«Духи» шли, совершенно не опасаясь засады и даже вертолетов, которые редко появлялись в этом районе. Неторопливо двигались верблюды, столь же неторопливо шагали рядом вооруженные «калашами» и «бурами» погонщики и охранники. Но головной дозор все-таки имелся. Пятеро пеших душманов, все вооруженные автоматами, шли метрах в пятидесяти впереди основного каравана, держа оружие наперевес. Но и дозорные чувствовали себя в безопасности и не осматривались по сторонам. Просто шли, картинно изображая готовность к бою, видимо для начальства.
Как и было оговорено, Антон выстрелил первым. Выстрелил, когда дозор оказался как раз напротив замыкающей засаду пары из Жабо и Тулы. Цепочка огоньков, заметных в подступающей темноте, расцвела на земле прямо напротив каравана. Каждый из спецназовцев сделал по два, а некоторые и по три точных прицельных выстрела, прежде чем душманы опомнились и попытались залечь за тушами убитых верблюдов, открыв ответный огонь.
Первым же выстрелом Рыбаков снял самого важного из «духов», шедшего в центре колонны. Затем еще одного, который пытался командовать, что-то крича растерянно мечущимся под огнем афганцам. Затем он дернул переводчик вниз и дал заранее оговоренный сигнал, выпустив одной длинной очередью десятка два патронов. И на этом бой фактически закончился — Жабо открыл огонь из ПК, короткими очередями подавляя любые попытки открыть ответный огонь. Недостреленных пулеметным огнем духов добили остальные спецы, даже не меняя огневых. Прошло несколько минут, и над пустыней воцарилась тишина, прерываемая только стонами недобитых душманов и криком одного из верблюдов, которого заставил замолчать еще одной очередью Жаботинский. Контроль проводили в уже наступившей темноте, с помощью трех ПНВ, имевшихся в группе. Потом развели несколько костров, обозначив площадку, и стали ждать прилета вертолетов…
Отработали неплохо, захватили почти полсотни китайских и «египетских» автоматов, шесть пулеметов и даже одну китайскую копию семидесятипятимиллиметрового безоткатного орудия. Ну и боеприпасы, конечно. Последние, за исключением снарядов к безоткатке, взорвали на месте, использовав опыт Тулы и привезенную вертолетчиками взрывчатку. Получившийся фейерверк наблюдали, уже улетая с места, в иллюминаторы «восьмерок».
Этот выход оказался самым успешным из всех. Еще один успешный выход провела группа немецких товарищей. В указанном месте группа высадилась с вертолетов и успешно отработала, «забив» на месте небольшой караван.
Но, наследив однажды, спецназ волей-неволей повысил бдительность «духов» в пустыне. Теперь высадка группы с вертолета фиксировалась наблюдателями. Это только непосвященному кажется, что пустыня пустынна и безжизненна. На самом деле она полна живет своей насыщенной жизнью, причем не только насекомых и пресмыкающихся. В пустыне у душманов тоже были свои глаза и уши. Поэтому еще несколько выходов прошли впустую. И пришлось срочно придумывать, как выйти из создавшегося положения. А подсказал решение опять Маланг, вновь приехавший в отряд вместе с Мальцевым…
[1] Вроде бы парафраз или аллюзия. А может фанфик? Короче — что получилось…
Как мы ходили на парад и на съезд
С утра Брежнев находился в веселом, приподнятом настроении, шутил и смеялся. Собираясь на парад в честь дня Советской Армии, он оделся в специально подготовленную парадную форму, на кителе которой блестели все полученные им фронтовые награды. Причем вечером должно было состояться открытие съезда, и Ильич планировал быть на нем именно в этой форме.
Звонко печатая шаг, стройными квадратами проходили войска московского гарнизона. Грохотала, лязгая железом, военная техника. Гул далеко разносился в окрестностях Кремля. Парад на Красной площади, в «ознаменование сорокалетия начала Великой Отечественной войны и побед Советской Армии». И конечно в этот праздничный день, на трибуне мавзолея находились руководители страны. В центре, перед микрофонами, в неожиданной для наблюдателей шинели с маршальскими погонами и каракулевой папахе, стоял вальяжный, веселый Брежнев.
«Непобедимая и легендарная в боях познавшая радость побед…» — над Красной площадью грозно и торжественно, как напоминание всем, звучала мелодия строевой песни. Все радовало глаз: и искрящиеся золотом ордена и медали, и белоснежные перчатки, и алый кумач знамен. Калейдоскоп погон, кокард, черных надраенных сапог. Как единый механизм, несокрушимая сила. И лица — румяные сосредоточенные, серьезные: «знай наших, мы самые лучшие, мы самые, самые…». Лица победителей, которым есть, что защищать — великую страну Советский Союз.
Ильич вглядывался в лица проходящих мимо солдат и офицеров. Сердце невольно начинало биться в такт печатающих шаг военных. Из глаза, блестя, змейкой, скользнула слеза. Брежнев хрюкнул носом. «Проглотил» ком в горле, дрогнула рука отдающая честь. Это была армия его страны, его армия. Сейчас он был как мальчишка счастлив, и не стеснялся слез. Он чувствовал себя единым целым с этой Великой Армией, плоть от плоти народной. Это было мгновение абсолютного единения народа, армии и человека — Леонида Брежнева. Это чувство родства, и близости навсегда теперь останется в душе и сердце Генсека, до самого последнего мгновения жизни. И ради этих парней в шинелях, ради своего народа Брежнев готов был пойти на все. Этот народ должен жить и должен жить счастливо и мирно.
Справа от генсека стоял Андропов, рядом с которым расположились несколько человек из нового состава ЦК. В основном военные и из госбезопасности, в том числе Алиев. Устинов стоял с этой же стороны, но почти на самом краю. А слева от Брежнева стояла остальная часть партийной и государственной верхушки. Мелькали среди привычных лиц и новые. Премьер Байбаков и новые секретари ЦК Лигачев, Машеров, молодой министр иностранных дел Романов. Все товарищи были одеты в одинакового покроя пальто и бобровые шапки. Викторин, глядя на эту форму одежды, сразу вспомнил произведение Войновича «Шапка». «Да, правда, подражание и местничество на лицо, как у бояр в Думе. Ведь те бороды рвали за свое место, главное быть ближе к Царскому престолу. Ну а эти, «бояре» пусть бород и не имеют, и не рвут, но за место под солнцем схватка идет беспощадная. Не хуже, чем в Боярской Думе».
Едва прошли коробки парадных расчетов и на площадь выехали первые танки, Ильич наклонился в Андропову.
— Ну что, Юра? Узнал? Точно Суслов и Громыко начнут на съезде? А Устинов что?
— Пока точных данных нет. Открыто выступить против линии Партии они побаиваются. Но отдельные выступления и попытки забаллотировать решения будут. Но это не важно. Главное не как голосуют, а как мы сосчитаем, — усмехнулся председатель КГБ. — Очень уж некоторым не нравятся наши нововведения. Особенно в некоторых национальных партиях… диссиденты партийные. Даже у меня в аппарате, особенно в республиках, чувствуется… брожение.
— У тебя? — взволновался Брежнев. — Это совсем нехорошо… Может, тебе помощь какая нужна? Усилить кадрами, или партийно-комсомольский призыв организовать?
— Решаем пока сами, Леонид Ильич, спасибо. Полагаю, что ротация кадров вместе с переаттестацией помогут справиться с этой бедой. Почистим ряды от двурушников и националистически настроенных элементов и все будет нормально.
— Уверен, да? — с сомнением в голосе протянул генсек. — Смотри, Юра. Ты у нас главный защитник от внутренних врагов. Главная линия обороны, как выяснилось, все же не армия. Воевать с нами боятся, а вот разложить изнутри хотят. И если ты не справишься, ждет нас то же нехорошее будущее.
— Справимся, обязательно справимся, — решительно ответил председатель КГБ.
— Смотри, — генсек повернулся к площади, на которую как раз выезжали тягачи, тянущие гигантские туши ракет. На это раз впервые по Красной площади везли ракеты Р36М УТТХ в транспортно-пусковых контейнерах. На трибуне иностранных гостей третий раз за время прохождения техники началось нездоровое оживление. Первый раз ажиотаж вызвали танки Т-80, проехавшие впереди колонны бронетехники, второй раз иностранцев поразили новые многоствольные установки на тяжелых шасси под названием «Смерч», ну а третий раз — эти усовершенствованные или новые межконтинентальные ракеты. Причем, судя по виду явно тяжелые, что могло свидетельствовать об отказе СССР соблюдать никем не ратифицированный, но негласно соблюдавшийся до этого момента договор ОСВ-2.
— Смотрите, Леонид Ильич, как иностранцы заволновались, — заметил Машеров. — Не ожидали такого.
— Ничего. Мы их сейчас еще раз удивим, — усмехнувшись, ответил Брежнев. — Самолеты они не ждут.
Наконец, наземная техника прошла. Но вместо привычных колонн ликующих демонстрантов на площади на несколько мгновений воцарилась пустота, заставив еще больше взволноваться трибуну с иностранными гостями. Но их недоумение длилось недолго. В небе над площадью появились невиданные ранее двухкилевые, двухмоторные, обтекаемых форм истребители, заставив иностранных гостей защелкать затворами фотоаппаратов. Самолеты, словно давая рассмотреть себя получше, летели сравнительно неторопливо, иногда выпуская из сопел клубы густого черного дыма. Вслед за дюжиной новейших «ястребков» пролетели вызвавшие уже меньшее оживление давно известные легкие самолеты-истребители с изменяемой стреловидностью крыла. Потом, вызвав новое оживление среди инсторанцев, пролетело несколько стратегических винтовых бомбардировщиков с подвешенными под ними ракетами. За ними прошла тройка транспортных самолетов. За ними — вертолеты разных типов, включая впервые показанные на параде боевые. А последними над площадью пронеслись, словно молния, несколько тяжелых двухкилевых машин. Тех самых советских сверхскоростных перехватчиков МиГ-25, секреты которых выдал перебежчик Беленко в 1976 году. О чем одновременно вспомнили оба «сиамских брата», решив позднее напомнить Андропову об этом предателе. Нечего ему по США рассекать, пора бы и конфеток поесть, как некоторым националистам, или в автомобильную аварию попасть…