Мне нравятся абажуры на его лампах. Я вступаю в один из больших бутылочно-зеленых кругов света, которые падают от светильников на восточный ковер. Опускаю взгляд, изучаю рисунок: плети плюща извиваются и переплетаются. На стене в гостиной висит пейзаж в раме с изображением гористой местности, как в Италии, может быть в Тоскане. Это оригинал, не репродукция. Я различаю мазки, сделанные кистью, рама позолоченная, резная. К холму прилепилась кучка домов, видны шпили и купола церкви, а сверху – темнеющее, фиолетовое небо и пятнышки крошечных серебристых звезд.
На кофейном столике разложено несколько журналов о бизнесе. На диване валяется симпатичная подушка, сделанная из полосок голубой ленты. Это так… неожиданно. Никакого минимализма. Похоже, тут обитает реальный, живой человек. Вдруг я понимаю, что дом Джоша гораздо приятнее моего. Заглядываю под диван. Ничего. Даже пыли нет.
Замечаю маленькую птичку – оригами, сделанную из бумажки для заметок, которую я кинула в своего врага во время одного из собраний. Пташка пристроилась на краю полки с книгами. Я разглядываю профиль Джоша на кухне: гостеприимный хозяин ставит на столешницу перед собой две кружки. Трудно представить, как он кладет в карман мою сложенную птичкой записку и приносит ее домой.
На полке ниже стоит одинокая фотография в рамке – Джош и Патрик между парой людей в возрасте, наверное, это их родители. Его отец – крупный и привлекательный мужчина, с оттенком грусти в улыбке, а вот мать на этом снимке вся так и сияет. Она буквально трещит по швам от гордости, что у нее два таких прекрасных взрослых сына.
– Мне нравится твоя мама, – говорю я Джошу, когда тот появляется.
Он смотрит на фотографию и поджимает губы. Намек понят, я оставляю эту тему.
В самом низу – подборка медицинских учебников, с виду довольно старых. Там же – подвижная анатомическая модель руки, на которой видны все кости. Я сгибаю пальцы, оставляя поднятым только средний, и усмехаюсь своему остроумию.
– Зачем тебе это?
– Это из моей другой жизни. – Джош снова скрывается на кухне.
Пультом я выключаю звук телевизора, и нас затопляет тишина. Я прокрадываюсь мимо хозяина на кухню. Она сияет чистотой, гудит посудомоечная машина. Запах апельсина издает антибактериальный спрей для мытья кухонных поверхностей. Вижу прилепленный к холодильнику листок с отпечатком моего поцелуя и указываю на него.
Джош пожимает плечами:
– Ты вложила в это столько чувства. Было жаль выбрасывать.
Стою в свете лампочки холодильника и осматриваю его содержимое. Тут целая радуга цветов. Побеги. Листья. Бородатые корни. Тофу и органический соус для пасты.
– У меня в холодильнике нет ничего, кроме сыра и соусов.
– Знаю.
Я закрываю холодильник и прислоняюсь к нему, магнитики впиваются в спину. Подставляю лицо для поцелуя, но Джош качает головой.
Слегка удрученная, я заглядываю в ящик со столовыми приборами и задеваю рукав пиджака, висящего у двери. В кармане нахожу счет с заправки. Сорок пять долларов, заплачено наличными.
Все аккуратно, все на своих местах. Неудивительно, что от моей квартирки у него руки зачесались.
– Мой дом в сравнении с этим – калькуттские трущобы. Мне тоже надо завести корзину для спортивных принадлежностей. А где у тебя все барахло? Где коробки с ненужными вещами?
– Твои худшие подозрения подтвердились. Я чокнутый аккуратист.
А я как чокнутая потратила по меньшей мере двадцать минут на изучение всего, что у него есть. Я так грубо вторгаюсь в его личное пространство, что мне самой становится неприятно, но Джош не вмешивается, позволяет мне все.
В квартире две спальни, я стою, руки в боки, посреди той, что приспособлена под кабинет. Большой монитор компьютера, несколько огромных гантелей. Шкаф, забитый зимним спортивным снаряжением, там же – спальный мешок. Еще книги. С вожделением смотрю на шкафчик для документов. Если бы Джоша не было здесь, я бы с удовольствием порылась в его счетах за электричество.
– Ну что, закончила?
Я смотрю на свои руки. В них – старая моделька машины, найденная в одном из узких ящиков бюро. Я сжимаю ее в ладони, как старая карманница.
– Еще нет. – От страха я едва способна произнести это.
Джош показывает пальцем, и я иду к еще не обследованному темному коридору. Он щелкает выключателем прямо над моим ухом, и из меня вырывается сдавленный восторженный вздох.
Комната окрашена в голубой цвет моей самой любимой из всех рубашек Джоша. Цвет яйца малиновки. Бледно-бирюзовый в сочетании с молочным. Чувствую, как от чего-то теснит грудь, испытываю ощущение дежавю. Словно я уже была здесь и еще побываю. Прижимаюсь к дверному косяку.
– Это твой любимый цвет?
– Да. – В его голосе слышно напряжение. Может быть, его раньше из-за этого дразнили.
– Мне нравится, – уважительно говорю я.
Я оцениваю этот неожиданный яркий взрыв на фоне темного шоколада и серо-коричневого и размышляю про себя: как же это похоже на Джоша. Нечто неожиданное. Нежное, бледно-синее. Темно-коричневое, обтянутое кожей изголовье кровати лишает комнату налета женственности. Джош стоит у меня за спиной, легко можно прислониться, но я удерживаюсь. Запах его тела кружит мне голову. Постель заправлена, и белье на ней белое, эту незначительную деталь я нахожу довольно сексуальной. В ванной все начищено до блеска. Красные полотенца и красная зубная щетка. Вид как в каталоге ИКЕА.
– Никогда бы не подумала, что у такого человека, как ты, может расти папоротник. У меня был однажды, но весь пожелтел и стал ломким.
Я иду к кровати Джошуа Темплмана. Провожу пальцем по краю наволочки.
– Ну ладно, ты уже начинаешь чудачить через край.
Пытаюсь потрясти спинку кровати, но она держится прочно.
– Прекрати. Сядь на диван. Я налью тебе чая.
Я бочком, по-крабьи, пробираюсь в гостиную.
– Как ты мог просто стоять и наблюдать, как я повсюду сую свой нос?
Беру в руки чудную подушечку и подсовываю себе под спину. Джош дает мне кружку, и я держу ее, как оружие.
– Я рыскал по твоей квартире. Теперь твой черед.
Я возбуждена, но стараюсь скрыть это за шуткой:
– Ты нашел все свои фотографии с выцарапанными глазами?
– Нет. Твои альбомы с вырезками мне не попадались. Я знаю, что у тебя двадцать шесть фигурок Папы Смурфа и ты плохо складываешь постельное белье.
Джош сидит на другом конце дивана, голова мягко склонена набок, руки-ноги комфортно раскинуты. На работе он часто качается в своем офисном кресле, но я никогда не видела, чтобы его тело принимало такие расслабленные позы. Не могу оторвать от него глаз.
– Простыни слишком большие. У меня не такие длинные руки.
Он вздыхает и качает головой:
– Это не оправдание.
– Ты заглядывал в мой ящик с нижним бельем?
– Разумеется, нет. Нужно же было оставить что-нибудь для другого раза.
– Можно мне заглянуть в твой сейчас? – Я теряю голову. Мое здравомыслие осталось за порогом квартиры Джоша. Я отпиваю чай. Он как нектар.
– Теперь, Печенька, мы сделаем кое-что необычное.
Он включает звук телевизора, делает глоток из своей чашки и смотрит повтор старого сериала «Скорая помощь», как будто мы занимаемся этим каждый вечер. Я сижу и пытаюсь сконцентрироваться, сердце стучит. Эй, тут нет ничего особенного. Я просто сижу на диване Джошуа Темплмана.
Склоняю голову набок и смотрю на него в продолжение целого эпизода, наблюдая за сценами хирургических операций и конфликтами в палатах, которые отражаются в глазах Джоша.
– Я тебя не беспокою?
– Нет, – безразлично отвечает он. – Я привык к этому.
Мы ненормальные. Минута проходит за минутой. Джош пьет кофе, а я продолжаю глядеть на него. На его подбородке проступила тень от щетины, в рабочее время такого за ним не замечалось. Грудь моя напряжена от волнения. Когда я нахожусь в непосредственной близости от Джошуа, тело и мозг приходят в состояние боевой готовности. Только он поворачивает голову, я дергаюсь назад. Он кладет на диван между нами свою руку ладонью вверх и снова устремляет взгляд на экран.
Это выглядит так, будто он выставил вперед блюдце с семечками и теперь сидит очень тихо, поджидая, когда трусливый маленький цыпленок решится сделать шаг. Меня хватает ненадолго. Я неуверенно беру его руку и переплетаю свои пальцы с его пальцами. Одно пугающее мгновение он не реагирует, но вот тепло его ладони начинает проникать в мою руку, и он пожимает ее, сильно и с чувством. Потом опускает наши соединенные кисти на диван, а другой рукой поднимает кружку и кивает на экран:
– Я смотрю медицинские драмы, чтобы позлить отца. Его они просто сводят с ума. В отцовском доме их вообще не включают.
– Почему? Там много ошибок? – Я рада, что могу сконцентрироваться на чем-то другом, кроме этого странного развития отношений между нашими руками.
– О да. Это полная ерунда.
– Я предпочитаю «Закон и порядок». Мне нравится, когда ресторанный работник находит труп в мусорном контейнере.
– Или человек, который гуляет с собакой в Центральном парке. – Джош делает жест рукой в сторону экрана кружкой с кофе. – Этот так называемый доктор даже не надевает перчаток. – И хмурится, будто оскорблен до глубины души.
Искусство держаться за руки недооценено, я смущена тем, в какое почти бездыханное волнение меня приводит это простое действие. Подушечка его большого пальца через тыльную сторону моей ладони добирается до запястья.
Крупные мужчины всегда пугали меня. Если вспомнить моих прежних бойфрендов – все они были ростом с жокеев. С такими легче иметь дело. Более равные партнеры. Никогда вблизи меня не оказывалось такой ошеломляющей мужской архитектуры, как сейчас.
Округлости плечевых мышц гармонируют с мягко изогнутыми бицепсами на руках. Суставы на локтях и запястьях похожи на какие-то штуки из магазина скобяных изделий. Каково это будет – лежать под таким огромным мужиком? Наверное, потом ноги будут подкашиваться.
Джош смотрит «Скорую помощь» и зевает, не подозревая, что я пытаюсь оценить размер его грудной клетки, как жадный до мяса хищник.