ких бы то ни было жизненных ориентиров. Уж лучше быть идиотом. В прежней его жизни ничьи проблемы Уилла не касались, а теперь его касались проблемы всех и каждого, и он не знал решения ни одной из них. Так что же тогда приобрел от этого он сам и окружающие его люди?
Они молча изучали меню.
— Вообще-то, я не очень голодна, — сообщила Фиона.
— Пожалуйста, поешь, — сказал Уилл, слишком быстро и напористо, так что Фиона улыбнулась.
— Думаешь, пицца поможет? — спросила она.
— Да. Венецианская. Заказав ее, ты внесешь свой вклад в предотвращение затопления Венеции, и тебе станет легче.
— Ладно. Если только с дополнительной порцией грибов.
— Вот это другое дело.
Подошла официантка, чтобы принять заказ; Уилл взял пива, бутылку красного вина и себе пиццу "Времена года" с дополнительными порциями всего, что только есть, включая кедровые орешки. Если повезет, он сможет таким образом спровоцировать у себя сердечный приступ или внезапно обнаружить, что у него смертельная аллергия на что-нибудь.
— Извини меня, — сказала Фиона.
— За что?
— За то, что я так себя веду. И за то, что я так веду себя с тобой.
— Я привык, что женщины так ведут себя со мной. Я так провожу почти каждый вечер.
Фиона вежливо улыбнулась, но внезапно Уиллу стало противно от самого себя. Он хотел вывести их разговор в нужное русло, но у него не получалось, да и не могло получиться, пока он оставался в собственной шкуре, со своим образом мыслей и манерой выражаться. Ему казалось, что он вот-вот скажет что-то правильное, серьезное и важное, но потом он сдавался и думал: "Да черт с ним, скажу лучше что-нибудь дурацкое".
— Это мне нужно извиниться, — заметил он. — Я хочу помочь, но знаю, что у меня не выйдет. Я не могу предложить никакого решения проблемы.
— Значит, так думают мужчины?
— Как?
— Что, если не можешь предложить решение, не можешь сказать: "А я тут как раз знаю одного парня с Эссекс-роуд, который может все устроить", — то не надо и суетиться.
Уилл поерзал на стуле и ничего не ответил. Именно так он и думал; вообще-то, он уже полвечера пытался вспомнить имя этого парня с Эссекс-роуд, фигурально выражаясь.
— Я нуждаюсь не в этом. Я знаю, что ты ничего не можешь поделать. У меня депрессия. Это болезнь. Началась она ни с того, ни с сего. По правде, это не так, потому что в жизни произошло много такого, что способствовало ее возникновению…
Так начался их разговор. Это было гораздо проще, чем Уилл мог предположить: всего-то и нужно было, что слушать и задавать вопросы по существу. Он делал это и прежде, множество раз, разговаривая с Энджи, Сьюзи и Рейчел, но тогда у него на то были свои причины. А теперь скрытые мотивы отсутствовали. Он не имел ни малейшего желания переспать с Фионой — ему просто хотелось, чтобы ей стало лучше, но он и не догадывался, что для того, чтобы ей стало лучше, вести себя нужно точно так, как если бы он мечтал с ней переспать. Задумываться над тем, что это означает, ему не хотелось.
Он многое узнал о Фионе. Узнал, что на самом деле она не была готова к тому, чтобы стать матерью, и что порой она ненавидит Маркуса так сильно, что это ее беспокоит; узнал, что она переживает из-за своей неспособности к долгим отношениям (Уилл едва удержался, чтобы не вставить, что неспособность к долгим отношениям есть не что иное, как проявление не оцененной по достоинству силы духа, и только у по-настоящему крутых парней все вечно не клеится); узнал, что она была в ужасе от своего прошлого дня рождения, потому что в тот день никуда не ходила и не делала ничего, кроме повседневных дел. Казалось бы, все это по отдельности не так уж и страшно, но ее депрессия была гораздо больше простой суммы всех составляющих. То, с чем ей теперь приходилось жить, изматывало и заставляло видеть мир через серо-зеленую пелену. Еще он узнал, что если бы ее спросили, где это "нечто" гнездится (более невероятного вопроса Уилл и представить не мог, но в этом-то и состояло одно из множества различий между ними), то она ответила бы, что в горле, потому что из-за этого "нечто" она не могла есть и, даже когда она не плакала, ей постоянно казалось, что в горле у нее комок.
Вот, более или менее, и все. Помимо того, что Фиона спросит его "В чем смысл?" (вопрос, который и близко не всплыл в их разговоре, должно быть, оттого, что по его лицу и по самой его жизни было видно, что он не имеет об этом ни малейшего представления), больше всего Уилл боялся, что корень ее страданий кроется в некой страшной тайне, ужасном изъяне, с которым только он один в мире может справиться, и ему придется что-то предпринимать без малейшего на то желания. Но все обстояло иначе; ничего подобного не обнаружилось — если, конечно, не принимать во внимание саму жизнь, сопровождающуюся разочарованиями, компромиссами и маленькими горестными поражениями. Но ее, видимо, все же надо принять во внимание.
Домой к Фионе они поехали на такси. Водитель слушал радио, диджей говорил о Курте Кобэйне; сначала Уилл не понял странного, приглушенного тона его голоса.
— Что с ним случилось? — спросил Уилл у водителя.
— С кем?
— С Куртом Кобэйном.
— С этим чуваком из "Нирваны"? Выстрелил себе в голову. Бум!
— Он умер?
— Не-е, только голова побаливает. А ты как думаешь, конечно, умер!
Уилл не особенно этому удивился, да к тому же он был уже не в том возрасте, чтобы испытать шок от подобного известия. В последний раз смерть поп-звезды потрясла его, когда умер Марвин Гей[72]. Тогда ему было… а сколько ему тогда было? Мысленно он вернулся к тем дням. Первое апреля 1984 года… Господи, десять лет назад, почти день в день. Тогда ему было двадцать шесть — возраст, когда такие вещи еще что-то значат: должно быть, в двадцать шесть он пел песни Мартина Гея с закрытыми глазами. Теперь он знал, что самоубийства поп-звезд — обычное дело, а единственным последствием гибели Курта Кобэйна лично для него станет то, что альбом "Nevermind" будет звучать гораздо круче. А Элли и Маркус слишком молоды, чтобы это понимать. Им покажется, что это событие наполнено смыслом… Уилл почувствовал волнение.
— Это тот певец, который нравится Маркусу? — спросила его Фиона.
— Да.
— О боже.
И вдруг Уилл испугался. У него никогда в жизни не срабатывала интуиция и не возникало предчувствий, но сейчас случилось именно это. Конечно, только такой, как Маркус, а не Рейчел или некто с внешностью Умы Турман, мог разбудить в нем подобные чувства.
— Боюсь показаться странным, но можно я зайду с тобой в квартиру, чтобы послушать сообщение Маркуса на автоответчике? Просто хочу убедиться, что с ним все в порядке.
Но все было отнюдь не в порядке. Маркус звонил из полицейского участка городка под названием Ройстон и говорил грустным и испуганным детским голосом.
Глава 33
Сначала в поезде они ехали молча; время от времени Элли тихо всхлипывала, грозилась дернуть стоп-кран или угрожала расправой людям, которые бросали на нее взгляд, когда она нецензурно выражалась либо отхлебывала водку из бутылки. Маркус был опустошен. Теперь ему стало ясно: вопреки тому, что он считает Элли классной девчонкой, что ему всегда приятно видеть ее в школе и что она веселая, симпатичная и умная, — он не хочет, чтобы она была его подружкой. Она ему просто не подходит. Ему нужен кто-то поскромнее, кому нравится читать и играть на компьютере, а Элли нужен кто-то, кто любит пить водку, ругаться на людях и угрожать остановкой поезда.
Однажды его мама объяснила ему (наверное, когда она встречалась с Роджером, который был на нее совсем не похож), что некоторым нужен человек, противоположный по характеру, и Маркус понял почему: если подумать, то в данный момент Элли скорее был нужен кто-то, кто мог бы не дать ей нажать стоп-кран, а не тот, кто обожает нажимать стоп-краны, потому что в таком случае они бы его давно нажали и сейчас направлялись бы прямиком за решетку. Слабое место этой теории заключалась в том, что противоположностью Элли быть не сладко. Порой это даже здорово — в школе, где Элли… где "эллость" можно удержать в известных рамках. Но во внешнем мире это нелегко. Страшно и ужасно неловко.
— Почему это имеет для тебя такое значение? — тихо спросил он. — Ну, я знаю, что тебе нравятся его песни и все такое, и я понимаю, что это грустно из-за того, что Фрэнсис Бин…
— Я любила его.
— Ты его даже не знала.
— Конечно, знала. Я слушала, как он поет, каждый день. Я каждый день носила его на груди. То, о чем он поет, это и есть он. Я знаю его лучше, чем тебя. Он понимал меня.
— Он понимал тебя? Каким же образом? Как кто-то, кого ты никогда не видела, может тебя понимать?
— Он знал, что я чувствую, и пел об этом.
Маркус попытался вспомнить какие-нибудь слова песен с альбома "Нирваны", который Уилл подарил ему на Рождество. Слушая его, он смог расслышать только обрывки фраз: "Я чувствую себя тупым и заразным…", "Комар…", "У меня нет пистолета…"[73]. Ничто из этого не задевало струн его души.
— Так что же ты чувствуешь?
— Злобу.
— На что?
— Ни на что. Просто… на жизнь.
— А что в ней такого?
— Жизнь — дерьмо.
Маркус задумался над этим. Он задумался, можно ли сказать, что у него дерьмовая жизнь, и можно ли назвать особенно дерьмовой жизнь Элли, и понял, что она просто так сильно хочет, чтобы ее жизнь была дерьмовой, что сама делает ее такой, все себе усложняя. В школе у нее все дерьмово, потому что она каждый день носит свитер, который носить нельзя, орет на учителей и затевает драки, а людям это не нравится. А если бы она не носила этот свитер и прекратила на всех орать? Насколько дерьмовой была бы ее жизнь тогда? Не такой уж и дерьмовой, решил он. Вот у него жизнь действительно дерьмовая, с его мамой, всеми этими парнями из школы и так далее, и он отдал бы все за то, чтобы быть Элли; а Элли определенно пыталась превратиться в него — как нормальный человек может этого