* * *
Жив Лаэрт. Непрестанно в дому своем молит он Зевса
В членах дух у него уничтожить. тоскует ужасно
Он об уехавшем сыне своем Одиссее, а также
И о разумной супруге: она-то всего его больше
Смертью своей огорчила и в раннюю дряхлость повергла.
Что ж до нее, то в печали по сыне своем знаменитом
Жалкою смертью она умерла, о, пусть ни один здесь
Так не умрет, кто мне мил и со мной хорошо поступает!
Старейшины Итаки прислали ко мне своих послов, с ними пришел Ментор. Они требуют, чтобы я прекратила позорить память и ложе великого царя Одиссея и вышла замуж. Итака готова простить мне мое поведение, если я возведу на трон нового царя. Послы предлагают кандидатуру Антиноя, сына Евпейта, — среди моих женихов он считается одним из самых знатных.
Фидипп когда-то намекал, что брак с вдовой Одиссея — не единственная возможность стать властителем Итаки. Действительно, еще недавно старикам ничего не стоило бы изгнать меня и Телемаха на материк к Икарию и отдать власть любому из жителей острова. Но времена изменились, и сейчас за моей спиной стоят сто с лишним лучших воинов Итаки и окрестных островов. Они вовсе не жаждут уступать мой дворец человеку, избранному старцами, — многие из них не оставляют надежды воцариться здесь. А тех, кто такой надежды не имеет, вполне устраивает нынешнее положение вещей.
Старейшины не знают, кто из женихов — мой любовник. Думаю, они удивились бы, узнав, как я провожу ночи... Но я не стала разочаровывать их. Однако мне пришлось пойти на уступки. Я пообещала, что изберу себе супруга после того, как сотку саван для Лаэрта — он стар, и Аполлон в любой день может умертвить его своей неслышной стрелой. Долг невестки — позаботиться о достойном погребении свекра, бывшего царя Итаки.
В одной из комнат, примыкающих к мегарону, я приказала поставить ткацкий станок, и по вечерам, когда в доме появляются гости, они могут видеть меня за работой. Вся Итака говорит о замечательной ткани, на которой я решила изобразить подвиги аргонавтов. Но работа у меня спорится быстрее, чем мне бы хотелось, и по ночам я иногда распускаю часть того, что было сделано днем.
Тем же, кто с браком торопит, такую я выткала хитрость:
Прежде всего божество мне внушило, чтоб ткань начала я
Ткать, станок превеликий поставив вверху, в моей спальне,
Тонкую, очень большую. я им объявила при этом:
— Вот что, мои женихи молодые, ведь умер супруг мой,
Не торопите со свадьбой меня, подождите, покамест савана
Я не сотку, — пропадет моя иначе пряжа! —
Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребий
Скорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет,
Чтобы в округе меня не корили ахейские жены,
Что похоронен без савана муж, приобретший так много. —
Так я сказала и дух им отважный в груди убедила.
Ткань большую свою весь день я ткала непрерывно,
Ночью же, факелы возле поставив, опять распускала.
Длился три года обман, и мне доверяли ахейцы.
Но как четвертый приблизился год, и часы наступили,
Месяцы сгибли, и дни свой положенный круг совершили,
Через рабынь, бессердечных собак, все им стало известно.
Сами они тут застали меня и набросились с криком.
Волей-неволей тогда работу пришлось мне окончить.
Телемах охотно пирует с моими женихами — ему нравится чувствовать себя на равных со взрослыми мужчинами и воинами. Я очень надеюсь, что это пойдет ему на пользу.
Для меня неприятной новостью стало, что Телемах прилюдно сомневается в отцовстве Одиссея. Не знаю, кто внушил ему эти мысли... Иногда он начинает пространно рассуждать о том, что ни один человек не может наверняка знать, кто его отец. Он говорит, что сыном Одиссея считает себя лишь со слов матери. Еще год назад меня оскорбили бы такие разговоры, но сейчас, когда вся Итака судачит о моих многочисленных женихах, не мне обижаться на это — я сама дала Телемаху повод сомневаться в моей добродетели... И все-таки сын не должен говорить о матери подобных вещей.
«...Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:
Подлинно ль вижу в тебе пред собой Одиссеева сына?
Страшно ты с ним головой и глазами прекрасными сходен.
Часто в минувшее время встречались мы с ним до того, как
В Трою походом отправился он, куда и другие
Лучшие из аргивян на судах крутобоких поплыли.
После ж ни я с Одиссеем, ни он не встречался со мною».
Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:
«Я на вопрос твой, о гость наш, отвечу вполне откровенно:
Мать говорит, что я сын Одиссея, но сам я не знаю.
Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?»
Во дворце теперь часто бывает Евмей — ведь по моему приказу свинопасы должны каждый вечер пригонять для гостей откормленного кабана. Иногда Евмей остается в пиршественной зале и садится в углу — рабыни подают ему хлеб и вино, как и другим гостям, а женихи, которые сами готовят мясо, выделяют ему его долю. Евмей ест и пьет с ними, но, мне кажется, он сильно не одобряет все, что происходит во дворце.
Вчера я усадила Евмея рядом с собой. Женихи еще только свежевали туши на заднем дворе, и нашему разговору никто не мог помешать. Евринома подвинула нам стол, принесла хлеб, сыр, оливки, вареные бобы, смоквы и яблоки... Меланфо подала серебряный таз для умывания и из золотого кувшина полила Евмею на руки. Потом принесла кратер с разведенным вином.
Я подумала, что в те времена, когда Одиссей жил дома, Евмея не слишком часто приглашали за стол — разве что Антиклея могла накормить его в сторонке.
— Евмей, ты хотел бы, чтобы Одиссей вернулся?
— Что ж, он хозяин...
— Но ты-то обрадуешься?
— Правду сказать, госпожа, ты мне доверяешь, отчета не спрашиваешь — я сам хозяйничаю. Так и при Антиклее было. .. А приедет Одиссей — начнет мешаться в мои дела... Но он — господин; вернется — я его встречу с радостью и буду верно служить...
Евмей помолчал, придвинул к себе блюдо с бобами и стал неспешно есть, как будто обдумывая что-то. Потом сказал:
— Я ведь, госпожа, о чем всегда думал... Вот вернется Одиссей — наградит меня за верную службу. Участок с домиком даст... Жениться дозволит... А теперь что? Он ведь с меня спросит, почему чужие люди его кабанов пожирают...
Я рассмеялась.
— Но, Евмей, ведь ты же пригоняешь сюда свиней по моему приказу.
— Так-то оно так... Да только не дело это, что во дворце чужие люди распоряжаются. Телемах жалуется, что твои женихи как хозяева себя ведут, имущество Одиссея проедают, а тебя принуждают к браку... Рабынь опять-таки портят...
— Евмей, я хозяйка во дворце. И ни один человек не смог бы войти сюда без моего дозволения.
— Тебя, госпожа, я ни в чем не виню. Но вернется Одиссей — я ему все расскажу про женихов. Ты — супруга моего господина, тебя я чернить не буду, а про гостей твоих придется сказать, как оно есть. Разбойники они...
— Но почему, Евмей? Я сама пригласила их.
— Так-то оно так, госпожа... Да только я должен господину правду рассказать, как они сюда врываются и бесчинствуют.
— Ты думаешь, что это будет правда?
— Правда, это что я должен хозяйское добро беречь. А если от кого господину убыток, тот разбойник... Господин меня за правду наградит, он справедливость понимает.
— Евмей, Одиссей не вернется на Итаку. Скажи, чего ты хочешь, и я сама награжу тебя.
Евмей задумался, потом покачал головой.
— Нет, госпожа. Я уж лучше подожду... Туг ко мне на днях странник из Этолии наведался — говорит, он на Крите видел Одиссея. Господин чинил там свои корабли и собирался к лету, самое позднее — к осени быть дома. И товарищи его с ним.
— Что же ты мне сразу не сказал?
— Да врет этолиец... Он человека убил и теперь спасается от мести его родичей. Плыть ему особо некуда, вот он и побирается. Ко мне пришел, рассказал про Одиссея, я его и накормил на радостях... Но господина я буду ждать, а от тебя мне награды не надо, ты уж не серчай...
А ведь это он не от страха. Он мог бы попросить у меня золота и уплыть на свой родной остров. Но он не сделает этого — у него действительно есть представление о правде... Только это — правда раба...
Антиной, сын Евпейта, ведет себя настойчивее других женихов, но мысль о нем внушает мне ужас. Он не любит, он даже не хочет меня — его интересует только трон. Недавно он говорил с Телемахом и предложил ему отослать меня к отцу как неверную супругу — по праву возмужавшего сына и наследника.
Телемах, с которым взрослый мужчина впервые беседовал как равный, воспринял это очень серьезно. Теперь он все чаще говорит, что должен бы отослать меня в дом Икария, но тогда ему придется вернуть мое приданое, а это ему невыгодно. Кроме того, он боится гнева эриний. Но он требует от меня, чтобы я вышла замуж и перешла в дом супруга — он хочет быть хозяином во дворце. Мне кажется, больше всего его привлекают молодые рабыни — если меня здесь не будет, он сможет делать с ними, что пожелает.
С моими гостями он пирует каждую ночь. Но это не мешает ему заводить разговор о том, что однажды он потребует от них отчета за все, что они съели в нашем доме. Иногда он прямо грозит им смертью. Юноши не воспринимают его слова всерьез и смеются над ним.
Ему восемнадцать лет... Я не знаю, что мне с ним делать... Отослать меня он, конечно, никуда не может. А его угрозы женихам и вовсе смешны. Но мне стыдно за сына. А иногда мне попросту страшно жить с ним под одним кровом.
Сын мой, покамест он мал еще был и наивен,