А теперь…
Сам на неё бешусь. И не только на неё. На все. На время, что играет против меня. На гребаную глиому. На то, что я нихрена не успеваю, и на мудака Городецкого, решившего предать меня так не вовремя. На гребаную шнуровку, узел на которой не развязывается, благодаря моим манипуляциям, а только затягивается туже.
Крепкое ругательство, емко подходящее к этой ситуации, не удерживается на моем языке.
— Можно, я помогу?
Удивительное рядом — Маргаритка не только не свалила с глаз моих, но и сейчас отмирает и оказывается рядом, касаясь руками чертовой перчатки.
Что ты, раздери тебя дьявол, сейчас творишь, Цветочек?! Издеваешься?
Я впиваюсь глазами в её лицо — точнее в видимую мне щеку.
Издевается. Сама того не знает, но издевается — самым изощренным образом. Потому что более-менее пристойных в мыслей в моей голове только две.
Эта чертова лань даже краснеет сексуально.
И нужно, чтобы кто-то законом запретил ей кусать губу.
Я ощущаю свою голову литой, готовой взорваться бомбой. И по длинному фитилю к детонатору быстро-быстро бежит огонек…
Тонкие пальцы быстро справляются со взбесившимся меня узлом. Ладони Маргаритки крепче стискиваются на перчатке.
— Можете вынимать, — она почти шепчет. А у меня от её шепота фитиль резко прогорает почти до самого конца.
Я тяну ладонь из перчатки и ощущаю, как горят пальцы. Буквально требуют хотя бы коснуться этой чертовой щеки. Ощутить под подушечками мягкую атласную кожу моего Цветочка. Склониться ниже, чтобы пройтись губами вслед за пальцами…
Вдох-выдох, Владислав Каримович, давай там, держись, потому что если ты сломаешься и сделаешь с ней то, что так сильно хочешь — придется тебе сразу пустить себе пулю в висок.
Становиться на одну ступеньку с её бывшим я не хочу.
И как нарочно она не дает мне даже опустить руку, перехватывает кулак свободной ладонью.
Прожигает насквозь одним прикосновением.
— Я сожалею о вчерашнем, — отрывисто повторяет Цветочек, наконец поднимая глаза, — правда сожалею. Давно не допускала подобной ошибки. Вы можете меня простить?
Дьявол. Дьявол и преисподняя, зачем я вообще потребовал этого у неё?
Ужасно хотел увидеть темные тени в светлых хрустальных озерах.
Вижу. Более того — чую её запах. Чувствую прохладу маленькой трепещущей ладошки. Никогда не думал, что такой пыткой окажется находиться вблизи женщины, которую сам для себя запретил присваивать.
Запретил-то запретил. Еще б сдержаться…
На таймере внутренней бомбы последние секунды до взрыва…
Пять, четыре, три…
— Уйди, — хрипло требую я, — убирайся с моих глаз, Цветочек.
Это выходит грубо. Даже очень. Маргаритка отшатывается, отшвыривает прочь мою перчатку и практически пулей вылетает вон из зала. Все что я успеваю заметить — как белеет её лицо. Как отчаянно сжимаются в кулаки ладошки.
А потом — хлопает дверь, и я остаюсь наедине со своим растекшимся по стенкам черепной коробки серым веществом. При взрыве не пострадал ни один Цветочек.
Сдержался. Вроде должен бы собой гордиться. А в голове только одна мысль…
Ну, ты и кретин, Владислав Каримович!
Других-то слов найти не мог, конечно?
Впрочем… Пусть будет так. Я все еще не хочу, чтобы она ко мне привязывалась. Процентов этак на девяносто не хочу.
29. Маргаритка
Я прихожу в себя только в своей спальне. Если быть точнее — в той комнате, которую мне отдал Ветров. Сидящей на полу, спиной к двери и стирающей слезы с щек.
Много-много слез. Из них получится маленькое море.
Господи, Рита, ты серьезно? Плачешь из-за этого мудака? И потому, что он тебя послал к черту?
Мне показалось…
Показалось, что все это не просто так. В какую-то секунду, когда мы глядели глаза в глаза, я ощущала, что между нами дрожит от невидимых вибраций воздух.
А потом…
— Убирайся с глаз… — ледяное, будто только что из Антарктиды привезли.
Как говорится — показалось…
Но тьма в его глазах… Она была. Я её видела. Я видела её и хотела шагнуть в её пьянящие, жгучие объятия…
Вот тебе и правда жизни, Риточка. Три откровения, и каждое — восхитительней предыдущего.
Откровение первое — тебе нравится этот мудак. Действительно нравится, и ты об этом давно знаешь, просто очень хорошо прикидываешься, что это тебя не волнует.
Откровение второе — уровень влечения к нему у тебя сейчас такой, что ноги отнимаются и хочется вообще ими не ходить. Если Владислав Каримович изволит поймать тебя на ручки.
Давно такого не было. Давно уже гормоны не забивали в моем организме практически паническую непереносимость мужчин, давно я не ощущала в себе готовности закрыть глаза и нырнуть. На страх и риск…
Откровение третье — ему как и прежде на тебя плевать. Ты — как и прежде инструмент для достижения цели. Обольщать тебя, любить тебя, относиться к тебе как к человеку никто не собирается.
И это — внезапно обидно.
На этой досаде я ловлю себя как с поличным на месте преступления.
Рита, ты вообще в своем уме? Другого мужчину для своих хотелок ты выбрать не могла, конечно?
Видимо, нет…
Я поднимаюсь с пола, ползу в чертову личную ванную, чтобы умыться ледяной водой и зависнуть на свое отражение в зеркале.
Синяки.
Расписанная ими половина моего лица выглядит кошмарно.
Этим подбитым глазом точно никого не очаруешь.
Первый раз за последние сутки я так сильно ненавижу ублюдка Городецкого.
Первый раз за несколько лет испытываю нереальную досаду от того, что выбыла с поля боя, на котором испокон веков сражаются мужчины и женщины.
Ветров привык к лучшему. К бесконечно длинным ногам, к идеальной картинке. Я не соответствую ни одному из этих критериев, возможно, поэтому он и ведет себя как ведет. Той же Лане доставалась иная его сторона.
И все-таки… Я смотрю на себя в зеркало и отчаянно хочу мести. Эмоций от этого ледяного истукана. Хочу выжать из него всю кровь по капельке, даже если сама я при этом обречена.
Стук в дверь моей комнаты отрывает меня от моих размышлений.
— Маргарита Александровна, выйдите к завтраку, Владислав Каримович вас ждет.
— Сейчас!
Сейчас-то сейчас, вот только…
Я вихрем прохожусь по содержимому шкафа. Еще час назад критерии для отбора одежды были абсолютно другими. Сейчас…
Сейчас я выбираю красное платье. Такое томное, сочное, с разрезом на бедре.
Любишь ты мои ноги, Владислав Каримович. Так в этом палишься, что больше просто невозможно.
Что ж, хорошо. Значит, повода смотреть мне в глаза у тебя не будет.
Шагаю на завтрак — под моими ногами будто земля горит.
Первый раз за два года по своей воле я надела откровенное платье, да еще и задрав подбородок вверх, шагаю навстречу тому, кого соблазнять даже не собиралась. К черту.
Он сам никак не может определиться, что ему нужно — чтоб я убиралась с его глаз или завтракала в его присутствии.
Мое появление в столовой проходит в тишине. Ветров и правда здесь, сидит, уткнувшись в экран планшета, выражение лица такое ядовитое — хоть тараканов трави.
Уже одетый, тонкая рубашка сидит на широких плечах идеально. На серых брюках отглажены стрелки — кажется, об них можно порезаться.
Интересно, это их ему Яна отглаживала? Интересно, а кого она считает достойной Ветрова? Себя или еще кого-то?
Нет, определенно, современные гаджеты — это зло. Я прошла мимо Ветрова, я обогнула широкий круглый стол, неторопливо опустилась на стул, а он даже не оторвал взгляда от дисплея.
Я чувствую себя преданной и обворованной. Где? Где голод в его глазах? Где его кислотная жгучая тьма? Где тот носорожий порыв, после которого меня чуть не разложили на первой попавшейся поверхности?
Тоже показалось?
— Ты хотел позавтракать в моей компании, Влад? — елейно интересуюсь я. Даже не собираюсь прикидываться пай-девочкой.
Я его ненавижу.
И за то, что он вызывает во мне столько не имеющих даже права на существований эмоций — особенно.
Значит — будет «ты».
Значит, он будет для меня Влад. Сам так хотел. Сам на мне женился в ускоренном порядке.
— Хотел проследить, что ты поешь, — звучит надменный ответ, — а то зная тебя, снова не возьмешь ни крошки в рот за день. Для нового забега тебе потребуются калории. Иначе свалишься где-нибудь в начале дистанции, недолго придется тебя искать.
— Если я скажу, что нового забега в моих планах нет, ты очень расстроишься?
Отлично, Ветров наконец-то оторвал глаза от планшета, и бросил на меня косой, изучающий взгляд.
Его лицо замирает — и я ощущаю легкий аромат триумфа.
Да, ног не видно, но ведь и верх у этого платья тоже достаточно откровенный. Не декольте до пупа, но небольшой вырез в наличии. Я таких себе не позволяю.
— Ты была в другом костюме, в бежевом.
— Потрясающее наблюдение, сударь, а вы не частный детектив, часом?
Первый раз в своей жизни я чувствую себя злой оскалившейся волчицей. Злой и раненой.
Кто знал, что резервы внутренней силы проснутся не от того, что меня попытаются избить, а из-за того лишь, что один конкретный слишком привлекательный мудак вытрет об меня ноги.
— И что же такое случилось, что ты вдруг решила переодеться? — кислотности в тоне Ветрова совершенно не убавляется. И это — совершенно не то, на что я рассчитывала.
Вот как? Оправдания нам подавай?
— Порвала костюмчик, пока торопилась убраться с твоих глаз, дорогой, — огрызаюсь, — а что не так с платьем? Разве тебе оно не нравится?
Встаю, делаю шаг от стола, прокручиваюсь вокруг своей оси.
Наслаждайтесь, Владислав Каримович! Вы же хотели!
Хотел.
И хочет.
Пока я кручусь — он успевает встать из-за стола и преодолеть несколько шагов, что нас разделяют.
Я сталкиваюсь с ним, почти что нос к носу, и когда жесткие пальцы ловят меня за подбородок и заставляют задрать голову — от неожиданности вздрагиваю, пытаюсь дернуться в сторону. Импульсивно. Впрочем, кто бы мне дал…