— Мы выдвигаем два мотострелковых полка, артдивизион и танковый батальон дивизии Дзержинского к Алабину, — вспомнил Андропов, — для предотвращения прорыва… э… алабинцев к Москве.
— Что? Бл..! Вы охренели? — выругался маршал. — Против танков Т-64 и БМП — ваши «менты» на бронетранспортерах и легких ПТ-76? Да они при мало-мальски грамотных действиях раздавят ваши полки и, как ни в чем не бывало, пойдут дальше! Ладно, — он успокоился и, проанализировав ситуацию, принял решение. — Выдвину к ним танковый батальон и артиллерию с противотанкистами из четыреста четвертого полка, с Мосрентгена. Встретятся по дороге и займут оборону вместе…
— Согласен, — ответил Андропов и, вздохнув, добавил. — Надеюсь, до настоящего боя не дойдет…
— Будем надеяться, — согласился Соколов…
Пока самолет Генерального Секретаря возвращался в Москву в сопровождении целой эскадрильи истребителей, жители столицы с удивлением и недоумением разглядывали появившиеся с утра на улицах бронетранспортеры и пикеты вооруженных до зубов солдат. Жители столицы Советского Союза, непривычные к таким зрелищам, собирались группами, рассматривая и тут же обсуждая увиденное. И неохотно расходились, после неоднократного предупреждения милиционеров, вызываемых теми же солдатами. Получившими четкие и недвусмысленные инструкции от офицеров — не вступать в разговоры с населением.
Дополнительное недоумение вызывали сообщения об идущих внезапных учениях войск и гражданской обороны, и связанном с этим нерабочем дне в городе Москве. Кроме этого, любопытство горожан подпитывалось ограничениями в движении общественного транспорта. Причем метро было закрыто полностью, а большинство работников подземки также отправилось на отдых. Слухи носились по городу ураганом, неизвестными путями прорываясь в Подмосковье и даже в иностранные посольства. Слухи ходили самые разнообразные, от одновременной внезапной смерти Брежнева и Андропова, до военного переворота и даже до возможного «в ближайшие часы» начала ядерной войны с обменом ракетными ударами между США и Советским Союзом. Диссонансом к этим слухом звучали передаваемые по радио лирические песни и показываемые по телевизору круглый день фильмы. Сидящие по домам москвичи с удивлением смотрели сначала сразу несколько серий подряд польских «Четырех танкистов», потом все серии «Семнадцати мгновений…». Но и эти, любимые всем советским народом телефильмы не могли отвлечь жителей от поиска ответов на вопрос «что происходит». Причем попытки прослушать «забугорные новости», из которых многие в то время привыкли черпать альтернативную точку зрения, заканчивались безрезультатно. «Глушилки» работали на полной мощности, забивая ревом все волны, на которых передавали разнообразные «голоса Америк и Европ» и «Радио Свободы»…
Самолет с генсеком на борту приземлился все же не в Шереметьеве, а в Чкаловске. Причем пред ним на посадку зашел Ил-76, высадивший практически роту до зубов вооруженного спецназа в специфической афганской униформе. Вместе с ротой охраны аэродрома они перекрыли весь внешний периметр аэродрома. Сразу после приземления кортеж генерального, охраняемый несколькими БТРами армии и спецназа КГБ, отправился в Кремль. Одновременно афганский спецназ отправили на усиление осадивших Старую площадь войск…
Примечания
[1] Одно из прозвищ ГКЧП (государственного комитета по чрезвычайному положению) — самопровозглашенного органа власти в СССР, существовавшего с 18 по 21 августа 1991 года
[2]Евгений Иванович Калгин, начальник 12 го управления КГБ, контроль связи и прослушка переговоров
[3]Юрий Иванович Дроздов — начальник управления «С», генерал-майор КГБ. Руководитель подразделений спецназа КГБ «Зенит «, «Каскад»
Если кто-то кое-где у нас порой…
[1]
Несмотря на то, что большинство сотрудников «самого высокого здания в мире» уже разошлись по домам, даже учитывая ненормированный рабочий день, в некоторых кабинетах еще работали. Особенно в кабинетах следственного управления. В том числе и в кабинете, в котором располагались три следователя с простыми русскими фамилиями Значков, Толстой и Кивинов. Понятно, что при таких фамилиях их, даже несмотря на некоторую нелюбовь госбезопасности к милиции, не могли не прозвать так же, как групп из знаменитого многосерийного фильма, ЗнаТоКи. Тем более, что следователи были опытные и не раз участвовали в расследованиях серьезных дел…
Майор Андрей Толстой устало вздохнул, потер глаза и покосился на сидящего за соседним столом майора Кивинова. Они делили этот кабинет уже давно, неплохо друг к другу относились и даже дружили семьями. Но сегодня Олег Андрея раздражал. Хотя в глубине души Толстой понимал, что сегодня его раздражал бы любой человек, попавший навстречу. Конечно, он, как следователь из КГБ, сталкивался со многими темными сторонами изнанки советской жизни. Приходилось ему участвовал в расследовании дел шпионов, перебежчиков на Запад, антисоветчиков, пары крупных цеховиков[2] и нескольких коррумпированных номенклатурщиков. Да, после реформы партии, после замены национальных компартий на региональные комитеты, таких дел стало намного больше, чем раньше. Но все равно, у Толстого сохранялось ощущение, что все это, как в песне из популярного фильма: «Если кто-то, кое-где у нас порой честно жить не хочет…». То есть, каждый случай он старался рассматривать как отдельный факт. На самом же деле, как оказалось такими «отдельными фактами» была опутана практически вся страна…
Так что теперь Толстой даже завидовал Кивинову, который занимался делом одного из военных инспекторов, который фактически командовал неудачным «походом на Москву» поднятых по тревоге таманцев. С военными вообще было намного проще. Как понял из того, что доводили на общих инструктажах Андрей, у армейцев реально знало о подоплеке происходящего всего четыре человека. Из которых двое состояли в группе генеральных инспекторов министерства обороны, один служил в министерстве, а четвертым — лично бывший министр. Остальные… может и догадывались, что за странные «неожиданные учения с боевой стрельбой» начались… а вот только догадки к делу не подошьешь. Приказы же у инспекторов были вполне реальные, полученные служившим в министерстве заговорщиком, на самых настоящих бланках и с положенными подписями. Так что остальные армейцы всего лишь выполняли приказы. И дело у Олега было самое простое — потому что никто из армейских ничего не отрицал и не скрывал.
А вот то что, неожиданно для Андрея, всплывало из-за слов в протоколах допросов незадачливых заговорщиков… Это была Система, Сеть, Спрут, щупальца которого оплетали целые районы и тянулись все выше и выше, доходя порой до самой Москвы. В нее входили и работники торговли, и теневики, от цеховиков до спекулянтов, и директора заводов, милиционеры и сотрудники прокуратуры, чиновники и партийные работники… Все они «трудились» в одной связке, производя и торгуя «дефицитом» и покупая на эти преступные деньги покровительство властей и партийных работников. Причем подробности этих всех дел всплывали совершенно случайно при допросах и сами допрашиваемые относились к этому, как к скучной и повседневной обыденности. Ну, получал директор фабрики восемьдесят тысяч за то, что принимал по документам хлопка больше на треть, чем в реальности. Так ему из этих денег надо было и своих инженеров с технологами оплатить, местному партийному начальству дать (причем желательно не деньгами, а каким-нибудь дефицитом), да еще и с министерством поделиться. И план выполнить, само собой. А что изготовленные изделия из-за нарушения технологии будут не совсем качественные… никто и не заметит, включая даже покупателя. Наш человек привычный, ему и такой некачественный товар в радость… Зато у всех заинтересованных лиц появляются поощрения за перевыполненные планы и к тому же дополнительные деньги, большие и никому не подотчетные. Но больше всего Андрея изумляло, что рассказав, например, о таком мошенничестве и воровстве, допрашиваемый сразу же, без какого-либо сомнения или колебания, переходил на цитаты из классиков марксизма ленинизма. И почти с пеной у рта доказывал, что Брежнев и его сторонники на самом деле антисоветчики и буржуазные перерожденцы, которые ведут страну к капитализму и сдаче всех завоеваний социализма. Причем, если бы Толстой не слышал раньше признаний в сговоре с цеховиком и получении от него взяток, об преступных, по сути уголовных делах и договоренностях с той же милицией, о «свальном грехе» с комсомолками в специально построенной для этого бане, то поверил бы что перед ним настоящий коммунист, несгибаемый борец за дело марксизма-ленинизма. Один раз Андрей не выдержал и спросил у одного из допрашиваемых, не видит ли он ничего странного в такой разнице слов и дел. На что подследственный, снисходительно смотря на Толстого, заявил: «Вы просто не понимаете, это — другое». И замолчал, отказавшись отвечать на остальные вопросы. Впрочем, того, что он уже наговорил, вполне хватило на оформление уголовного дела. Которое Андрей сейчас кропотливо оформлял, старательно обходя все возможные указания на заговор и прочие политические моменты. Такое требование им довели на самом первом инструктаже — по возможности, оформлять все дела как чисто уголовные…
В кабинет буквально ворвался расстроенный майор Значков.
— Сидите? Оформляете? Молодцы! А у меня…, - он махнул рукой, — полный облом. Представляете? Умер Громыко, внезапно и непонятно отчего…
— Ничего себе, — поразился Кивинов. — Какие-то зацепки есть? Отравление?
— Никаких! — еще раз махнул рукой Значков. — Я попросил взять все под охрану и опечатать продукты…
— Ну, если подумать…, - протянул Толстой. — Прикрепленных[3] опросил?
— Я похож на идиота? — ответил вопросом на вопрос Значков. — Первым делом!
— Что-нибудь необычное было?
— В том-то и дело — ничего, ни-че-го. Обычные рабочие моменты. Книгу вот только прислали раритетную, от Хоннекера. Но ее, как говорят, он давно ждал, переписывался по ее поводу. Вот буквально сегодня фельдкурьер и привез…