Не знаю, сохранятся ли мои таблички в веках. Но если ты читаешь их сейчас, значит — они остались целы, и это радует меня...
Когда Одиссей вернется, я, наверное, стану скучать по глине и стилосу. Что ж, у меня еще осталось немного времени. И раз теперь нет необходимости напрягать память, восстанавливая минувшие события, так почему бы мне изредка не писать о своих мыслях и чувствах в эти последние дни войны... Как ни странно, это в основном грустные мысли и чувства. Меня не радует близкая победа ахейцев и скорый приезд мужа. Вместо радости я ощущаю пустоту. Наверное, так всегда бывает, когда ты слишком долго ждешь чего-то...
Сегодня утром я вновь нашла цветы на полу своей спальни. Теперь это были красные розы.
Как хорошо было бы сбросить платье и бежать лунной ночью по склону горы. И чтобы кто-то догнал тебя — обнаженный, веселый и злой — и схватил за грудь. Упасть вместе на траву, в чабрец, в лимонную мяту — и запах всколыхнется до самого медного неба.
Скоро, совсем скоро Одиссей должен вернуться на Итаку. Только мне кажется, что он не захочет бегать со мной под луною... Самое странное, что мне и самой не слишком хотелось бы увидеть его в этой роли. Иногда мне кажется, что человек, которого я люблю, и человек, который вернется из-под Трои, — это совсем разные люди...
Почему гости, приезжающие на Итаку, доставляют мне больше горя, чем радости? Вот и вчера мне снова довелось провести очень печальный вечер — у меня побывал евбейский царь Навплий, отец Паламеда.
Я не питала теплых чувств к Паламеду с того дня, когда он вырвал Телемаха из моих рук. Хотя должна признать, что он положил ребенка достаточно далеко от пашущего Одиссея и у мужа была возможность остановить упряжку задолго до того, как Телемах мог испугаться и уж тем более пораниться... Прошло много лет, но я до сих пор не знаю, кто виновен в том, что мой сын непохож на других детей. Быть может, дело вовсе не в этом происшествии, а просто боги разгневались на нас за что-то. Боги часто карают не тех, кто вызвал их гнев, а их детей, внуков и даже отдаленных потомков. Если правда, что Одиссей сын Сизифа, проклятие, лежащее на деде, могло поразить внука...
Так или иначе, мне не хотелось бы принимать ни Паламеда, ни Навплия у себя во дворце. Но никто не вправе отказать гостю, не навлекая на себя гнева богов. Тем более что, когда он появился в мегароне, я еще не знала, кто он такой. Это был незнакомый мне пожилой мужчина очень почтенной наружности, и я приказала рабыням омыть ему ноги и накрыть для него стол. Сама же я села возле очага и молча пряла, пока гость насыщался. Впрочем, он почти не ел, а больше смотрел на меня, и это было неприятно.
Когда гость закончил трапезу и совершил возлияние в честь Зевса Спасителя, я по обычаю спросила его, кто он такой и как оказался на Итаке. Он ответил, что он мореход и много путешествует, что его корабль с гребцами остался в гавани, он же прибыл для того, чтобы наедине поговорить с Пенелопой, женой Одиссея. После этого он назвал себя.
Мне не часто доводилось получать сведения о ходе войны и о моем муже хотя бы из вторых рук, и я, несмотря ни на что, обрадовалась. Я подумала, что Навплий, скорее всего, не догадывается о моей неприязни к его сыну, раз он приплыл на Итаку, и что он во всяком случае знает последние новости. Я даже решила, что он, проплывая мимо, для того и заглянул на остров, чтобы поделиться ими со мной.
— Скажи мне, многосветлый Навплий, не случалось ли тебе проплывать мимо берегов Геллеспонта? Не знаешь ли ты, как обстоят дела в ахейском лагере? Здоровы ли твой достойный сын Паламед и мой муж Одиссей Лаэртид?
Лицо Навплия исказилось.
— Моего сына давно нет в живых.
— Прости меня, почтенный Навплий. Я не знала, что твой сын пал от рук троянцев.
Навплий судорожно сжал кулаки.
— Мой сын пал от рук ахейцев, Пенелопа. И я приплыл сюда для того, чтобы ты узнала, как это случилось.
Я удивилась — как бы ни погиб Паламед, меня это, во всяком случае, не касалось. Была поздняя осень, шли дожди, и на море сильно штормило. В такую погоду мореходы сидят дома и стараются не выходить в плавание без крайней необходимости. Неужели старик рисковал жизнью для того, чтобы поделиться своим горем со мной, незнакомой ему женщиной?
— Я сочувствую тебе, царь. И я готова выслушать тебя.
— Мой сын был умнейшим, более того, мудрейшим из ахейцев, Пенелопа, — ты, конечно, слышала об этом.
У меня была другая точка зрения на сей счет, но я вежливо склонила голову — не буду же я спорить с несчастным стариком, доказывая ему, что это моего мужа по праву называют самым хитроумным человеком Ойкумены.
— Он обогатил алфавит ахейцев новыми буквами. Он изобрел игру в кости и посвятил ее богине Тихе[23]. Он придумал и другую игру, шашки, чтобы воинам под стенами Трои было чем занять себя в свободное от сражений время... Был ли на свете хоть один смертный, кто мог бы похвастаться чем-то подобным?
— Твой сын был мудрым человеком, почтенный Навплий.
— Да, он был мудр без хитрости и велик без гордыни. Не он ли спас ахейцев от голода под стенами Трои? Воины Агамемнона разграбили немало городов и селений, но они привозили в свои палатки не зерно, а золото и серебро, юных рабынь, изделия из меди... На разоренных ими землях никто не пахал и не сеял, и настал день, когда по всему Геллеспонту было не достать ни пшеницы, ни ячменя. Нечем было кормить воинов, слабели от бескормицы боевые кони... Агамемнон послал во Фракию Одиссея с несколькими кораблями, полными золота и дорогих изделий, чтобы тот купил пшеницы, но твой муж вернулся ни с чем — одни фракийские цари были союзниками Приама, а другие не хотели кормить армию, которая в любой момент могла обратить оружие против них самих. .. И тогда Паламед взялся за дело. Я не знаю, как он сумел уговорить фракийцев, — увы, мой злосчастный сын уже не сможет поведать об этом. Но он привел к лагерю Агамемнона корабли, полные зерна...
Старик умолк, и по его темному морщинистому лицу покатились слезы.
— Но что же сделали ахейцы, почтенный Навплий?
— Они поверили возведенной на моего сына клевете и забили его камнями. Они сочли его изменником, они поверили, что он ведет тайные переговоры с Приамом и получает золото от врагов... Он, который столько лет бесстрашно сражался бок о бок с ахейскими царями! Он, который сделал для падения Трои больше, чем любой из них! Чего бы стоила воинская доблесть Ахиллеса или обоих Аяксов, если бы они вели в бой голодных воинов, если бы в их колесницы были впряжены отощавшие кони? Когда Троя падет, она падет благодаря Паламеду! Но ахейцы — неблагодарные собаки, которые не помнят добра. Если бы мой сын погиб в битве, его похоронили бы с почестями и его подвиги воспели бы аэды. А теперь его доброе имя втоптано в грязь...
— Утешься, Навплий! Скоро война закончится, и мой муж вернется на Итаку. Быть может, он не так мудр, как Паламед, но боги и его не обделили умом. Он поможет тебе восстановить истину и очистить имя твоего сына от клеветы.
Навплий молча смотрел на меня, и в лице его было что-то, что заставило меня испугаться.
— Ты не веришь мне, достойный Навплий? Ты отказываешься от нашей помощи? Но тогда почему ты прибыл ко мне на Итаку — разве не за тем, чтобы мой муж...
— Я приплыл не к твоему мужу, а к тебе, Пенелопа. Потому что Одиссей Лаэртид и был тем самым человеком, который оклеветал моего сына перед ахейцами. Я хочу, чтобы жена знала о подлости мужа и призвала гарпий на его голову! Чтобы сын в ужасе отвернулся от отца! Чтобы отец и мать прокляли день, когда они зачали это чудовище!
— Ты не смеешь говорить так о моем муже!
— Я смею говорить так об убийце моего сына! Слушай же правду, Пенелопа!
Наверное, я должна была позвать рабов и выдворить незваного гостя из дворца — так поступила бы преданная и любящая жена. Но я не сделала этого — я хотела знать правду. И я узнала ее.
Я давно поняла, что правда на свете не одна — любое деяние, достойное памяти, отражается в табличках, в песнях, в рассказах людей. Этих отражений множество, они противоречат друг другу, они живут каждое своей жизнью, и никто, даже бессмертные боги, не скажут, какое из них истинно, а какое ложно, и не потому, что боги не знают этого, а потому что каждое отражение в равной мере истинно и ложно. Но я хотела узреть все отражения моего мужа, как бы больно мне это ни было. Узрев же, я не сочла себя вправе утаить ни одно из них.
Вот что поведал мне Навплий, сын Клитония.
В тот день, когда Паламед разоблачил притворное безумие Одиссея, мой муж поклялся отомстить ему. И хотя позднее Одиссей охотно пошел воевать, более того, сделал все, чтобы война состоялась, он не забыл нанесенной ему обиды Одиссей был не самым лучшим воином в лагере ахейцев — он и не претендовал на это звание, — но он хотел считаться самым хитроумным. Однако, пока был жив Паламед, ахейцы чаще восхищались мудростью Паламеда, чем хитростью Одиссея.
После того как Одиссей потерпел неудачу при закупке зерна, ахейские вожди все реже обращались к нему за советом, Паламед же стал первым советчиком Агамемнона. Ему, а не Одиссею доставалась теперь почетная доля добычи. Его, а не Одиссея прославляли в своих песнях аэды. И Одиссей решил погубить соперника.
Десять лет назад подложное письмо, написанное им от имени Агамемнона (только теперь я окончательно поверила в эту историю), привело на жертвенник Ифигению и положило начало бесконечной войне. И вот Одиссей снова пишет письмо, на этот раз от имени Приама. В нем Приам обращался к Паламеду, благодарил его за помощь и сообщал о золоте, которое он посылает изменнику.
Одиссей вручил письмо пленному фригийцу и велел отнести Паламеду. Когда ничего не подозревающий пленник отправился выполнять поручение, он был убит ахейцами, и письмо попало в руки Агамемнона. Одиссей, подкупивший рабов Паламеда, заранее позаботился о том, чтобы в шатре их господина оказалось спрятано золото. Письмо было зачитано в собрании ахейских вождей, и Одиссей предложил обыскать шатер изменника. Золото нашли, и вину Паламеда сочли доказанной. Его вывели на берег моря и забросали камнями. Последние слова несчастного были: «Истина, ты умерла раньше меня!»