуся.
У меня всегда была эта страсть – забираться на объекты городской архитектуры. Прохожу мимо памятников и думаю: как, влезу я на него или не влезу? Чаще влезаю. В свое время влезла вот на Есенина, сидела на руках Алексея Толстого, фигуры на фонтанах возле Охотного Ряда – вообще детский лепет, пронеслась по ним, как по игровой площадке. Правда, вот Тимирязев, который стоит в конце Тверского бульвара, мне вот совершенно оказался не по силам. Но Тимирязев – глыбища-то какая, а тут чахлая композиция из стекла и металлических реечек.
Так что я решила забраться на крышу этого стакана – во всем районе бак будет ближе всего к нему и максимально безлюдно. Отметить наступление Нового года, быстро слезть – и к закускам.
Два стекла в чахлых рамочках сквакнулись у меня под ногами, осыпались. Но я добралась до верха. Оставалось самое сложное – закинуть ногу на крышу. А это оказалось невозможным. Стакан расширялся кверху. Длинная юбка, фартук, хорошо хоть, лапти сняла… Еще одна попытка. Я подобрала юбку к животу, подтянулась. Будка накренилась. Но не упала.
Задний край юбки развевался на ветру, хлопал мне по боку, но я висела. И время никак не могла посмотреть – Новый год или еще нет? Теперь ногу закинуть не удастся никак.
Но я догадалась. Аккуратно слезла и просто зашла с другой стороны. На ту, накренившуюся в противоположную сторону. Порезала ладонь, но залезла без труда.
– С Новым годом, Аленка! – Я картинно раскинула руки, подняла голову и даже чуть откинулась назад.
Кричать в небо было приятно. Но мне хватило одного раза. Дальше я просто молчала и слушала. Пусть вокруг было совершенно не тихо, город жил и праздновал, небо было моим. Неправда, что черный поглощает все цвета – видимо, из-за подложки из плотных облаков небо подсвечивалось. Подсвечивалось московским новогодним сиянием. И это было так хорошо!
Я стояла долго. Моя будка еще сильнее накренилась, так что я смотрела не только на небо. Вдали прошли люди, не заметили. По дороге с двух сторон проносились машины. Надо было уходить. Лицо под гримом заледенело. Нос, кажется, сильно свернулся набок, нужно было идти в тепло, поправлять.
Небыстро, но я слезла. Проломила жестяную крышу, порвала сбоку юбку. Но вернулась в ресторан. Время было 00.24. И всего-то. Исполнение мечты уложилось в двадцать четыре минуты (плюс время на передвижения).
…Я вернулась в ресторанчик, отработала заплаченные деньги. Мы допраздновали. Интригующего происшествия никакого не случилось, никакого знакомства я не завела, все Бабушке-яге там были дети и братья. Вот он, светлый образ, не подвел. Надежно избавляет от приставаний и ответственности.
Тетенька моя расплатилась часа через два, специально отвела меня в мою подсобку, выдала конверт, смеялась, обнималась и благодарила, приглашала еще.
Когда я выходила, при мне была нагруженная подарками корзина, из которой празднично пахло копченой севрюгой, в пышном пакете костюм, коробка грима и бутылка.
Предутренний таксист был вял, ехал медленно, казалось, вообще на дорогу не смотрел.
Пока я не крикнула ему неожиданно на ухо:
– Черта лысого я тебе денег дам, если не будешь ехать, как следоват. Понял, брыльянтовый?
Вот он дернулся так дернулся – весь сон как рукой сняло. На целый день впечатлений дяденьке, а то и больше.
– Нельзя же так пугать… – пробурчал таксист.
И всю дорогу норовил оглянуться, посмотреть, что за бабка с ним едет.
А лапти я в ресторане забыла. Как сняла их перед исполнением запланированного, так и не переобулась. Вот уборщики удивились, чья это обувь под лавкой валяется. А раз забыла, значит, еще когда-нибудь в этот ресторан вернусь.
Да я много чего забыла.
А лучший-то мой Новый год был не этот, а следующий. Я встретила его на Владимирской горке в Киеве. В темном-темном парке, где, кроме нас, никого не было, мой любимый и бриллиантовый сделал мне предложение стать его женой, матерью его детей и подарил бриллиант. Неосвоенный памятник князю Владимиру смотрел на все это каменными глазами и благословлял крестом с электроподсветкой.
Последовательная Ягунька с удовольствием согласилась замуж. Родина-мать зовет. Люблю бриллиантового!
Олег Жданов6 января, или Как нас спас Бродский…
Морозное солнечное утро. Дети и собаки шумно валяются в снегу. Идиллия. Немногочисленные звуки машин и странное предчувствие. Большую часть ответов на вопросы этой страны можно найти в магазине. Не на прилавках, а на лицах. Вхожу.
В овощах никого нет. Здесь чаще всего бывают женщины после пенсии. Сам факт входа в недешевый магазин они ждут из месяца в месяц. И вот он наступает. Они гордо входят и начинают гордо копаться в овощах, как будто выбирая их. В мясном отделе у них шансов нет. Если только попросить порезать себе грамм триста недешевой колбасы. И важно, чтобы у нее было длинное название. Примерно так: такого-то комбината, сырокопченой с коньяком, и порежьте, пожалуйста. Годы, отданные стране, воплощаются в это лакомство. Но это потом. А пока овощи, и здесь целый театр на морщинистых лицах. Но не сегодня. Сегодня тишина.
Осторожно заглядываю в зону мяса и рыбы. Три скучающие продавщицы и три равнодушных покупателя. Покупатели – мужчины. Списки необходимых покупок им достать еще стыдно, память отказывает, а так стоишь себе у прилавка и чувствуешь себя жутко хозяйственным и заботливым. Только это проходит. Продавщицы, как и любые женщины, ждут действия. Опытные мужчины уходят вовремя, пока продавщицы не разочарованы бездействием.
В крупах и макаронах – никого. Гречка трех сортов. У сыров тоже никого. Пармезана полно. Довольный мужчина, сам восхищаясь собственным поведением, кладет в тележку уже третий пакет кефира. Тут все ясно, в отдел алкоголя даже заходить не буду.