— Да…, но…, поздравление это, конечно, хорошо… но… круто взялся Брежнев. Я вон вчера побежал в соседний магазин, чешскую обувь выбросили. — И, задрав ногу, продемонстрировал красивый ботинок сорок пятого размера, с толстой подошвой, — остановили двое из органов. Прямо подступили на улице и «пожалуйста, ваши документы, куда идем?». Хорошо не далеко от магазина дело было. Отпустили, но записали. Вот это как понимать?
Сучков положил вилку, вытер тыльной стороной ладони губы. Грозно шевельнул бровями, строго взглянул на гостя.
— А ты, Гаврила, что такое круто не знаешь. Настоящего порядка и не нюхал. Вот при Иосифе Виссарионовиче, царство ему Небесное, был порядок. Всякую шушеру бандитскую прямо на месте преступления к высшей мере, в расход пускали. А сейчас? И правильно останавливают, а то только по магазинам и шляются, интеллигенция, мать её. Работать никто не хочет. Ты, Гаврила, чего не понимаешь, не рассуждай. Может только сейчас и почувствовали все мы, что значит порядок в государстве. Сколько всяких начальников — пустобрехов, что с места на место бумажки перекладывали, уволили? — Ветеран постучал себя по загривку. — Пусть теперь узнают, каково оно, своим потом и кровью хлеб зарабатывать. — И, как на икону, перекрестился на два портрета. — Слава богу, сподобил Господь увидеть, как опять в стране порядок наводят. Дай Боже Брежневу доброго здоровья!
Неугомонная муха, выписывая зигзаги, спикировала на стол. Но удача явно отвернулась от нее. Меткое желтое око уловило в полете мухи попытку покушения на куриное крылышко, что сиротливо лежало у края блюда. Тут горячее сердце Василия не выдержало. Что ни говори, а хищник есть хищник. С яростным воплем кот бросился на коварного врага. «Пират» погиб, не успев понять за что, но и роскошный стол подвергся почти полному разрушению. Василий дал стрекача под диван. Сучков и Лебедь долго кричали и плевались. Однако твердая рука ветерана успела подхватить и спасти бутылку. Порядок был наведен быстро, да и к общей радости водочка уцелела. Друзья выпили еще по одной.
В подсобке зазвучала в два голоса песня.
— «Реве та стогне Днипр широкий»
Самое важное из искусств
Николай Николаевич Месяцев, бывший член партии, бывший посол СССР в Австралии, бывший председатель Гостелерадио Союза, а ныне простой беспартийный старший научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам, готовился к поездке на работу, когда раздался продолжительный телефонный звонок. Николай Николаевич чертыхнулся про себя, но в конце концов не выдержал и взял трубку.
— Алло?
— Товарищ Месяцев? — тон голоса неведомого собеседника был подчеркнуто нейтрален. Словно говорил какой-нибудь робот из фантастических произведений, а не человек.
— Да, это я. С кем имею честь…
— Это говорят из секретариата ЦК. С вами хочет встретиться товарищ Брежнев. Автомобиль выехал, на работу мы сообщим, — пожалуй, такую манеру вести разговор Николай мог бы счесть и хамской, но вот само содержание… Его пробила неожиданная и внезапная дрожь. С чего это он вдруг понадобился так экстренно, да еще самому Леониду Ильичу?
— Я вас понял. Но…
— Партбилет вам возвращен решением Комитета Партконтроля вчерашним числом, — перебив Месяцева, так же холодно проинформировал голос. — Получите на проходной.
Автомобиль действительно ждал у подъезда дома и, чудеса иногда случаются, новенький партийный билет с его фотографией, явно взятой из личного дела, лежал в проходной Боровицких ворот.
— Входи, Коля, — вид Брежнева вызвал у вошедшего в кабинет Николая ступор. Это был не Брежнев. Вернее это был Брежнев, но не тот, которого он видел перед роковой ссылкой в Австралию. Тогда перед ним сидел… нет, восседал монументальный, величественный начальник, снизошедший к побежденному, и лениво цедящий слова. А сейчас… Этот Брежнев напоминал самого себя в пятидесятые — молодого, открытого, искреннего. Генсек помолодел даже внешне. Глаза лучились какой-то непонятной внутренней усмешкой. Месяцев неожиданно вспомнил ходившие в институте
— Неплохо выглядишь, Коля, неплохо. И это хорошо, — дожидаясь, пока Месяцев усядется, а секретарь расставит принесенное печенье и чашки с чаем, Брежнев откровенно изучал своего собеседника. Изучал, словно увидев впервые. — Ты же знаешь мое отношение к тебе, — улыбнулся Ильич. — Оно всегда было добрым. Но тогда сложилась такая ситуация, что тебе надо поехать послом в Австралию. Это действительно было не мое личное решение, а мнение Политбюро… Я думал что ты просто поедешь года на два, а там мы тебя вернем обратно; поэтому и дал тебе мой личный код для шифротелеграмм. Почему ты им не воспользовался в критических обстоятельствах?
— Кхм, — кашлянул Месяцев. — Я телеграфировал, но ответа не получил…
— Понятно, — Брежнев подвигал бровями, взял ручку, что-то пометил в блокноте. — Разберемся. Действительно разберемся, ты не думай, — заметив недоверчивый взгляд Николая, искренне подтвердил он и пристально посмотрел глаза в глаза. Месяцев вдруг почувствовал, как из глубины карих глаз генсека, на него смотрит некто другой. От этого ощущения побежали мурашки по спине, и на голове зашевелились волосы. Почти животный ужас овладел Николаем. Он практически не понимал, что говорит ему Брежнев. Сквозь привычную телесную оболочку, из немыслимой глубины, к разуму прикасалась другая воля, и другая сущность. Месяцев с трудом подавил в себе желание закрыть глаза, лицо, лишь бы не видеть этот взгляд, и не слышать голос. Он взял себя в руки и остался сидеть, стараясь успокоиться.
— … вот эту контору мы и хотим тебе поручить. Потому что как правильно нас учил товарищ Ленин, из всех искусств для нас важнейшим является кино. Ты, как, Коля, согласен?
— Извините, Леонид Ильич, не понял, — ответил Месяцев. И опять увидел тот же непонятный взгляд Генсека. Который тут же сменился обычным, слегка озабоченным.
— Ты не болеешь часом? — озабоченно спросил Брежнев.
— Нет, нет, что вы. Просто неожиданно все это. Никак не соберусь…
— А-а. Тогда понятно. А я уж испугался. Смотрю, ты весь как-то напрягся и побледнел. Но ничего, ты главное не стесняйся. Мы тебе время на подлечивание дадим, и условия создадим. Обязательно мой прямой номер телефона получишь. Главное, что мы от тебя ждем — постараться повторить твои достижения шестидесятых, но на новом уровне. Нам надо много телевизионных и радиопередач, много новых фильмов. Но при этом нам нужны хорошие и увлекательные передачи, нам нужны отличные и интересные фильмы. А ты, кстати, что это ко мне на «вы»? Мы же с тобой старые друзья, так что переходи-ка на «ты». И так ты мне не сказал главное — согласен?
— Конечно, Леонид Ильич, согласен, — выдавил Месяцев.
— Ну, вот и хорошо, — усмехнулся Брежнев. — Как говорится, жених согласен, родители невесты тоже, осталось уговорить невесту. Но смотри, Коля. Задача у тебя очень и очень важная. Необходимо сделать наше телевидение и радио лучшими в мире. Как ты думаешь, что должно делать телерадиовещание?
— Задача телевидения и радио, по моему глубокому убеждению, — ответил Николай, — состоит в служении человеку труда, раскрытию его нравственной красоты, устремленности к возвышенной цели; в том, чтобы быть с ним — человеком — в постоянной взаимосвязи, а через него — со всем народом: его социальными слоями, этносами, поколениями…
— Это ты хорошо сказал. Только учти — не стоит это делать прямолинейно, как в шестидесятые. Народ сейчас иной, простая пропаганда им воспринимается в штыки. А у нас, понимаешь, привыкли агитки снимать и халтурить. Так что думай и думай, как все это изменить… Твоя задача — создать такие передачи и фильмы, которые ненавязчиво будут проводить эти мысли в массы. Не лозунгами, не прямолинейными агитационными фильмами в стиле «Большой семьи»[1]. Хотя, наверное, и такие нужны. Но в первую очередь фильмы должны быть захватывающими, интересными своей интригой, а не простым пересказом технологии литья стали и отбрасывания шлака. И еще… — генсек опять подвигал бровями. — Маловато у нас интересных фильмов о войне и военных. Даже про Великую Отечественную снимают плакаты. А уж про нынешнюю армию… А для молодой аудитории надо побольше фильмов о военных приключениях и интересной фантастики. Например, такой — генсек, хитро улыбнувшись, протянул будущему начальнику Гостелекинорадио стопку отпечатанных листов. — Мне тут, понимаешь, один товарищ рассказал увиденный за границей фильм. И мы с ним подумали, что если его переделать под наши реалии, то вполне можно и у нас снять. И название такое интересное — «Назад в будущее» и смысл в том, что каждый из нас, и все мы вместе творим свое будущее. Прикинь, кого можно будет взять из сценаристов и как это все переделать, чтобы интересно смотреть было и для наших зрителей подходило. Чтобы не хуже, чем «Семнадцать мгновений…» получилось. Ты же этот фильм смотрел? — Николай кивнул. — Во-от! По информации Гостелерадио только во время первого показа картину посмотрели более двухсот миллионов зрителей. Фильм настолько захватил наших людей, что во время её трансляции улицы городов пустели — все внимание жителей в это время было приковано к телевизионным экранам. Во время показа коммунальные службы фиксировали уменьшение потребления воды и электричества. Более того, мне тут Николай, ну Щелоков, — счел нужным уточнить Брежнев, — официально докладывал, что было отмечено значительное снижение уровня преступности по всей стране. Даже воры, жулики и бандиты с огромным интересом наблюдали, как Штирлиц выпутывается из коварных сетей врагов и как изящно обводит вокруг пальца начальника тайной полиции Мюллера, — воодушевление Леонида Ильича казалось искренним, но что-то мешало Месяцеву поверить в его полную искренность. Мешали, похоже, воспоминания о том, как с той же самой должности, на которую возвращают сейчас. Сняли, невзирая на все успехи, о которых сейчас вдруг вспомнили. Он неожиданно припомнил, как тогда Шелепина, считавшегося главой группы молодежи в ЦК и реальным претендентом на пост генерального секретаря, тот же Брежнев и сего соратники отодвинули на второстепенные роли. А его, Николая, считая с