— А нельзя ли снять пейзаж, а потом показать, как я выглядываю из машины?
— Нет. В кадре должны быть вы.
Пока мы с Керком спорили, собралась толпа: неаполитанцы любят всякие происшествия, а тут еще меня узнали. Один очень любопытный юноша приехал на мопеде. Он сидел на нем совсем близко от нас.
Меня вдруг осенило. Я повернулся к юноше и попросил его одолжить свой мопед на часок. Обещал заплатить ему 20 000 лир (тогда это было около 12 долларов). Парень удивился, но согласился.
Керк только раскрыл рот, когда я влез на мопед, проверил акселератор и поехал вниз по дорожке. Пусть некоторые думают, что из-за своего веса я не способен на такое, но я хорошо езжу на велосипедах и мопедах. Нужно родиться в Италии, чтобы чувствовать себя уверенно на мопеде или на мотороллере. Съезжая под гору, я не спешил и был осторожен на поворотах — все это не стоило мне большого труда.
Наверное, кто-то уже успел сбежать вниз и предупредить операторов, что я отказался спуститься. Подъезжая, я видел, какой у них был расстроенный вид и как они обрадовались при моем приближении. Нет, они не просто обрадовались — они изумились: можно было подумать, что я приехал чуть ли не на слоне. Последние метры дорожки у террасы были прямыми, и вся группа быстро выстроилась по обе стороны и приветствовала мое появление аплодисментами. Оператору удалось снять мой приезд на террасу (потом мы включили его в фильм). Керк прибежал следом, обнимал меня, целовал. Я тоже радовался, что не подвел его: ведь из-за моей ноги у постановщиков фильма появилось столько проблем. По-моему, я справился с ними наилучшим образом. Раз машина не могла здесь проехать, а сам я не мог спуститься, просто пришлось придумать другой вид передвижения. Это оказалось несложно.
Меня удивляло только, как это юноша решился одолжить мне свой мопед? Наверное, он был уверен не только во мне, но и в своем мопеде, который сможет выдержать такого грузного человека.
Из-за занятости у меня было не больше пяти дней для съемок. Несмотря на такую спешку, мы наслаждались работой. Погода стояла чудная, каждый день мы снимали в разных местах Неаполя. Все они были прекрасны. Южная Италия весной, когда цветут лимонные деревья, а море опять синеет, — одно из прекраснейших мест на земле.
Нашим шофером был Джузеппе, неаполитанец лет шестидесяти. Работал он не от компании, а сам по себе. На его белом «мерседесе» мы разъезжали по всему Неаполю. Джузеппе был забавным человеком, веселым, разговорчивым, но немного странным. Втроем мы ездили с ним каждый день: мой секретарь Джованна, а также Джуди Ковач, венгерка, выросшая в Вене (она поступила ко мне на работу недавно, чтобы заниматься вопросами моего питания и лечения колена).
Очень скоро мы были без ума от Джузеппе. Он много рассказывал о Неаполе, о непростой жизни в этом городе. Нам очень важно было знать это, потому что в окно автомобиля мы видели: все на улице vivace и аllergo (оживлены и веселы), как и подобает неаполитанцам.
Билл вспоминал, что когда он жил здесь и было холодно, шел дождь, то люди казались ему угрюмыми и несчастными, но стоило выглянуть солнцу, как неаполитанцы загорались, «как гирлянда рождественских огней». Мы были в Неаполе в мае, и эти «огни» всюду «горели».
Когда мы ехали по Неаполю на съемки, то меня так захватывала красота города и чудесная солнечная погода, что я начинал напевать какую-нибудь неаполитанскую песню — из тех, что должны были звучать в фильме. Джузеппе при этом всегда кивал головой, показывая, что знает эту песню, но никогда не высказывал одобрения. Более того — у него при этом было этакое снисходительное выражение на лице. Наконец я не выдержал и спросил, отчего он меня никогда не похвалит? Разве ему не нравится мой бесплатный концерт?
Он ответил: «Маэстро, вы великий певец, но наших неаполитанских песен петь не умеете». Я знал, что он говорит искренне, и хотел услышать его критические замечания.
Наконец наступила очередь Джузеппе петь для меня неаполитанские песни, и так, как он считал их следует петь. Голоса у него не было, но пел он потрясающе. Разумеется, он знал в песнях каждое слово и указывал мне те места, где я неправильно произносил слова на неаполитанском диалекте (хотел бы я, чтобы только неверное произношение было моим единственным недостатком в глазах Джузеппе). Он столько чувства вкладывал в каждую фразу, так точно знал, какую именно ноту надо выделить, какую подержать подольше! Его пение стало для меня откровением.
Неаполитанские песни пели все великие итальянские певцы — Джильи, Скипа, Карузо. Но моя любимая запись — это пластинка Джузеппе ди Стефано. Уверен, что самые хорошие исполнители этих песен, — неаполитанцы, поющие в кафе и ресторанах. У многих, как у нашего водителя Джузеппе, нет голоса. Но он лишний раз укрепил меня в моем мнении: хотя у таких певцов нет хороших голосов, в их исполнении много чувства.
Существует целое направление, своего рода школа исполнения неаполитанских песен такими певцами. Они очень гордятся ею. Когда слушаешь их, создается впечатление, что хороший голос мешает настоящему исполнению — он отвлекает от смысла песни и от выражения чувства. Подозреваю, что у многих из этих певцов в молодости были хорошие голоса, но теперь осталась только проникновенность исполнения.
Их пение просто замечательно, и звучит оно каждый вечер в ресторанчиках на набережной Неаполя, особенно у Санта-Лючии — как раз перед отелем, где я остановился. И в трактире романтичной рыбацкой деревушки Марекьяро. Когда эти певцы умрут, с ними умрет и замечательная манера пения: заменить их будет некому. И это меня очень печалит.
Само собой разумеется, что одна из неаполитанских сцен фильма снималась в Марекьяро. У Керка была идея снять меня на террасе дома над морем, откуда я окликал рыбаков, выходивших в лодке на ловлю. Утром он нашел рыбаков, договорился, и теперь они ждали в лодке у берега, когда я появлюсь на террасе. Увидев их, я махнул им рукой, они замахали в ответ.
Керк объяснил мне эту сцену и сказал, что именно я должен прокричать. Мне было нужно взглянуть вниз на уходящих в море рыбаков и крикнуть: «Эй, ragazzi (парни)! Хочу порыбачить с вами!» Но сказать это я должен был не по-английски или по-итальянски, а на неаполитанском диалекте. Мне сказали, как надо это произносить. Я повторил фразу несколько раз, пока не запомнил.
Заработали камеры, я махнул рыбакам рукой и прокричал свою реплику. Они должны были улыбнуться в ответ, позвать меня жестом и крикнуть: «Конечно! Давай!» Но вместо этого рыбаки в лодке ничего не ответили — у них был ошеломленный вид. Вдруг они захохотали и смеялись все громче. Керк остановил съемку.
Несколько человек из съемочной группы были в другой лодке — за кадром. Они подгребли к рыбакам спросить, в чем дело. Оказалось, что я перестарался — на своем неаполитанском наречии я крикнул: «Эй, парни! Я хочу на вас пописать». Да, неаполитанцы любят пошутить, но всему же есть предел.
Некоторые сцены снимались в самом сердце Неаполя. Когда мне предстояло пройтись по рынку у центрального вокзала, я чуть не свихнулся, глядя на изумительно красивую свежую рыбу, на всевозможные дары моря, разложенные на прилавках. А мужчины и женщины, их продававшие, были просто великолепны. Все они узнали меня и дружески приветствовали, но не устроили шума, как это обычно бывает, — они были заняты делом: продавали рыбу и не собирались терять голову из-за оперного певца.
Биллу и Керку захотелось снять, как я иду по улице Спакка Наполи. Эта знаменитая улица больше похожа на аллею, разрезающую надвое сердце города. На ней расположено много магазинов и разных киосков. После войны здесь был центр «черного рынка», и полиция не отваживалась сюда заходить. Даже и теперь эта улица считается не вполне безопасной, поэтому Кёрк и другие члены нашей группы были настороже, когда мы бродили там с нашими дорогими видеокамерами.
Нам передали, что можно не беспокоиться: у группы была договоренность с муниципалитетом о натурных съемках в городе. Но нас везде сопровождал какой-то человек — очевидно, он представлял другие местные «власти». Как нам сказали, это благодаря ему у нас не будет никаких проблем на Спакка Наполи или еще где-либо в городе. Napoli e sempre Napoli (Неаполь всегда Неаполь).
Последний наш съемочный день мы провели в Сорренто — необыкновенно красивом городке на высоких утесах в южной части Неаполитанского залива. Мы хотели заснять природу для двух песен, которые я часто исполняю в концертах «Torna surriento» («Вернись в Сорренто») — это одна из наиболее известных неаполитанских песен, и «О sole mio» («О мое солнце») — возможно, самая известная из них.
Неделя съемок проходила успешно. Я сел на новую диету и уже были видны результаты. Чувствовал я себя прекрасно, если бы не колено. Из-за него и было решено, что я не поеду вместе со всеми в Сорренто на машине. Добираться туда надо было больше часа. Дорога с крутыми поворотами вьется среди скал, ехать быстро нельзя, а когда навстречу попадается грузовик, то вообще приходится останавливаться, чтобы пропустить его. Когда я долго сижу в машине, нога потом совсем не разгибается, и мне становится еще хуже.
Дэвид Хорн договорился доставить меня в Сорренто на катере — это займет в два раза меньше времени.
Через час после отъезда группы Дэвид, Джуди, Джованна и я пришли к причалу в Санта-Лючии — катера не было. Дэвид расстроился и начал выяснять, что случилось, но каждый на пристани рассказывал что-то свое: катер сломался, у владельца катера случилось дома несчастье, нет топлива… Порой Неаполь становился вдруг очень непонятным городом. Дэвид попытался нанять другой катер, но никто не хотел идти в Сорренто. Об автомобиле не могло быть и речи: тогда мы вообще опоздаем или можем угодить в дорожную пробку.
На него было жалко смотреть: он заплатил операторам и статистам, они ждут нас в Сорренто. Но сейчас он не мог ничего сделать. Для съемок у нас оставалось всего несколько часов, потому что на следующий день у меня был концерт в Неаполе, а через день утром я вылетал в Лондон, и изменить ничего было нельзя. Солнце клонилось к горизонту, мы сидели на пристани в Санта-Лючии, а катера все не было.