Трошкин с ненавистью смотрел на своих «друзей».
— Все вместе пойдем, — наконец проговорил он.
Из подъезда трошкинского дома вышла трошкинская бабушка с авоськой в руке.
А из-за трансформаторной будки за ней следили ее внук и три бандита.
Бабушка скрылась в арке ворот.
— Объясняю дислокацию, — распорядился Трошкин. — На шухере: Василий Алибабаевич — во дворе, Гаврила Петрович — в подъезде. Выполняйте! — приказал он.
Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел их на руки, потом достал ключ от собственных дверей, отомкнул замок и проник в собственную квартиру.
— Стой здесь, — приказал Трошкин Косому. — Ничего не трогать. Отпечатки пальцев оставишь…
Трошкин прошел в свою комнату, сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман.
Пора было вставать и возвращаться в свою доцентовскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой. Над письменным столом висели детские фотографии — штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица — отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.
На каждой фотокарточке аккуратно были написаны имя и фамилия обладателя и год. На верхних фотокарточках, где стоял 47-й год, дети были худенькие, бедно одетые, и сами карточки выцветшие, с желтыми пятнами. Чем позже были датированы карточки, тем заметнее менялись их качество, облик и одежда детей.
Косой тем временем скучал в столовой, поглядывая вокруг безо всякого выражения. Поживиться было действительно нечем: в столовой стоял стол, сервант с посудой и диван. Косой приостановился возле дивана и от нечего делать приподнял ногой сиденье дивана. Он сделал это небрежно, ни на что не рассчитывая, и вдруг замер, пораженный. Под сиденьем сверху лежал костюм с отливом!
Во дворе на лавочке, нахохлившись как воробей, сидел Али-Баба. Перед ним краснощекая дворничиха расчищала дорожку.
— Ай-я-яй! — горестно зацокал Али-Баба и покрутил головой. — Тьфу! — Он в сердцах плюнул на снег, как бы подытоживая свое внутреннее состояние.
Дворничиха разогнулась и посмотрела на горестно согнувшегося, удрученного человека.
— Чего вздыхаешь? — посочувствовала она.
— Шакал я паршивый, — отозвался Али-Баба скорее себе, своим мыслям, чем дворничихе. — Все ворую, ворую…
— Что ж ты воруешь? — удивилась дворничиха.
— А! — Али-Баба махнул рукой. — На шухере здесь сижу.
Из подъезда тем временем вышли Трошкин, Косой и Хмырь, тихонько свистнули Али-Бабе.
— О! Украли уже! — отметил Али-Баба. — Ну, я пошел, — попрощался он с дворничихой.
Дворничиха некоторое время озадаченно смотрела вслед удаляющейся четверке, потом крикнула:
— Эй!
— Все! — сказал Косой. — Кина не будет, электричество кончилось! — И первый бросился бежать.
— Стой! — заорала дворничиха и, сунув в рот свисток на веревочке, засвистела на весь свет.
Четверо грабителей с завидной скоростью неслись посреди улицы. За ними почти по пятам бежала дворничиха.
— Держи воров! — кричала она.
Жулики свернули за угол, и Трошкин остановился как вкопанный. Навстречу ему шли Елена Николаевна и следом за ней, как утята за мамой-уткой, старшая группа детского сада № 83.
Косой, Хмырь и Али-Баба обогнули колонну и помчались дальше, а Трошкин стоял и смотрел во все глаза и не мог двинуться с места.
— Евгений Иваныч! — ахнула Елена Николаевна.
— Здравствуйте, Евгений Иваныч! — восторженно и нестройно заорали дети.
Евгений Иванович понял, что надо сворачивать, но на него уже набегала дворничиха. Выхода не было: заведующий детским садом, Евгений Иванович Трошкин, разбежался и сиганул через высокий забор.
Ночь. Мягко шурша щетками по пустому катку, двигался снегоочиститель, оставляя позади себя зеркальную полосу. И в этой матово поблескивающей поверхности, отражаясь, то вспыхивали, то гасли разноцветные огни — проверяли освещение елки.
Четверо лежали поперек широкой тахты, подставив под ноги табуретки. Спали в пальто и шапках, укрывшись половиком — тем, что днем красовался на полу.
Хмырь не спал. Он лежал с краю, смотрел в потолок остановившимися глазами. На потолок время от времени ложились причудливые тени от мигающей за окном елки.
— Доцент, а Доцент, — тихонько позвал Хмырь лежащего рядом Трошкина. — Сан Саныч! — Он потеребил его за плечо.
— А-а-а! — заорал Трошкин, просыпаясь. «Воровская жизнь» давала себя знать.
— Маскироваться надо, — сказал Хмырь.
— Что? — не понял Трошкин.
— Засекли нас. Теперь так на улицу не покажешься. Заметут.
— Ну? — спросил со сна Трошкин, стараясь не проснуться окончательно.
— Вот я и говорю: маскироваться надо.
— Давай, — согласился Трошкин и заснул.
Стоял морозный солнечный день. Гремела музыка на ярмарке в Лужниках.
Из шатра с вывеской «Хозтовары» высунулась голова Али-Бабы. Али-Баба огляделся по сторонам и перебежал в шатер с вывеской «Женская обувь». К груди он прижимал новенький керогаз.
— Три пары сапог для женщины по одиннадцать пятьдесят, — обратился он к продавщице в форме Снегурочки. — Сорок, сорок два, сорок четыре.
— Ого! — удивилась Снегурочка. Она сняла с полки две коробки, поставила перед Али-Бабой. — Вот сорок, вот сорок два.
— А сорок четыре?
— Только такие. — Она поставила на прилавок огромные лакированные туфли на высоких шпильках.
Вечер. Театральная площадь. Из троллейбуса вышли три женщины — толстая курносая в цветастом платке, низенькая старушка, по-монашески обвязанная поверх фетровой шапки темной косынкой, и девушка в лохматой синтетической шапке, в дубленке, из-под которой виднелись кривые жилистые ноги в чулочках сеточкой и лакированных туфлях на шпильках.
— Брр-рр, — сказала девушка басом и заскакала, пытаясь согреться. — И как это только бабы без штанов в одних чулках ходят?
— Привычка, — сказала старуха.
Это были Трошкин, Хмырь и Косой.
На контроле три подруги предъявили билеты и оказались в вестибюле Большого театра.
За деревянным барьером ловко работал гардеробщик — худой, с нервным лицом и торчащими ушами.
— Этот! — тихо сказал Хмырь.
Трошкин остановился против него, выжидая, стараясь поймать его взгляд. Гардеробщик почувствовал взгляд Трошкина, посмотрел на него. Трошкин кивнул ему.
Гардеробщик тоже едва заметно кивнул, что-то шепнул своему напарнику и поманил Трошкина за деревянный барьерчик.
— Узнаешь? — Трошкин приподнял косынку. Они разговаривали в глубине гардероба, забившись в зимние пальто и шубы.
Гардеробщик смотрел на Трошкина. Лицо его было неподвижно и, казалось, ничего не выражало.
— Узнаешь? — еще раз спросил Трошкин, робея.
Гардеробщик снова очень долго молчал, потом кивнул.
— Завтра у фонтана, против театра, в пять! — тихо сказал он.
— Ну? — с нетерпением спросил Хмырь, когда Трошкин вышел из гардеробной. — У него?
— Неясно, — неопределенно ответил Трошкин. — Пошли! — Ему было неприятно расхаживать на людях в бабьем обличье.
— Нельзя, — сказал Хмырь, кивком головы показав на двух милицейских офицеров, стоявших у выхода. — Переждать надо.
Благообразный седой человек открыл дверь в мужской туалет и остановился, пораженный: там стояли три женщины.
Мужчина извинился и вышел, но потом снова отворил дверь и спросил:
— Девочки, а вы не ошиблись, случаем?
— Заходи, заходи, дядя. Чего уставился? — свойски пригласила молодая косая девка с папиросой.
— Извините, — проговорил человек и вышел.
— Застукают здесь! — испугался Хмырь. — В дамский идти надо…
— Пойдем в зал, — сердито сказал Трошкин. — В зале нас никто искать не будет.
— Прямо так? — спросил Косой.
— Нет. В мужском варианте.
Трошкин и Хмырь вошли в кабину. Косой снял дубленку и положил ее на подоконник. Под дубленкой на нем оказался краденый трошкинский костюм: пиджак с орденскими колодками и брюки, закатанные выше колен. Косой поднял сначала правую ногу, отломал от туфель каблук, потом точно так же поступил с левым. Обломанные туфли не походили на мужские — получились остроносые чувяки с задранными носами, как у Аладдина. Косой раскатал брюки и прошел в зеркально-кафельную умывальную комнату. Зеркала сразу отразили Косого в новом костюме — со всех сторон, анфас и в профиль. Костюм сидел мешком — он был ему короток и широк, но Косой очень нравился себе.
В этих же зеркалах отразились появившиеся в тренировочных костюмах Трошкин и Хмырь.
— Ну как? — Косой кокетливо повернулся, развесив руки. — Битте дритте, данке шен, — добавил он, думая, что походит на иностранца.
— Где взял? — ревниво спросил завидущий Хмырь, ощупывая материал.
— Попался! — кто-то сзади с силой хлопнул Косого по плечу.
Косой весь сжался, втянул голову в плечи — за ним стоял парень в кожаном пиджаке с университетским значком.
— Не узнаешь, Федор? — улыбался парень.
— Мишка… — неуверенно произнес Косой, испуганно глядя.
— Здорово! — Мишка похлопал Косого по плечу. — А я смотрю — ты или не ты…
— Я, — заулыбался Косой. — Братцы, познакомьтесь, это Мишка. Мы с ним вместе в детдоме были… Ну, где ты? Что ты?
— На «Шарикоподшипнике», инженер. А ты?
— Я?..
— Вор он, — вдруг сказал Трошкин.
— Что вы сказали? — не понял Мишка.
— Вор! — Трошкин шагнул к Косому, отколол орденские планки, сунул их в карман и вышел.
— Что это он? — спросил Мишка Косого.
— Да так… Хе-хе, — насильно хохотнул Косой. — Шутка. Ну пока, привет, — и выбежал.
Разрозненные звуки плавали над залом Большого театра. Оркестр настраивал инструменты.
Наши герои сидели в пятом ряду партера: милиция проводила операцию с размахом.
Рядом с Косым сидела высокая женщина в меховой пелерине. На коленях у нее лежал бинокль.